Сейчас уже трудно вспомнить, была ли и позднесоветская Москва такой же темно-тусклой вечерами и ночами, как в начале девяностых, но если и ярче, то ненамного. А дороги зачастую — яма на яме. И вдруг здания в центре засветились, дороги стали разглаживаться. И заводы еще работали: и «Москвич», и ЗиЛ, и «Серп и молот». Так Юрию Михайловичу Лужкову, единственному из реформаторов, самому позднему и совсем не похожему на других, удалось сделать то, ради чего затевались сами реформы, но о чем потом было не принято вспоминать. При Лужкове в городе, где он стал мэром, устроилось что-то похожее на благополучную капиталистическую жизнь. С контрастами, конечно, но иначе капитализм советские кадры себе и не представляли.
Да, Москва объективно оказалась бенефициаром реформ. Возможно, в этом проявилось то, что они и вообще были затеей столичной, московской да питерской, хотя Питер поначалу, кроме названия, ничего от них не приобрел. Потом, правда, наверстал. Но очень долго там говорили: «Хотим себе такого, как Лужков». Интересно, что было бы, если бы он согласился переехать? Но из Москвы в Ленинград начальство никогда не стремилось, а в девяностые и подавно. Наоборот, именно оттуда и потянулись вскоре в Москву будущие президенты, премьер-министры и другие руководители. Он всех их принимал, жильем наделял.
Но в руководство страны метил сам. Был период, когда в голосе Юрия Михайловича звучала особая, удалая, властность, не та, что нужна для назидания подчиненных, а та, что звенит надеждой и даже уверенностью в еще бóльших высотах карьеры. И он шел к ним планомерно, вплоть до создания крупного политического движения и конкурирования на высоком уровне. Но не страна, а город стал его вершиной. Что ж, еще десять лет он, и не праздно, ее занимал.
Вообще-то он был человеком сбывшейся мечты, причем целого поколения, если не двух, и целого социального слоя — советской научно-технической интеллигенции. Хотя на интеллигента походил мало. Но был и начитан, и профессионально входил в эту социальную нишу, и прошел путь довольно-таки многих: снизу вверх. Он смог выразить себя и их в Москве. Ее красоты того еще времени, когда он оставил ее не по своей воле девять лет назад, ее странности, ее достижения отражают вкусы не только его лично, но и таких, как он сам. Людей, ставших социальной базой перестройки.
Он рос на почти окраинной тогда Павелецкой набережной, рос обычным военно-послевоенным уличным детством, будучи 1936 года рождения и из простой семьи, терпевшей стужу, живя в бараке, и не кормившей своих троих мальчишек досыта. Юрий Михайлович позже вспоминал себя сытым в пору детства один только раз: когда наелся с братьями белой глины, перепугав мать. Разное продолжение бывало у такого детства. Но он пошел очень ровной дорогой: десятилетка (далеко не всеобщая тогда), Губкинский институт — «Керосинка» — и карьера в химической прикладной науке начиная с небольших должностей. И уже с вполне солидного поста в министерстве пришел в 1987 году в Мосгорисполком. Первый зампред, куратор снабжения города продовольствием и куратор нарождавшегося тогда московского бизнеса во главе комиссии по кооперативной и индивидуальной трудовой деятельности. У той комиссии был, точнее была, секретарь, в которой он, вдовец, увидел свою будущую жену.
Он оставил после себя памятниками не только роскошную МКАД и Третье кольцо, не одни лишь «башенки» на множестве причудливых домов, но и храм у реки, на берегу которой вырос, чуть выше по течению, — храм Христа Спасителя, спасенный им из небытия. Где 12 декабря его и отпели.
