Левую повестку в России активно эксплуатируют все политические силы и государственные институты. Сами же представители левого фланга расколоты, хотя и претендуют на половину всего российского электората. В чем здесь проблема? Об этом мы беседуем с российским социологом Борисом Кагарлицким.

— На ваш взгляд, есть ли вообще перспективы у левых сил, системных и несистемных, в России перехватить тот протест, который всколыхнули арест и посадка Навального. Понятно, что есть еще огромный пласт проблем, связанных с растущим неравенством, бедностью и так далее. Вот здесь, вот в этот момент Х, левые силы что-то могут сделать в России?

— Вообще-то мне очень не нравится формулировка «перехватить повестку», «перехватить протест». Что значит «перехватить»? Начнем с того, что большая часть тех, кто выходит на протесты, — это люди, которые выходят не за Навального, не за левых, а выходят просто потому, что их достало то, что творится в стране. И главная проблема здесь состоит в том, что Фонд борьбы с коррупцией, который, кстати говоря, теперь уже не является в строгом смысле организацией Навального (теперь это организация Леонида Волкова), пытается недемократическим образом, без оглядки даже на собственных активистов, не говоря уже о более широком общественном мнении, контролировать этот протест. Причем они не только его подстегивают, но и в какой-то момент демонстративно гасят. Вот в этом проблема.

Время, когда люди разберутся в идеологиях, настанет только после того, как будет завоевана минимальная политическая свобода. Сейчас проблема не в идеологии, а в том, что, на мой взгляд и по мнению значительной части других левых, «навальнисты» как раз не являются последовательными демократами и не готовы демократически развивать движение. Если же говорить о повестке демократической, то она как раз нас устраивает полностью. И совершенно понятно, что демократические и социальные вопросы не просто взаимосвязаны, они неразделимы. Решить какие-либо социальные вопросы, даже локальные, сегодня в России без смены власти невозможно.

Власть игнорирует не просто общество, это было бы полбеды, власть игнорирует реальность. И уже давно. Если эта власть не будет отстранена, то не будет никаких ни демократических, ни социальных преобразований. Более того, по крайней мере с января прошлого года в нашей стране, по сути дела, идет поэтапный государственный переворот. Фактически ликвидирована избирательная система. Ждать чего-то хорошего от выборов 2021 года при трехдневном голосовании, отсутствии наблюдения, стопроцентном контроле над выдвижением кандидатов и ручном управлении руководством оппозиционных партий из президентской администрации нет никакого смысла.

— Тем не менее семь лет падают доходы населения, сворачиваются демократические институты, происходят серьезные изменения в избирательной системе. То есть это очень богатая палитра повестки для работы левых сил в стране.

— Поймите, демократия сворачивается не просто так. У наших коллег в либеральном лагере есть представление, будто какие-то очень злые люди, наверное, потому что они когда-то служили в ФСБ, сейчас назло сворачивают демократические институты. Это не так. Те же самые эфэсбэшники прекрасно в 1990-е годы существовали и в 2000-е. Но когда было много нефти, которую можно было дорого продать, было намного больше свободы, по крайней мере таких откровенных нападок на остатки демократических институтов не было.

Атака на демократию связана с тем, что у людей уже отобраны социальные права, что уже снижается жизненный уровень. А власть прекрасно знает, что дальше будет только хуже. Соответственно, эта политика власти — подготовка нового раунда антисоциальных мер и ничего другого. Отсутствие демократии порождено отсутствием социальных прав. Власть, которая может спокойно гарантировать социальные права, ну хотя бы просто в силу того, что у нее, предположим, много денег и не жалко поделиться с народом, такая власть всегда политически гораздо мягче.

Но сейчас ситуация иная. Единственный способ народу что-то выделить — это для нынешней правящей верхушки отменить самих себя. И, естественно, на это они не пойдут. Потому возникает необходимость закручивать гайки.

Другой вопрос, что это сочетается с кризисом внутри элиты, потому что кроме варианта «отменить их всех», есть еще вариант «одна часть сожрет других и, предположительно, не подавится». Тогда должно хватить и им и еще можно даже народу выделить что-то из объедков этого взаимного пожирания. Но такая схватка в верхах почти всегда является предвестником революции. То самое настроение в правящих кругах, когда все понимают, что дальше так нельзя, и одна часть хочет решить проблему за счет другой. «Кризис верхов», по Ленину.

О проблемах массового левого движения

— Есть ли вообще потребность в левой повестке?

— Да, безусловно есть. Это очевидно, по-моему, всем, включая даже и либеральную часть общественности. И поэтому у левых есть поле работы. Но тут надо понимать, что левое движение тоже в очень плачевном состоянии, как, впрочем, и любые другие организации.

— Но почему политически левые не могут аккумулировать эту повестку? Даже системные левые, та же КПРФ?

— Начну с того, что массовое левое движение может существовать только в условиях уже более или менее работающей демократии. Социальное движение всегда существует как массовое. И если нет демократической свободы, вы реализоваться не сможете, не сможете собрать огромную массу людей. Элитарные, кадровые организации любого толка могут существовать в полуподполье, массовые организации так существовать не могут. Да, были случаи, когда они уходили в подполье, после того как существовали открыто. Допустим, в Италии во время антифашистского сопротивления левые организации были массовыми, потому что они сначала сложились в условиях относительной демократии до фашизма и потом уже в таком виде, как часть народного быта, что называется, продолжали существовать в подполье. На этот счет рекомендую вам замечательный фильм Бертолуччи «Двадцатый век».

Но возвращаясь к нашей теме: понимаете, дело в том, что сейчас все политически силы — маргинальные.

— За исключением «Единой России»?

— «Единая Россия» не является политической силой — она является административным инструментом. У нас ни одна партия не создана для борьбы или для удержания власти. Они все созданы исключительно для одной цели — обслуживание власти. Опять-таки у КПРФ есть некоторые черты, которые делают КПРФ похожей местами, в некоторых регионах, на политическую партию. Именно поэтому мы сейчас тут видим стремительное разделение на тех, кто пытается продолжать обслуживать власть разными способами, и тех, кто пытается действовать так, как будто они политическая партия. Поэтому мы видим уже, как губернатор, якобы от компартии, Андрей Клычков у себя в Орловской области запрещает акции КПРФ. И мы заметим, что его никто не собирается исключать из партии.

— Не собираются?

— Нет, конечно. Это нормальное поведение для членов руководства КПРФ с точки зрения Геннадия Андреевича Зюганова. Если бы Клычков был хоть немного политиком, он, даже зная, что запрет идет сверху, должен был бросить вызов. Он должен был пойти в первых рядах на запрещенную демонстрацию. И что бы тогда ОМОН делал? Избил губернатора собственного? Был такой случай в Бразилии, между прочим, в Сан-Паулу. Мэр мегаполиса шел в первых рядах на запрещенной демонстрации. Он был из Партии трудящихся. Тогда в Бразилии они были еще в оппозиции. И неудивительно, что потом пришли к власти.

Вот это — политика, а то, что происходит не политика. Это все воспринимается как часть административной системы. Более того, я думаю, что Клычков искренне не понимает, что он делает, в чем проблема. И поэтому совершенно ясно, что такая партийная верхушка настроена против любых перемен. Их абсолютно все устраивает. Их устраивает роль вечной оппозиции. Они не собираются бороться за власть.

— Но есть и такие политики, которые против Зюганова сейчас выступают.

— Четкое расслоение произошло, Сергей Левченко в Иркутске, Валерий Рашкин в Москве представляют совсем другую тенденцию. Они готовы бороться. Как и Вячеслав Мархаев в Бурятии. Технически мы уже видим две партии внутри одной партии. На управленческом уровне партия как единое целое уже не существует. Она в лучшем случае существует как площадка, которая технически пока объединяет людей с совершенно разной, иногда взаимоисключающей повесткой.

Потенциал 45%

— Что такое левая повестка сегодня?

— В мировом масштабе мы видим, что традиционная левая идеология, левая программа так или иначе повсеместно либо деградировала, либо вообще забыта. У тех же социал-демократов Германии или даже партии Die Linke, «Левые», вы не увидите четкой программы даже не реформ, а того, что они хотят трансформировать.

На протяжении последних тридцати лет идет демонтаж социального государства. По большому счету левые стали силой, которая просто пытается защищать социальные права, отвоеванные на протяжение двадцатого века, от тех, кто эти права постепенно отбирает у людей. Левая повестка стала сугубо оборонительной, и это даже не программа реформ, а просто программа борьбы — чтобы не ограбили до последней копейки. У людей отбирают все то, что является основой просто цивилизованного быта. Условия воспроизводства современной урбанистической цивилизации.

— Имеется в виду оптимизация медицины, оптимизация образования?

— Медицина, образование, транспорт, жилищные условия, которые, в общем, были раньше гарантированы, а сейчас уже нет, и так далее. Поэтому левые превратились в такое вот движение «за все хорошее» — это люди, которые пытаются уговорить грабителей грабить менее рьяно. Там, где они в Европе приходят к власти, они гордятся тем, что при них ограбление идет менее быстрыми темпами и хотя бы косвенно с учетом интересов ограбленных.

— При этом социальную повестку эксплуатируют все.

— Парадокс в том, что система находится в остром кризисе и как раз нуждается в реформах. И это, в общем, сейчас понимают все. А повестки реформ, по большому счету, нет, потому что есть только общие слова, и эти общие слова повторяются сейчас и левыми, и правыми. Но если говорить содержательно, то как раз повестка вырисовывается более или менее, в том числе в России. Потому что важно, кто перейдет от слов к делу. Вот для этого нужно реально сильное, политически организованное левое движение, способное бороться за власть.

Как ни парадоксально, хорошая новость в том, что у нас кризис принимает более острые формы, чем в других странах. Встает вопрос о возрождении общественного сектора, о национализации ресурсов, недр, инфраструктуры и так далее. Встает вопрос о восстановлении социальных прав, потому что это уже становится условием экономического роста: если не восстановить, то падает спрос настолько, что экономика погружается в состояние коллапса. Встает вопрос о самоуправлении, о социальном контроле над тем же государственным сектором. Эта повестка более или менее прорисовывается стихийно, и проблема не в том, кто это скажет, а в том, кто это захочет и сможет сделать. И вот тут действительно отличия очень большие.

Люди, которые в условиях нынешнего кризиса покажут себя дееспособными, не окажутся абсолютно беспомощными, трусливыми и просто продавшимися полностью, они и смогут что-то сформулировать и реализовать, если, конечно, не придет какой-нибудь совсем уже мрачный сценарий.

Любая повестка, любая программа только через деятельность и осуществляется. Почему нельзя просто сесть и написать какую-нибудь гениальную программу? Потому что программа не может быть написана, если нет реально сильного политического движения, политической силы, которая способна эту программу реализовать. Политическая программа не абстракция. Она пишется под конкретный расклад политических сил, которые могут ее осуществить. А этот расклад формируется в практической деятельности.

— Разве не стоит вопрос о том, последуют ли люди за левой повесткой в принципе? Когда есть много других предложений, условно говоря, левопопулистских, с меньшим радикализмом, с иным отношением к собственности, например?

— Еще год-два назад было исследование, которое очень четко показало, что если бы в России была более или менее свободная игра политических сил, то с подавляющим большинством побеждала бы, условно, левая социал-демократическая партия. Причем не просто социал-демократическая, а четко левая социал-демократия.

— Никак не связанная с КПРФ, с советским прошлым?

— Нет, ни одна из действующих партий даже близко не подходит под этот облик воображаемой партии. Ни КПРФ, ни «Справедливая Россия», никто из них не накладывается на это. То есть, совершенно четко, где-то примерно сорок пять с лишним процентов населения по ценностям, по своим ожиданиям, стремлениям находится где-то в спектре левой социал-демократии. Причем я говорю «левой» — и это не просто перераспределение социальной поддержки, а перераспределение собственности, участие общества в контроле над принятием политических, экономических решений и так далее.

Представление, будто «обычным» людям демократия не нужна, опровергается социологией. У людей есть одновременный запрос на достаточно сильное и большое государство, которое при этом должно быть демократичным, по крайней мере по отношению к ним самим. Чтобы институты власти работали, чтобы они были достаточно крепкими, чтобы не было анархии, беспорядка. Но, с другой стороны, чтобы защищались мои свободы, мои права уважались.

Причем вы понимаете, в чем парадокс? Власть упустила момент, она не воспринимается больше как сильное государство, государственная власть. Вот это самое для них страшное, они этого еще не поняли. Они воспринимаются именно как слабые и агрессивно-злобные носители каких-то специальных частных интересов. И власть воспринимается как источник бардака.