2019 год не будет прорывным. Рост ВВП ожидается в диапазоне от 1,1 до 2,2%, причем для достижения верхней границы должно сойтись слишком много благоприятных факторов. Однако сегодня это кажется почти невозможным. Опрошенные «Экспертом» экономисты видят в 2019 году в основном риски и предостерегают, что в довесок к уже очевидным могут возникнуть и новые, пока не просматривающиеся неприятности. Тогда рост экономики сам по себе окажется под угрозой.
Чаемые нацпроекты будут запущены, но запуск будет плавным, масштабные стройки века развернутся позже. И самое главное, пока не сделано ничего, чтобы максимизировать мультипликатор этих строек для экономики: не просматривается развитие отечественного машиностроения, да и всей обрабатывающей промышленности.
Накопление денег в резервах государства одновременно с поднимаемым НДС вызывает серьезные вопросы: так мы хотим наращивать инвестиции или резервы? Одновременно делать и то и другое невозможно. Вернее, можно пытаться, но толку не выйдет. А между тем уже в 2019 году мы должны увеличить инвестиции в основной капитал как минимум на триллион — если действительно хотим увидеть устойчивый рост ВВП темпами более 3%.
Заместитель директора ИНП РАН Александр Широв, руководитель направления анализа и прогнозирования макроэкономических процессов Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования Дмитрий Белоусов и заведующий кафедрой государственного регулирования экономики РАНХиГС Владимир Климанов рассказали «Эксперту», каким они видят 2019 год.
«Денег в экономике завались»
Заместитель директора Института народнохозяйственного прогнозирования РАН Александр Широв
— Александр Александрович, как старт нацпроектов в 2019 году скажется на экономическом росте?
— Проблема в том, что финансирование в рамках нацпроектов будет осуществляться нарастающим образом — правительство не готово сразу туда направлять достаточно большой объем средств, да и понятно, что там многое еще не готово. Кроме того, национальные проекты — это частично новые действия, а частично — переупаковка тех государственных программ, которые и так реализовывались в нашей стране. Так что если смотреть на бюджетные расходы, то мы увидим, что в 2019 году даже с учетом нацпроектов они не сильно вырастут. Практически это просто перенастройка бюджетной системы под 12 национальных проектов и программу развития инфраструктуры. Соответственно, те расходы по нацпроектам, которые идут, например, на поддержание уровня оплаты труда, начнутся сразу. А что касается крупных инфраструктурных строек, которые сейчас только прорабатываются, высока вероятность, что они стартуют позже.
— В чем причина? Нет денег?
— Денег в экономике завались. Все эти нацпроекты «весят» 24 триллиона рублей на шесть лет. Но если мы посмотрим на параметры текущего бюджета, у нас профицит в 2018 году может зашкалить за три триллиона. Следующий год — еще два триллиона свободных денег. Если мы посмотрим на финансовую систему в целом, то увидим, что там в результате действия бюджетного правила, других механизмов и отсутствия спроса на кредит свободной ликвидности около четырех триллионов. У населения тоже есть сбережения. Вопрос только в том, как сделать инфраструктуру их использования таковой, чтобы эти деньги сыграли на экономический рост и довели проекты до какого-то результата. Это проблема настройки экономической политики.
— Основной эффект по итогам реализации нацпроектов ожидается от транспортного проекта и от цифровой экономики?
— Затраты на нацпроекты окажутся в экономике или в виде зарплат, или в виде инвестиций, или в виде спроса на какую-то продукцию. Кроме того, в каждом из нацпроектов есть свое лидирующее направление — где-то это зарплата, где-то поддержка каких-то предприятий, где-то опять же инвестиции. Но если мы разложим все эти проекты по времени и по объемам, то увидим, что наиболее значимый нацпроект — план развития магистральной инфраструктуры, где значительную часть занимают инвестиции. Его потенциальный вклад за счет всех направлений расходов совокупно может составить 0,5–0,6 процентного пункта дополнительного прироста ВВП в среднем за период. Но если говорить про все бюджетные инвестиции в рамках нацпроектов, то они добавляют к темпу экономического роста примерно 0,3–0,4 процентного пункта. А все остальное — это эффекты на ВВП через потребление домашних хозяйств, производство и т.д. То есть задачи повышения темпов экономического роста до четырех процентов или нормы накопления до 25–27 процентов исключительно бюджетными инвестициями не решаются. Для этого требуется существенное использование собственных средств предприятий и расширение заемного кредитования.
— Насколько я понимаю, в 2019 году мы можем ждать, скорее, эффекта от потребительского роста за счет зарплат. А как этот эффект можно оценить, хотя бы приблизительно?
— Если говорить о 2019 годе, то дополнительный вклад бюджетных инвестиций в рост ВВП будет примерно 0,3 процентного пункта. Если исходить из того, что базовый темп роста у нас полтора процента, то за счет инвестиций в рамках нацпроекта мы получаем 1,8 процента прироста ВВП в 2019 году. За счет расширения потребления домашних хозяйств потенциально можно получить еще немного и выйти за два процента роста ВВП. И сколько-то еще даст поддержка производства. Но на самом деле не очень понятно, как это все в реальности будет происходить: насколько равномерно по году будут расходоваться средства, не перенесется ли эффект от этих всех инвестиционных и других расходов на конец года или вообще на 2020-й.
Например, мы до конца не понимаем, какова будет позиция государства в отношении заработных плат в бюджетном секторе. Большинство научных институтов, которые я знаю, никаких параметров указов с лета не выполняют — нет средств. И так происходит во многих бюджетных учреждениях, и совершенно непонятно, куда все пойдет дальше. Если таких выплат бюджетникам, как в этом году, в следующем уже не будет, мы можем получить провал реальных располагаемых доходов населения и реальных зарплат в 2019 году. Да еще нас ожидает растущая инфляция на фоне повышения ставки НДС, ослабления курса рубля. Эти два фактора будут сильно давить на доходы. И всю эту ситуацию мы рассматриваем в условиях, когда у нас профицит бюджета составляет триллионы.
— Это же технический профицит — все изымут в резервы.
— Изымут, да. Но есть вопрос, который задают Министерству финансов: «У нас что, не хватает на что-то денег? Почему мы повышаем НДС? С какой целью?» — «Собрать денег». — «Для чего?» — «Для того, чтобы профинансировать затраты». Смотрим проект бюджета на следующий год. Профицит. Непонятно. Вообще, теоретически, нерегулярные расходы (а расходы по нацпроектам являются нерегулярными, мы же не собираемся всю жизнь финансировать эти направления) финансируются за счет дефицита бюджета либо за счет нерегулярных доходов, и это нормально. Но у нас принята другая концепция. Мы финансируем прорывные направления развития в условиях форсированного формирования профицита. После этого мы говорим, что денег мало, давайте проведем две-три-четыре операции, которые позволят доходы увеличить. Все это приводит к тому, что единственным реальным источником повышения темпов экономического роста в следующем году окажется государство. И мы понимаем, что государство, даже если оно потратит все эти деньги, добьется максимум двух процентов экономического роста. Всё! Кстати, в упомянутых 24 триллионах зашиты и деньги бизнеса в том числе. А как их собираются привлекать?
— План помощника президента Андрея Белоусова?
— Как раз план Белоусова трансформировался в довольно понятный инструмент экономической политики. Я воспринимаю план Белоусова как провокацию, чтобы поговорить: если у нас бюджетных денег не хватает, может, надо как-то бизнес привлечь? И есть план Минфина, где прописаны понятные меры, которые должны побудить частный бизнес участвовать во всем этом, повысить привлекательность ряда проектов.
— Вы имеете в виду специнвестконтракты (СПИК)?
— Не только СПИК. В плане Минфина — гарантирование спроса на отдельные виды продукции, в том числе со стороны государства, банковская поддержка такого рода проектов и еще ряд целый мероприятий. Вопрос, насколько они будут наполнены конкретным содержанием. Но там есть идеи.
— Почему это важно?
— Посмотрите на компании, у которых есть финансовый ресурс. Это металлурги, нефтяные компании, производители удобрений, у них: а) деньги есть и б) целей для инвестирования в текущих экономических условиях нет, они уже проинвестировали. У них есть незагруженные производственные мощности. Металлурги, например, проинвестировали в строительные конструкции, или в судовую сталь, или в рельсы. Проекты были ориентированы на внутренний инвестиционный спрос. Но его в ожидавшихся масштабах нет. Соответственно, они терпят убытки. То же самое с нефтепереработкой. Буквально с палкой стояли и заставили подписать договоры о модернизации нефтепереработки. Модернизировали. Теперь завершаем большой налоговый маневр таким образом, что получить доход от своих инвестиций они не могут. У них у всех есть деньги, а куда им инвестировать? Им нужно сделать нормальное инвестиционное предложение, чтобы они за счет этого предложения смогли бы получить доход и диверсифицировать свой сырьевой бизнес.
— Транспортные нацпроекты — это то предложение?
— Да, но одними транспортными проектами здесь не решить проблему. Понятно, почему схватились за транспорт: капиталоемкая деятельность, задействуется много секторов экономики, высокий мультипликатор. Хорошо, мы будем развивать инфраструктуру. А производства, которые свяжут эту инфраструктуру? Они сами собой появятся? Не бывает так. Должна быть какая-то внятная концепция того, как это все свяжет нашу территорию и приведет к модернизации производственной структуры экономики.
Точки роста
— Какие-то отрасли роста на следующий год просматриваются в связи с этим? Вот как у нас рос АПК при господдержке…
— Что такое успех АПК? Для сектора были созданы благоприятные условия со всех сторон — льготные каналы финансирования, другие меры поддержки. Кстати, у нас еще масса есть таких примеров, не один АПК. У нас есть оборонно-промышленный комплекс, химия, где закрыты наиболее вопиющие разрывы в технологических цепочках, которые у нас были еще с Советского Союза. Россия не производила труб большого диаметра, достаточных объемов судовой стали, которая нужна для строительства кораблей, в том числе военных, расточительно использовала ценнейшее углеводородное сырье. Теперь эти проблемы решены, и понятно, куда надо дальше двигаться. Если мы собираемся развивать крупные инфраструктурные проекты, то огромное количество техники, которая потребуется, сегодня импортного происхождения. В результате мультипликатор ВВП, который мы можем иметь от этих проектов, уменьшается, а наша зависимость от технологического оборудования растет. В условиях санкций это становится критичным. Но вот как раз о развитии базовых машиностроительных производств в национальных проектах практически ничего нет.
— Что может быстро развиваться?
— ИТ-индустрия при прочих равных условиях может развиваться довольно быстро. Другой разговор, а какой будет эффект? Цифровизация — это повышение качества управления производством, экономикой. Это повлияет на величину торговой и транспортной наценки. Логистика резко улучшится. Наши операции с запасами с точки зрения производства тоже станут более эффективными. Маржа у всех вырастет, потому что все будут эффективнее использовать запасы. На базе крупных финансовых структур возникнут торговые платформы, торгово-транспортная наценка при этом должна резко снизиться.
Что при этом произойдет в нашей экономике? Все подешевеет. Но прежде всего, подешевеет импорт, потому что его конкурентоспособность на рынке выше, чем других товаров. И в результате мы рискуем создать инструмент, который позволит нам все больше и больше потреблять, быстрее, качественнее импортную продукцию. Затем может последовать постепенная деградация промышленности. Отсюда вывод простой: если все эти цифровые новации не поддерживаются адекватным развитием базовых секторов нашей экономики и прежде всего ростом эффективности производства, то все это играет против нас. Весь этот сюжет цифровизации позволяет другим странам, более развитым, обладающим технологическим лидерством, собирать с нас дополнительный объем технологической ренты. Это вполне реальный риск, который нужно принимать во внимание: цифровая экономика неотделима от общего уровня эффективности производства и технологического развития базовых секторов промышленности.
Инерционный прогноз
— Давайте вернемся к 2019 году. Я понимаю, что верхний прогноз по ВВП 2,2 процента примерно, а нижний, видимо, полтора?
— Да, полтора процента — это инерция.
— А что касается инвестиций, промпроизводства и инфляции?
— Инфляцию, я думаю, мы увидим около пяти процентов. Здесь сразу все сойдется — и большой налоговый маневр в нефтянке, и повышение НДС, и курсовые все дела, которые из этого года перейдут в 2019-й. Сейчас импорт снижается и в физическом выражении, и в стоимостном, но рано или поздно рост импортных цен повлияет на параметры инфляции. Потом рост цен производителей сырьевых товаров — это и металл, химия, нефтепродукты, — который значительно опережал общие показатели инфляции, тоже рано или поздно перейдет в цены для потребителей. На рост инфляции до 5% Центральный банк с высокой вероятностью будет реагировать сохранением либо повышением ключевой ставки. Со всеми вытекающими последствиями.
Если говорить о промышленном производстве, там тоже около двух процентов. Никакого внятного тренда на ускорение темпов роста промышленности пока нет.
Инвестиции, я думаю, покажут рост на уровне трех процентов на фоне того, что сейчас у нас очень низкая база сравнения. Кроме того, мы же теперь видим только косвенные показатели инвестиционной активности. В реальности Росстат практически перестал отслеживать квартальную динамику инвестиций. А все то, что мы видим из косвенной статистики, говорит о том, что в этом году это явно будет меньше трех процентов.
— То есть доля инвестиций в ВВП останется примерно такой же?
— Кстати говоря, про долю инвестиций в ВВП. Получается, что вот эти три— четыре процента (декларируемые темпы роста ВВП. — «Эксперт») требуют, чтобы к 2024 году норма накопления была не ниже 26–27 процентов. 25 процентов уже не помогают. По нашим оценкам, при такой доле инвестиций в ВВП темпы роста получаются ниже 3%. Важно понимать, что норма накопления — это валовое накопление основного капитала, деленное на ВВП. Эти показатели берутся из системы национальных счетов. Если 2017 год посмотреть, у нас этот показатель 21,7 процента. В следующем году норма накопления при таких темпах останется примерно на этом уровне. У нас останется четыре года для того, чтобы нарастить ее. Для этого инвестиции в 2024 году должны быть примерно на пять триллионов рублей в ценах 2018 года выше текущих значений. Задача тяжелая. Решить ее без совместных усилий государства и частного бизнеса невозможно.
Сложная операция
Дмитрий Белоусов, руководитель направления анализа и прогнозирования макроэкономических процессов Центра макроэкономического анализа и краткосрочного прогнозирования
— Дмитрий Рэмович, что будет с экономическим ростом в 2019 году?
— Ничего хорошего. Сочетание повышения НДС, революции цен на бензин, ужесточение процентной политики — все это нам дорогу к интенсивному росту закрывает. В этой ситуации мы получаем хорошо если 1,1–1,4 процента прироста ВВП. Даже в условиях довольно благоприятной конъюнктуры — если цены не рухнут и санкции ничего принципиально не изменят в худшую сторону.
— Как повлияют на экономический рост национальные проекты?
— В следующем году влияния практически никакого не будет, потому что они просто не успеют развернуться. Формально нацпроекты способны дать где-то 1–1,5 процентного пункта дополнительного прироста при стимулирующей благоприятной экономической политике.
— Какой из нацпроектов наиболее реальный — и наиболее прорывной?
— В нацпроектах две разные истории. Есть легко осуществимые проекты, а есть дающие высокий системный результат. Высокий результат — это повышение производительности труда, и это смысловое ядро всей системы нацпроектов. На практике это означает необходимость модернизации машиностроения (как оборонки, так и гражданских отраслей), транспорта, включая железную дорогу, металлургии, всего комплекса. Но для этого привычного набора привлечения инвестиций и технологий недостаточно (хотя и необходимо, конечно). Не менее важны вопросы дешевого кредита, налоговой нагрузки, технологического трансферта в разных формах.
Остальные действия либо обеспечивают повышение производительности, либо помогают компенсировать негативные последствия этого повышения. Пример: если высвобождаются занятые и вы не хотите социальной катастрофы, вы должны этих занятых куда-то деть — стимулировать малый бизнес, строить жилье там, где есть работа. Отсюда цели довести долю малого бизнеса в ВВП до 40 процентов и выйти на строительство 100–120 миллионов квадратных метров жилья ежегодно. Это все тоже в конечном счете вытекает из идеи производительности труда.
Далее, без формирования полномасштабной системы поддержки экспорта трудно добиться необходимого роста производительности труда — компании будут толкаться на небольшом 140-миллионном рынке. Для этого нужна система поддержки экспорта — и через институты развития, и через политические механизмы, и через усиление сотрудничества в рамках ЕАЭС. Нельзя забывать о так называемом проклятии Гурвича — когда у нас растет благосостояние, то растет спрос на импорт, и эта конструкция сама себя гасит через кризис платежного баланса и коррекцию рубля. Срабатывает авторегулятор. Чтобы выйти за его пределы, запускается нацпроект по поддержке конкурентоспособности. Условием всей этой конструкции являются, опять-таки, и кредитно-финансовая поддержка экспорта (и бизнеса в целом, безусловно), и новые технологии — причем не «точечно», а «фронтально» распространяемые по экономике.
Чудо в плохом смысле
— Но производительность труда — это еще и социальная нагрузка.
— Да, и мы к ней добавили еще и пенсионную реформу. Но мы же не можем допустить, чтобы и дальше усиливалась социальная дифференциация, некуда уже дальше, поэтому запускаем набор проектов, связанных с социалкой, чтобы население немедленно почувствовало, что все эти меры транслируются на уровень благосостояния. Да, с одной стороны, растущая производительность труда дает возможность дополнительно повышать зарплату, создавать дополнительные возможности для роста потребления. Но с другой стороны, повышение производительности — это и высвобождение занятых.
— Как же быть?
— Возможно, те, кто ведет финансовую политику, имели в виду такой «шлиффеновский маневр» (план немецкого генерала Шлиффена — война на два фронта с последовательным разгромом противников за счет интенсивных операций и переброски ресурсов между фронтами): мы быстро решаем одну задачу, потом перебрасываем ресурсы на другую. Но эта стратегия крайне рискованная, она предполагает, во-первых, высокий темп решения задач, во-вторых, возможность интенсивного маневра ресурсами между направлениями приложения усилий. В нашем же случае, если, например, социальный кризис окажется более глубоким или продолжительным, чем ожидалось, необходимость повышать доходы граждан может вынудить переключить ресурсы с инвестиций и поддержки бизнеса и так далее на решение социальных задач.
Главный вопрос: готовы ли мы заниматься не только точечными проектами, но и поменять саму логику экономической политики под главную задачу — под стимулирование модернизации и производительности?
— Это вопрос политический?
— Это вопрос и политический, и экономический. Вот мы разом держим один из самых высоких в мире уровней реальных (с учетом инфляции) процентных ставок, повышаем налоги и одновременно поддерживаем бюджетный профицит. Но есть правила, почти не имеющие исключений: вы можете стимулировать за счет денежной политики экономический рост — и придерживать возможный перегрев за счет фискальной политики; можете, наоборот, осуществлять фискальное стимулирование, придерживая процентную ставку. Но если повышаете и налоги (точнее, занимаетесь «фискальной стабилизацией»), и процентные ставки, у этого есть только один смысл — остановка роста. И хорошо, если это борьба с перегревом…
— Но у нас экономика не перегрета.
— Она, скорее, в стагнации. Этот год был годом экономического чуда — в плохом смысле. Когда у нас цены на нефть за год выросли почти на 40 процентов (с 53 до 71 долларов за баррель), а экономический рост – всего-то порядка полутора процентов. Мы весь эффект от роста цен погасили процентной ставкой и аккумулированием «нефтяных доходов». Второго такого подарка не будет — больше таких скачков мировых цен на нефть, в полтора раза, уже мы не получим.
В общем, если нам удастся выстроить систему, когда у нас отдельные инфраструктурные и технологические инициативы смогут запустить качественную трансформацию экономики, тогда мы молодцы. Если не удастся — значит, не молодцы и рост не удастся.
— Этот вопрос будет решаться в 2019 году?
— В 2019–2020-м. Все же не сразу взлетает.
— А у нас есть деньги на нацпроекты?
— В принципе, там ничего запредельного нет. Главный вопрос — насколько мы сумеем сманеврировать. Это вопрос конструкции бюджетной системы. Можно оставить нынешнюю систему, дальше накапливать резервы. Но помнить, что выполнять одновременно можно лишь любые две цели из трех — модернизировать экономику, повышать производительность и все, что с этим связано, или выполнять социальные обязательства, или накапливать резервы. Делать все три уже, к сожалению, не получится, от чего-то придется отказаться. Ситуация поразительная: с одной стороны, мы уже не знаем, куда загнать резервы, а с другой — мы интересные налоговые эксперименты над стагнирующей экономикой проводим.
Опорные точки
— Что будет с частными инвестициями?
— По нашему варианту, с 2020 года должны начать довольно интенсивно расти суммарные инвестиции — и частные, и государственные. Причем частные — быстрее.
— А в 2019 году?
— Мы выходим на три процента темпа роста инвестиций в основной капитал в следующем году. И дальше целевой вариант прогноза более или менее выходит на приоритет по наращиванию доли инвестиций в ВВП — опять-таки в основном за счет частных инвестиций. Но эта конструкция требует дешевых денег.
— Более низких ставок по кредитам?
— Дело даже не в самом по себе кредите. Хотя важно, что ситуация, которая у нас складывается, еще антиструктурна, потому что у нас высокая рентабельность в нефтянке, отчасти в газе и металлургии (отсюда, кстати, идея изъятия ренты у сырьевиков, чтобы хоть как-то ее выровнять с обрабатывающими отраслями, машиностроением тем же). В результате кредитом могут пользоваться те, у кого доходность (с учетом скорости оборота, понятно) выше, чем ставка. Поэтому мы буквально загоняем и собственные средства, и кредит в энергетику и в сырьевой комплекс и получаем то, от чего пытались тридцать лет, колоссальной ценой, уйти — такой окарикатуренный советский вариант. Мы уже приходим к ситуации, когда у нас доходность в ряде отраслей настолько низкая, что лучше просто держать деньги, потому что гособязательства или депозиты часто и выгоднее, и менее рискованны, чем инвестиции. В этой ситуации вы просто не сможете реализовать устойчивый рост инвестиций в основной капитал, тем более, как предполагает МЭР, на 6,5 процента. Это не просто арифметика роста, это еще каузальная зависимость — производительность труда определяется инвестициями.
— Какой инфляции ждать?
— Она будет в следующем году порядка 4,5–5%. В значительной мере благодаря НДС — его повышение даст где-то около одного дополнительного процентного пункта прироста цен. Плюс налоговый маневр. Пока были экспортные пошлины, можно было брать пошлину с экспортеров и с той продукции, что они экспортируют. Теперь налог берется со всех, включая тех, кто не экспортирует вовсе. С одной стороны, с рынка выбиваются малые и средние нефтяные компании. А монополизация — это само по себе не здорово. С другой стороны, на величину прироста НДПИ в итоге повышается цена на бензин. Эффект этого перекладывается в затраты, причем затраты у всех. Поэтому в начале года шок повышения цен будет довольно сильным. ЦБ уже дважды повысил процентную ставку, и пошли неприятные заявления, что и дальше могут. К этому «надо относиться спокойно», но только к тому, что у нас роста не будет.
— С промпроизводством та же история?
—Промышленность — это основной компонент ВВП.
— А есть ли отрасли, которые будут расти, как АПК рос последние годы?
— У нас АПК выскочил отчасти на экспорте зерна, отчасти на серии хороших урожаев. Антисанкции стали импульсом, плюс отчасти сыграло то, что АПК — высокооборотная отрасль и относительно простой бизнес. Банки не знали, куда деваться в условиях роста рисков, а тут ребята с быстрым оборотом, с быстрой отбивкой денег. Другое дело, что это «первичное», относительно простое импортозамещение, и его потенциал почти исчерпан. Сейчас идет возврат импорта на рынки, он стал расти в той мере, в которой у нас растет потребление — работает «проклятье Гурвича».
— То есть, если убрать импорт, то ВВП вырос бы на два процента?
— Да, было бы 2,4 процента роста. Есть проблема: у нас модернизация сопровождается ввозом оборудования из-за рубежа. Потом осваивается какая-то ниша, но тут возникает проблема с конкуренцией, с конкурентоспособностью — наша продукция, выходящая на рынки, уже занятые импортом, дорожает.
— То есть вы не видите отраслей, которые могли бы «выстрелить»?
— Есть большой потенциал роста в секторе ИКТ. Мы недавно делали прогноз по целевому варианту, у них возможно двукратное опережение динамики ВВП. Есть потенциал роста в строительном и околостроительном бизнесе. Сто двадцать миллионов квадратных метров — это много. Есть потенциал роста, связанный с производством оборудования. Он определяется экономической политикой государства и крупнейших компаний, спросом инфраструктурных монополий в том числе. И плюс, конечно, экспортно ориентированные отрасли, и не только оборонные, но и вполне гражданские. Там довольно большие возможности для экспорта оборудования, отчасти транспорта.
Прогноз МЭР — 4–4,5 процента роста экспорта — кажется крайне завышенным, но где-то 2,5–3 процента роста мы иметь можем. Причем конструкция выглядит следующим образом: нефть, газ и нефтепродукты мы сильно раскачивать не можем, мировой спрос несильно растет, похожая история и с традиционным пакетом нашего экспорта: металлы, лес, удобрения и зерно. Расширение связано с экспортом сельхозпродуктов, химической и машиностроительной продукции, продукции «новых» высокотехнологичных отраслей. Потенциал тут в значительной мере еще есть, но это целиком вопрос поддержки экспорта. И не только экономической, но и политической поддержки, если говорить о гражданских самолетах, например.
Можем перейти к падению
Владимир Климанов, завкафедрой государственного регулирования экономики РАНХиГС
Специалист в области бюджетного федерализма, регионального развития и региональной экономики, заведующий кафедрой Института общественных наук РАНХиГС, доктор экономических наук Владимир Климанов подчеркивает, что в данный момент спрогнозировать, как будет развиваться экономика, очень сложно. И нацпроекты вовсе не добавляют ясности — напротив, они усложняют ситуацию. «Я осторожно отношусь к многим заявлениям, которые были сделаны в рамках национальных целей и стратегических задач, и мне кажется, что нужна дискуссия в части критического осмысления этих целей», — сказал Владимир Климанов в интервью «Эксперту».
Например, продолжает ученый, неясно, за счет каких источников должно быть построено 120 млн квадратных метров жилья и зачем это надо. Все эксперты, которые делают соответствующие расчеты, говорят, что у нас нет ни проектной документации, ни заявок от девелоперов, ни свободных земельных участков с подведенной инфраструктурой, ни просто строительных мощностей, чтобы выйти на такие темпы строительства.
Вообще, с нацпроектами сложилась парадоксальная ситуация, полагает ученый: они могут войти в противоречие с прежними программными документами. Так, в 2016 году запустили систему приоритетных проектов, а еще годом ранее все регионы перешли на систему государственных программ. Но при этом на федеральном уровне не отказались от более старого инструмента — федеральных целевых программ. И вот сейчас запущены нацпроекты. «Такая сложность конструкции несет риск того, что нацпроекты начнут буксовать в совершенно неожиданных случаях, когда точки соприкосновения интересов разных национальных целей будут противоречить друг другу», — предупреждает Владимир Климанов.
Нет драйверов
Как и другие опрошенные эксперты, Владимир Климанов не видит отраслей, которые могут «выстрелить» в 2019 году так же, как АПК пару лет назад. «Очевидно, что наши надежды на бурный рост во многом связаны с расширением экспортного потенциала нашей нефтегазовой отрасли, — рассуждает г-н Климанов. — Так же очевидно, что краткосрочные драйверы в виде, например, роста оборонно-промышленного комплекса исчерпаны. Была программа, связанная с импортозамещением, — и мы видим, что оживилась российская пищевая промышленность, какие-то еще отрасли, связанные с потреблением. Но есть ли там потенциал роста? Мне кажется, нет. Потому что доходы населения явно не будут расти какими-то опережающими темпами, потребительский спрос уже удовлетворен, — а кто же тогда будет потреблять новую продукцию, если она будет появляться?»
Что же касается высокотехнологических отраслей, то и на них рассчитывать не стоит: отраслей, в которых российские предприятия могут занимать ниши на мировом рынке, во-первых, не много, а во-вторых, как показывает опыт последних лет, мы продолжаем, скорее, терять свои позиции, в тех же космических разработках, например.
Что тогда оживит нашу экономику настолько, что она начнет бежать быстрее, чем весь мир? Пока делается ставка на государственный сектор, то есть на те компании, которые опираются на государственные инвестиции, — но здесь высок риск, что экономика получит только краткосрочные импульсы для развития, предупреждает Владимир Климанов.
Нужно думать о том, как развивать частные инвестиции всеми возможными способами: и прямыми, запуская всевозможные программы, и косвенными, улучшая инвестиционный климат, укрепляя институты. Часть национальных проектов на это и направлена — например, нацпроект «Малый бизнес» или нацпроект, связанный со стимулированием экспорта, с созданием высокопроизводительных рабочих мест, с повышением производительности труда.
Неизбежный рост цен
По ВВП верхняя планка в трехлетней перспективе — выйти на 3% роста, но это оптимистические ожидания, которые вряд ли реализуются. «В реальности будет меньше — серьезных драйверов я не вижу, и более того, есть риск, что в мире развернется кризис, связанный с наращиванием нашей внешнеэкономической изоляции, и это так больно ударит по экономике, что мы окажемся совсем не в ситуации роста, а скорее в падении», — предупреждает Владимир Климанов. Он напоминает, что в кризис 2008 года мы вошли с огромным объемом накоплений в Резервном фонде, более четырех триллионов рублей, и за два года он был практически полностью «съеден». Сейчас таких накоплений, если их мерить в доле от ВВП или в валютном эквиваленте, гораздо меньше, а значит, ситуация более опасная.
Что касается инфляции, то ее динамика также внушает опасения: если даже Центробанк, который всегда говорил, что его цель — таргетирование инфляции на уровне 4%, согласился с тем, что на следующий год инфляция будет 5% или даже 5,5%, значит, такой рост цен будет иметь место. «В связи с этим я не до конца понимаю, как повлияет повышение НДС, которое кажется таким малым, — говорит Владимир Климанов. — При том что у многих предприятий рентабельность нулевая, потенциала роста зарплаты и так нет, поэтому, похоже, это повышение выльется в неизбежный рост цен. Видимо, сдерживать его будут в первую очередь административными мерами».
Нарастить инвестиции в основной капитал и довести их до 25% ВВП тоже будет непросто — ведь мы хотим и инвестировать, и наращивать товарное производство, да еще и изымать достаточно много средств с рынка в пользу государства. В таких условиях, предупреждает ученый, свободных финансовых оборотных средств для того, чтобы инвестировать, может просто не оказаться, и план Белоусова тут не поможет. «С одной стороны, мы интуитивно понимаем, что в сырьевом секторе есть “жирок”, который можно было бы снять. С другой стороны, нужно осуществлять любое изъятие продуманно, потому что последствия могут быть нелинейные, — говорит Владимир Климанов. — Не уверен, что сейчас благостное время, чтобы такое изъятие проводить. Есть риск, что холдинги, умело сманеврировав, завалят ситуацию в каких-то отдельных своих производствах, например локализованных в моногородах». Ситуацию с крупным бизнесом, считает г-н Климанов, действительно нужно менять, но решение в том, чтобы сделать это прежде всего по отношению к государственным корпорациям, а не к частному бизнесу.
Возвращаясь к финансированию нацпроектов, завкафедрой РАНХиГС добавляет, что Минфин правильно поступил, обозначив бюджетные потолки расходов на нацпроекты. Ведь очевидно, что все первоначальные бюджетные проектировки, которые стали возникать в паспортах нацпроектов, зашкаливали. «Конечно, тут тоже есть риск, что нацпроекты не будут в полной мере выполнены — если сами ответственные исполнители чувствуют, что денег для этого нужно больше. Но если нет ресурсного обеспечения, чего же мы тогда хотим так быстро и так активно ворваться в светлое будущее? Давайте лучше планировать без излишних амбиций и по средствам», — заключает Владимир Климанов.
