Даже если во втором полугодии экономика ускорится, по итогам года мы не увидим 1,3%, прогнозируемые МЭР, а можем получить лишь слабый прирост — 0,5—0,6% к 2018 году. Источниками роста осенью обещают стать крупные госкомпании, которые наконец начнут крупные проекты. Стагнировать будет потребительский спрос и инвестиции частных компаний. В качестве черного ящика традиционно будут выступать цены на нефть и спрос иностранцев на наши активы — от них будет зависеть, останется ли рубль стабильным.
Тормозим, скрипя колесами
Когда Росстат в конце апреля обнародовал первую оценку динамики ВВП в первом квартале 2019 года — это были скромные 0,5% против внушительных 2,3% по итогам прошлого года, — тревожных комментариев было хоть отбавляй. На самом деле статведомство еще подсластило пилюлю, умолчав о том, что полупроцентный рост по отношению к январю—марту 2018 года означает не что иное, как спад к предыдущему кварталу. Информация о поквартальной динамике ВВП в постоянных ценах появилась в середине июня в недрах сайта статведомства и не была удостоена специального анонса. Выяснилось, что ВВП в первом квартале с поправкой на сезонность снизился на 0,4% к октябрю—декабрю прошлого года.
Уход в минус в течение одного квартала не позволяет судить о сваливании в открытую рецессию. Уже после выхода из кризиса 2015 года подобные «клевки» наблюдались и в четвертом квартале 2017-го, и во втором квартале 2016-го. Однако о чем можно судить уверенно, так это о том, что восстановительный рост ВВП закончился больше года назад. Начиная со второго квартала 2018 года мы наблюдаем вхождение экономики в фазу торможения: поквартальные темпы прироста ВВП устойчиво снижаются и в начале текущего года сваливаются в отрицательную область (см. график 1).
По итогам первого квартала физический объем российского ВВП лишь на 1,1% превышал предкризисный максимум второго квартала 2014 года. На восстановление дорецессионного уровня потребовалось десять кварталов — примерно столько же, сколько после кризиса 2009 года. И это любопытно, ведь спад ВВП в последнем кризисном эпизоде был втрое менее глубоким, чем десять лет назад (3,4% против почти 11%, см. график 2).
