Нетрудно догадаться, когда слово реформы склеилось со словом непопулярные. Вряд ли с самого начала процесса. В перестройку реформы были как раз страшно популярны — просто как идея; их хотели если не все, то чрезвычайно многие: «Перемен требуют наши сердца!» — и вообще. А вот когда выяснилось, что эти самые перемены — отнюдь не лобио кушать (а выяснилось это быстро), начальство подумало-подумало и склеило мем «непопулярные реформы», которым с тех пор неустанно пользуется. Он и сегодня в ходу. Мы то и дело читаем в новостях: «России жизненно необходимы долго откладывавшиеся непопулярные реформы, заявил такой-то», «впереди непопулярные реформы и рост протестных настроений, утверждает этакий-то»… Значение же мема с 1992 года ни разу не менялось. Он означает: мы знаем, что нужно делать для вашего блага, но вы, невежды, не понимая своего счастья, по мере сил связываете нам руки. Поэтому при сообщении «правительство всё-таки начало непопулярные реформы» (а такое часто мелькало в ходе реформы пенсионной) уместно задавать два вопроса. Во-первых, точно ли это непопулярное полезно? Ведь из того, что некоторые лекарства горьки, никак не следует, что любая горечь целительна. Во-вторых, а не найдется ли всё-таки чего-нибудь полезного, что и широкой публике понравилось бы?
Первый вопрос привычнее, но привычно и отсутствие убедительных для публики ответов на него, второго же вопроса почему-то обычно не задают — и зря. Не будем возвращаться к пенсионной реформе, возьмём более свежий пример. Вот узаконен (пока в порядке эксперимента) специальный налоговый режим для самозанятых граждан. Представляет ли он широкий интерес? Да. По данным ФОМ, 37% россиян «знакомы с самозанятыми или являются ими сами». Одобряет ли его публика? Скорее нет, чем да: 30% слышавших о законе считают его полезным, 56% — вредным. Аргументы авторов закона (налоги должны платить все и т. п.) для большинства неубедительны: с тем, что государство должно «стремиться» к получению лепты со всех самозанятых, согласны только 40% сограждан. Почему так? Да потому, что публика видит здесь намерение обобрать бедноту: люди бьются как могут, чтобы выжить, им будет трудно платить налог. Конечно, не все самозанятые бедствуют, но трудно спорить с тем, что новый налог и в самом деле направлен никак не на самых богатых наших сограждан. Популярной такую реформу сделать в принципе невозможно. Зато её можно было сделать гораздо менее непопулярной: стоило лишь доказать публике, что казна увеличивает поборы не только и не в первую очередь с низов, — но как раз этого правительство делать упорно не хочет.
Первый вице-премьер Силуанов недавно в очередной раз повторил, что введение прогрессивной шкалы налогообложения в России нецелесообразно: «Богатые — люди неглупые и найдут пути, как обойти это решение, люди… могут вообще вывести деньги из нашей страны». Тут вроде всё правда — и неглупые, и много чего могут, но стоило бы прибавить некоторые подробности. В огромном большинстве стран сообразительности богатых страшатся меньше — шкалы везде прогрессивные. Далее, в России шкала только формально плоская, а на деле — регрессивная. Реальная эффективная ставка налогообложения доходов граждан у нас не 13%, а чуть менее 7%. Но тринадцать процентов с зарплат — во всяком случае, с их белой части — отщёлкиваются в казну автоматически и дают едва ли не весь объём собираемого НДФЛ: в 2015 году — примерно 2,6 трлн рублей из 2,8 трлн. С доходов же от предпринимательской деятельности, от собственности и проч., которых по общей сумме немногим меньше, чем зарплат, НДФЛ взимается несравненно хуже (см. «Цена справедливости», «Эксперт» № 9 за 2017 год). Вот и выходит, что бедные и средние платят куда больший процент от своих доходов, чем богатые, и публично приемлемое оправдание такой ситуации найти совсем уж трудно. Ну, а «могут вообще вывести деньги» — это уже чистый фельдкурат Отто Кац. Это он, если помните, сползая по стенке, пьяно укорял Швейка: «Я у вас сейчас упаду». Ну, сделай что-нибудь, чтобы не выводили!
Конечно, это непростая задача и одним махом она не решается, но и идут к её решению как-то очень уж вяло, и результаты как-то не видны. Стоило бы шевелиться поактивнее. Дать понять сообразительным богатым, что за уходом от налогов последует закрытие доступа к нашему рынку. Пусть, например, Госдума, вместо того чтобы уговаривать рэперов воспитывать у молодёжи патриотизм, начнёт регулярно говорить вслух, что офшоры — это нехорошо. Что оптимизация налогов с помощью офшоров — это плохо. Что участие офшоров (и дочек, и внучек, и правнучек офшоров — до седьмого колена) в выполнении любых государственных заказов и программ — это кушать не можем, как неправильно. Пусть для начала с каким-нибудь одним из выдающихся оптимизаторов своего налогового бремени начнёт разбираться финансовая разведка; гласно начнёт — и через не слишком долгое время огласит результаты. Потом с другим. Потом с третьим. Кроме кнута завести и пряник: ввести налоговые льготы — для начала хотя бы инвестирующим в отечественную экономику. Так, глядишь, дело и сдвинется — причём можно заранее ручаться, что такие реформы окажутся весьма популярными. Может быть, именно поэтому наше уважаемое правительство и не собирается их проводить: неканонично выйдет.
Между тем непопулярные реформы, как ни благочестиво они следуют тому или иному Единственно Верному Учению и как ни льстят самоуважению своих авторов, имеют одну весьма неудобную черту: рано или поздно публике сильно надоедает, что в шкурно затрагивающих её вопросах её мнение априори считается несущественным. И тогда происходят неприятные события. Вон, скажем, Франции, как и всему ЕС, десятилетиями навязывали массу решений, по-видимому, не одобряемых большинством населения и, во всяком случае, с населением ни разу не обсуждённых: глобализация экономики, евро, мусульманская иммиграция… И вот по сравнительно мелкому поводу — жёлтые жилеты, погромы, чёрт знает, что ещё. Но я не про нынешние французские события. Я про то, что назвать реформу непопулярной — если и не обязательно брань, то уж точно не похвала. Похвала — назвать её разумной.
