Эдуард Бояков, на протяжении десяти с лишним лет возглавлявший фестиваль «Золотая маска», организатор фестиваля «Новая драма», создатель театра «Практика», ныне художественный руководитель МХАТа имени Горького, которым до него руководила Татьяна Доронина. Теперь Доронина - президент театра. На счету Боякова уже четыре премьеры: «Сцены из супружеской жизни» в постановке Андрея Кончаловского, «Последний герой» Руслана Маликова, «Последний срок» Сергея Пускепалиса и поэтический мультимедийный спектакль «Бессмертные строки» в постановке самого худрука. «Эксперт» поговорил с Эдуардом Бояковым о том, как он видит прошлое и будущее своего театра.
— Что может измениться в МХАТе имени Горького с вашим приходом?
— Мы строим театр, который, с одной стороны, всячески связан с традицией, присягает тому, что было и при Дорониной, и до нее, который сохраняет на своей афише строчку о том, что он основан Станиславским и Немировичем-Данченко. С другой стороны, мы строим новый театр. Я режиссер и продюсер не из числа тех, кто приходит, чтобы сохранить все как было. Я делаю новое, что-то из разряда того, чего раньше не было. Мы хотим создать театр, где академическая традиция будет встречаться с современностью. Речь идет об актуализации разговора о новом, авангардном, радикальном на территории академической традиции, а не на территории другого пространства, с другой архитектурой и историей.
— Как это будет реализовываться в репертуарной политике?
— Если мы полистаем фотографии первых пяти-шести сезонов Станиславского, мы будем поражены разнообразием постановок, начиная с совершенно коммерческих костюмных историй и заканчивая тем, что сегодня называют новой драмой, и тогда это тоже называли новой драмой. Я имею в виду Гауптмана, Ибсена, Стриндберга — всю линию скандинавской драматургии. Третья линия — это Чехов, четвертая — Горький. Причем Горький, который написал «На дне», — это еще не драматург с мировым именем и не создатель соцреализма, это абсолютный экспериментатор. То, что сделал Горький в театре, похоже на то, что сделала панк-музыка с рок-музыкой или рок-музыка с классической поп-музыкой пятидесятых. Это радикальное изменение языка, категорическое изменение формы: ни тех героев, которых Горький вывел на сцену, ни языка, ни проблематики не было в русском театре.
В русской литературе это было. Были если уж не отцы у Горького, то, можно сказать, дяди и тети. А вот если говорить про драматургию, то, что он применил, — очень современная технология. Сегодня очень много проектов, где режиссеры и продюсеры рассказывают: мы пошли на завод или там куда-нибудь, что разговаривали с бомжами или в больницах с какими-то больными людьми, что они записали их монологи, что актеры жили вместе с ними… На самом деле они изобретают велосипед. Московский художественный театр и Горький как раз это и изобрели в свое время. Ровно это они уже сделали — жили с этими людьми, выпивали с ними и вывели их потом на подмостки в великом спектакле «На дне». Даже если листать фотографии этого спектакля, ты понимаешь, что на тебя обрушивается какой-то невероятный массив, и информационный, и стилистический. Это что — традиция или авангард? Вы не сможете ответить. Конечно, для нас это традиции и классика. Но одновременно это традиция нарушения существующего канона. И даже драматургия Арбузова, самого мягкого такого советского драматурга, — это новая, самостоятельная история, связанная с новыми отношениями, новыми социальными ролями, с новой эротикой. У Арбузова много эротики: и она очень интересная, очень советская эротика, пуританская, пробивающаяся сквозь советскую принципиальность, советскую замкнутость, но она все время живет! Она живет не только в интерпретациях режиссеров — она живет в тексте, она живет в лексике! Или Гельман — это же невероятно радикальный автор, возвращение в семидесятые-восьмидесятые годы производственной пьесы, фактически к началу соцреализма тридцатых годов. Об этом сейчас не принято вспоминать, потому что считается, что это заказуха. А Гельман смог поднять в своих парткомовско-производственных пьесах вполне актуальную проблематику, которая очень сильно, конечно, отличалась от той, которую поднимал Любимов. Потому что Любимов, при всем преклонении перед ним, не привел новую драматургию в театр. Зато он привел в театр поэзию, и это мы у него обязательно возьмем. В этом отношении мы будем продолжателями таганской традиции. МХАТ всегда был связан с новыми авторами, всегда.
