Эйзенштейн, будучи выдающимся кинематографистом, с невероятной выразительностью показывал на экране сцены жестокости и насилия. В его мемуарах есть впечатляющее перечисление сцен подобного рода: «Действительно, в моих фильмах расстреливают толпы людей, дробят копытами черепа батраков, закопанных по горло в землю, после того как их изловили в лассо (“Мексика”), давят детей на одесской лестнице, бросают с крыши (“Стачка”), дают убивать их своим же родителям (“Бежин луг”), бросают в пылающие костры (“Александр Невский”); на экране истекают настоящей кровью быки (“Стачка”) или кровяным суррогатом артисты (“Потемкин”); в одних фильмах отравляют быков (“Старое и новое”), в других — цариц (“Иван Грозный”); расстрелянная лошадь повисает на разведенном мосту (“Октябрь”) и стрелы вонзаются в людей, распластанных вдоль тына под осажденной Казанью». Режиссер подчеркивает, что Иван Грозный не случайно стал его любимым героем и властителем дум.
Из мемуаров мы узнаем, что он предполагал показать в фильме сцены детства русского царя, которые объясняли бы его поведение и ту жестокость, которую он проявлял по отношению к своим подданным. Обращаясь к собственному эмоциональному опыту, полученному в детстве, Эйзенштейн предполагает, что и личность Грозного предопределили острые детские впечатления и сопутствующие им чувства: «Когда ряд детских травм совпадает по эмоциональному признаку с задачами, стоящими перед взрослым, тогда “добро зело”». Себя он определяет как скверного ребенка, который не ломал предметы, не вспарывал животы кукол или животики часов, «чтобы узнать, что там у них внутри», не мучал животных, не отрывал ноги и крылья мухам, что, по его мнению, делает «всякий порядочный ребенок». И если у обычных детей этот зуд агрессивного самоутверждения с возрастом проходит, то у «хороших» детей он только возрастает, и они лихорадочно ищут сферу, где могут его реализовать.
Ивану Грозному это удалось. Эйзенштейну тоже. Он пишет, что ему повезло: «Я оказался нужным своему времени, на своем участке, именно таким, как определилась моя индивидуальность». Эйзенштейн — автор фильма «Броненосец “Потемкин”», шедевра, который одновременно и предопределил ход истории современного кинематографа, и создал образ русской революции. И, как не устают шутить его биографы, если бы сразу после создания этого фильма он умер, то непременно стал бы одним из иконических персонажей нового советского искусства. Но он прожил после «Потемкина» еще двадцать с лишним лет, которые были насыщены творчеством в самых разнообразных формах, и вновь изданные мемуары — из их числа. Парадокс тридцатых годов заключался в том, что всеми признанный, имеющий множество замыслов гений никак не мог запуститься с новой картиной ни в России, ни в Америке. А если и запускался, то кончалось это ничем: картину «Да здравствует Мексика!», снимавшуюся на деньги американских продюсеров, ему завершить не удалось, а «Бежин луг», снятая по возвращении в СССР, была попросту уничтожена.
