Апатия, нервозность, недоверие, тревожность, усталость от карантина, неопределенность, раздражение — вот неполная, но красочная палитра эмоций и состояний российского избирателя, с которой придется столкнуться политикам и их командам осенью 2021 года. Столкнуться и мотивировать все же отдать свой голос. Тем не менее многие разочарованные граждане все еще не готовы идти на уличные акции, а выражают протест по старинке — на кухнях (в интернете) и на выборах. Интерес к голосованию повышается последние годы, утверждает Григорий Казанков, один из самых известных и эффективных политтехнологов в стране, который занимается выборами с 1989 года. О каких еще трендах нашей партийно-политической системы можно говорить сегодня?
— В первую очередь дайте, пожалуйста, оценку тем протестным акциям, которые прокатились по стране в конце января.
— Я думаю, мы наблюдаем только часть потенциала недовольства. Людей-то, в общем, вышло не так много, даже если вспомнить примеры из недавней истории. Значимое количество, но не так много.
Это мировоззренческий и поколенческой конфликт. Кстати, он есть и в США, и в Европе. Когда у власти поколение достаточно возрастное, а у многих людей, не совсем молодых, а которым лет двадцать пять — тридцать, формируется представление о том, как нужно жить. И это представление расходится с представлением тех, кто у власти. История с Навальным — это по большей части триггер, чтобы это недовольство как-то выплеснуть наружу. Не только на улицах. Многим людям достаточно выразить эмоции в интернете. И это новый тренд, он заменяет уличный протест.
— И это в основе своей ценностный протест?
— Да. А есть другой протест, связанный с тем, что люди стали хуже жить. Им кажется, что государству наплевать на это, они хотят привлечь к этой проблеме внимание власти. И вот этот протест еще никуда не вылился, он пока подспудно копится. Но если все выльется одновременно, никому мало не покажется.
— Но кое-где он составил периферию протеста.
— В каких-то регионах, где наименьшее доверие к власти, причем именно к местной власти. Там у людей был дополнительный повод, чтобы выйти.
Турбулентность и неопределенность
— В минувшем году мы отмечали, что власть не объясняет людям свои решения по многим вопросам повестки — от оценки эффективности правительства до экономической политики. И никто — ни эксперты, ни чиновники, ни элиты — не понимает, куда мы движемся. Вы понимаете? Это вообще важно для вашей работы — понимать, куда движется государство?
— Нам важно понимать, что у граждан в голове. Чего они боятся, чего хотят, к чему стремятся. В этом смысле система координат понятна. Другой вопрос, что власть не всегда считает нужным давать ответы на вопросы граждан.
— Это неправильно?
— В принципе, это в России принято исторически. Я считаю, что это неправильно. Неправильно для самой власти, потому что несет существенные риски, особенно в турбулентный период, который переживает весь мир. И Россия не исключение.
— Это примета нынешнего времени? Когда количество неизвестных резко увеличивается?
— Количество неизвестных увеличилось в этот период объективно. Плюс, как это ни удивительно, ровно сейчас система внесла массу своих субъективных неопределенностей, не следовавших из эффективного развития событий. Ну, например, обязательно ли было менять правительство? Может быть, обязательно, но тогда расскажите почему, кто совсем уже никак не мог справиться. Никто не рассказал и о том, в чем смысл деятельности нового кабмина.
— И никакой оценки работы прежнего правительства.
— Так это важно. Ни один вариант не был как-то внятно предъявлен обществу. Та же самая история с сильно обновленным государственным управлением. Зачем оно такое? При голосовании за Конституцию в основном говорили о поправках, которые служат укреплению суверенитета, еще о каких-то безусловно важных историях — социальных, например. О переменах в государственном устройстве все знали, но никто публично этого не обсуждал.
Картинки общей никто не понимает. Что такое федеральные территории — это только ради Сириуса или будут еще какие-то? А каков критерий отбора? А как будет работать Госсовет? А что такое система публичной власти, в которой нет местного самоуправления? Это все создает турбулентность, неопределенность и нервозность. И если люди начнут в этом постоянном невротическом состоянии находиться, это может стать серьезным риском для стабильности в стране.
— И это сверх тех проблем, которые и так тревожат людей: зарплата, место работы, налоги.
— Конечно. Вот в совсем недавнем прошлом у людей была определенность, у них была жизненная стратегия. Они понимали, что с ними будет происходить через год, два. Сейчас они с трудом заглядывают в ближайшие пару месяцев.
— Так повлиял коронавирус?
— Коронавирус, но не только он. Например, у многих людей с очень невысоким доходом жизненная стратегия формулировалась так, что дотянуть бы до пенсии. Выйти на пенсию и нянчить внуков, получая те же деньги, что и на работе. А им предложили тянуть еще пять лет. Стратегия развалилась.
У людей было понимание по работе. Что они будут трудиться, пусть с небольшой зарплатой. Возьмут ипотеку. Все влезли в кредиты. Теперь многие лишились зарплат, у многих непонятки с работой. В ковидное время их, может быть, и не увольняют, но переводят на минимальные деньги. И непонятно, что будет завтра. Разорится работодатель, не разорится.
Гигантское количество людей в стране работают либо в малом бизнесе, либо сами. Всерую, вчерную, вбелую — неважно. Все эти люди оказались в подвешенной ситуации. Непонятно, будет ли завтра спрос на их труд. Понятно, что хлеб люди будут есть, пекарни и будочные будут работать, машины будут ремонтировать, но спроса все меньше.
И тут во всей этой неопределенности возникает задача избрать депутатов Госдумы. У граждан вопросы. Какого хрена они там сидят? Чтобы свои вопросы решать? А разве для этого их туда отправили? Пусть тогда они с нами как-то поделятся итогами своих решений. А если они наши вопросы там решают, пусть решают лучше. Сейчас все запросы людей сводятся к простому требованию: дайте нам что-нибудь сразу и быстро. Не нужны нам планы на десять лет вперед. В депутате они видят способ решить текущие проблемы. Пусть хотя бы на три копейки.
Для людей выбор важен
— Вы недавно сказали, что за последние пять-шесть лет изменился принцип выборов: «Теперь надо работать для того, чтобы получать голоса».
— На самом деле, есть возвращение интереса к выборам. Может, не очень значительное, но есть.
Да, был негласный общественный договор. Государство делает то, что считает нужным, а граждане это окормляют своим участием в голосовании. И власть особенно не мешает им жить так, как они хотят. Псевдосоветская такая история. Существенное большинство это устраивало. Плюс, конечно, был великий патриотический подъем после присоединения Крыма. Теперь это не работает.
Сейчас интерес к выборам появляется, потому что масса людей хочет изменений.
— Несмотря на тяжелые времена?
— Да, в целом в тяжелые же времена люди хотят хоть какой-то стабильности, понимают, что почти любое изменение не к лучшему. Но есть также много людей, которые хотят хоть каких-то изменений. Много лет, по нашим историческим меркам, люди жили вроде в стабильной ситуации, и потихоньку жизнь улучшалась, а теперь довольно много лет тренд другой. Что вроде все более или менее стабильно, но все потихонечку ухудшается. И людям этот тренд не нравится. И они понимают, что все равно выборы — это одна из возможностей изменить ситуацию. Понятно, при всех нюансах.
— Но на практике выборы ничего не могут поменять?
— Поменять в стране, наверное, не очень сейчас способны. Но поменять в конкретном регионе, в конкретном округе, в конкретном муниципалитете — способны. Есть масса вопросов, которые власть не решает просто потому, что она их не видит или они не важны. Как только депутат пишет прокурору, а прокурор — мэру, мэр начинает шевелиться, вопросы решаются.
— Зависит от личности депутата?
— Зависит. Люди видят, что где-то депутат работает. А почему у нас такого нет? Давайте поищем.
И второй момент: уровень протестности довольно высокий, а желание выходить на протестные акции, как оказалось, не очень большое. Почему? Потому что многие люди поняли, что это рискованно. Холодно, дождик на улице, снег, климат у нас такой, могут в автозак принять или дубинкой въехать.
А выборы — отличное мероприятие. Там светло, тепло, вне зависимости от погоды на улице. Музыка играет, пирожок дают, и ты свою фигу в кармане можешь поднести, в урну положить и так ее государству продемонстрировать. Главное, государство точно ее учтет. Это тоже повод в выборах участвовать.
— Разве нет ощущения, что это немножечко фикция?
— Ну, есть довольно много историй, когда власть выборы проигрывает. С каждым годом их больше и больше. Значит, не очень фикция.
— А почему людям важно, чтобы власть проиграла?
— Людям важно не чтобы власть проиграла, а чтобы их слово честно учли. Для людей выбор важен сам по себе. Например, экономические неурядицы людей не выводят на улицу. Курс рубля упал — достали доллары из сундука, из чулана, сколько там было, у всех по чуть-чуть, поменяли, вроде выровняли. Зарплата сократилась — нашли еще какую-нибудь работу, по воскресеньям пошли машины ремонтировать или нянечкой устроились. Как-то выходят из ситуации. Подорожала колбаса — перешли на макароны. Но живут. У нас люди к этому просто исторически приучены.
А вот чего люди не терпят. Люди не терпят, когда им плюют в душу, когда воруют выбор. И «болотный» протест, и хабаровская история про это. Можно было все сделать более деликатно по отношению к избирателям. Но никто о них не подумал.
— Форма подачи.
— Да, форма подачи была странная. Та же самая история у белорусов. Тоже у людей украли выборы. Тоже никто не подумал. То есть реально протестные истории связаны с неуважением к выбору. Люди считают, что голос — это то немногое, что у них есть, и никто не в праве его забрать.
— Пенсионная реформа хотя бы вполовину отыграна уже?
— Это очень сложно сказать. Я думаю, что дело не только и не столько в пенсионной реформе. Дело в том, что люди остаются без гарантий. Это постоянное ухудшение жизни. То, что человек не сразу замечает. Но вдруг сегодня вы заметили, завтра ваш сосед заметил, послезавтра заметил весь подъезд, потом весь город.
— Все это ложится на «Единую Россию»?
— Да, конечно, она же продвинула все это. Почему «Единая Россия» не может критиковать власть? Потому что это как унтер-офицерская вдова, получится, которая сама себя высекла.
Овцы бывают разными
— И как система будет отвечать на такой интерес к выборам и возросшим претензиям к неопределенности?
— Система власти все равно будет бороться за свое сохранение. Только как: сделаться более жесткой и за счет этого непробиваемой или становиться более гибкой?
Я, как человек с естественно-научным образованием, очень верю в термодинамику, которая гласит, что система тем устойчивее, чем больше в ней степеней свободы. Другой вопрос, что чем больше степеней свободы в системе, тем сложнее ею управлять.
— Система опять в поиске баланса?
— Любая система всегда находится в поиске баланса. Потому что всегда есть угрозы — и внешние, и внутренние. И многим кажется, что броню не пробьешь. И снаружи защищен, и изнутри никто никуда не денется с подводной лодки. Но это всегда конфликты. А опыта реагирования на них у системы нет.
Можно от них абстрагироваться и попытаться сделать вид, что их нет, и какое-то время протянуть. А можно попытаться как-то выстраивать отношение к ним. А можно их принять и сдаться — пойдет как пойдет. Крайние варианты всегда плохие и неправильные.
— Западные страны выстраивают свою политическую систему столетиями, а у нас минимальный опыт.
— У них свои вызовы. Ну, например, та же партийная система почти во всех странах европейских кардинально поменялась за последние десять-двадцать лет. Прямо кардинально. В Италии не один раз. Традиционные партии ушли, а новые несколько раз уже сменились. Во Франции то же самое. Где Социалистическая партия, которая правила страной много лет?
Мне кажется, что чем дальше, тем больше расходятся представления, транслируемые властью, о том, как должно быть правильно все устроено, какие должны быть базовые ценности, цели, и представления об этом у людей. И это общемировая тенденция.
— А что, у власти есть какие-то внятные представления об этом?
— Разговоры о моральном превосходстве страны, о национальных ценностях, семья, вера и так далее. А у людей к традиционным ценностям все меньше доверия, меньше их становится в жизни. И вера, и семья, и все прочее для многих не являются тем, за что можно держаться. Ситуация турбулентна. Иначе люди, может быть, проще к ситуации с неопределенностью относились бы.
— Как минимум они видят, что за последние пять лет жизнь огромного количества территорий довольно сильно изменилась. Деньги реально пошли на благоустройство, на дороги.
— В последние годы заработали программы формирования комфортной городской среды, развития Дальнего Востока, Арктики. Это заметно стало. Действительно, сюда пришли деньги, и это правильно.
Лет десять-пятнадцать назад для людей стало важно не только что у них внутри дома, то есть в холодильнике, в телевизоре и в шкафу с одеждой. А состояние подъезда, чтобы в лифте не писали, чтобы по двору можно было пройти, проехать на машине, не оторвав чего-нибудь, чтобы можно было куда-нибудь с коляской выйти, и это была бы не промзона. Важной становится среда обитания. Государство это заметило, отреагировало.
— Но почему-то люди не оценили эти достижения как политические бонусы партии власти.
— Люди, которые это все практически реализовывали, не ставили политической задачи. У нас же правительство не про политику. А про тонны, километры, кубометры. Они даже мосты мерят в метрах погонных, а не в штуках, не в количестве речек и оврагов, через которые они построены. А людям, по большому счету, все равно, сколько погонных метров. Я не знаю, наверное, они в правительстве правы с точки зрения управления экономикой. Но кто-то должен заниматься параллельно людьми.
А еще нет стыковки правильных, хороших проектов, в которые вкладываются серьезные ресурсы, и какого-то общественного выхлопа от них. Власти запросу пытаются соответствовать, но запросу общему. Потому что ценностная система не очень работает. Почему они организуют общественные обсуждения, всенародные голосования не парламентом региона или городскими думами, а граждане напрямую приходят голосовать? Потому что легитимности голосования муниципальных депутатов не хватает, люди не считают, что там реально сидят их представители.
Нет, элементы прямой демократии — это очень хорошо. Но тем, кто отвечает, например, за комфортную городскую среду, нет дела до людей. Минстрою не нужны люди, ему нужны объекты, сметы, объемы, освоения.
— Может быть, заксобрания тогда вообще не нужны?
— Это проблема уважения к представительной власти, общая для страны. Исторически так сложилось, что исполнительная власть всегда пользовалась особой репутацией. Ее могли любить или не любить, но определенным уровнем уважения она пользовалась всегда. А традиции представительной власти в стране нет, она должна формироваться.
— А мы этого хотим?
— Насчет «мы» я не знаю. Я хочу. Представительная власть — это инструмент стабилизации ситуации всегда, особенно в турбулентный период. Нужен такой инструмент обществу, стране или нет? Думаю, да.
— Не изжила себя вся эта партийно-политическая система?
— Партийная — изжила в значительной степени. Доверия партиям нет. Сейчас люди голосуют не за партии, а за конкретного человека, если они видят, что он готов заняться хотя бы какими-то проблемами, что он может что-то пробить, что-то притащить, чего-то добьется или будет хотя бы решать вопросы, когда они в очередной раз столкнутся с государством в лице конкретных чиновников и конкретных ситуаций.
— С паршивой овцы хоть шерсти клок.
— Да-да. Если избиратель понимает, что этот клок будет осязаем, почему и нет. Да, такой поход. И не всегда овца паршивая. Овцы тоже разные бывают.
Генезис партий неважен
— А с другой стороны мы можем посмотреть? На сегодняшнюю роль депутата в системе?
— На самом деле, когда система довольно жестко централизована, ей депутаты особенно не нужны. Но депутат депутату рознь. Разные роли могут быть. Есть роль такой вешалки в театре. Ну, допустим, они освещают своим периодическим голосованием легитимность решений власти. Есть депутаты, которые в чистом виде лоббисты. Они отрабатывают чьи-то заказы. Официально, неофициально. Лоббисты отраслей, серьезных структур финансовых, внешних игроков. Есть депутаты, которые пытаются работать политиками. Несмотря на то, что это сложно. Сейчас политиков мало. Особенно ярких.
— Я слышал, что в новом цикле будет серьезное обновление депутатских элит.
— В регионах они, кстати, уже обновляются. В смысле, проходит больше партий, появляются какие-то новые фракции, люди. По Госдуме сложно сказать. У меня есть такое ощущение, что те партии, которые именуются парламентской оппозицией, особенно себя не обновят с точки зрения состава. Потому что там слишком много уважаемых людей, интересов, и они привыкли сидеть в этой Думе.
Что касается «Единой России»: с одной стороны, есть заявление о желании меняться. С другой стороны, это довольно сложно сделать, потому что есть конкретные люди и их нельзя просто поменять, их нужно куда-то деть. Честно отработали пять лет, не всегда есть куда пристроить. А во-вторых, есть много влиятельных сил, которых устраивают те депутаты, которые есть.
«Единой России» будет трудно, если она не сможет ощутимо обновить свою фракцию в Госдуме. Дело не в процентах. Чтобы как-то развивалась «Единая Россия» как политическая сила, должны появиться яркие люди. В Думе есть огромный недостаток — отсутствие ярких публичных политиков. Но яркий публичный политик очень часто не очень удобен.
— Вроде бы в новом составе обещают меньше актеров и спортсменов, а больше политиков.
— Актеры и спортсмены не добавляют много голосов на выборах. По личному моему опыту, не добавляют. Но если они становятся политиками, дело другое. Есть спортсмены, которые стали политиками. Недавно в Ярославской области известный хоккеист победил на довыборах в Думу бывшего губернатора, депутата, сенатора и там все на свете. Действительно популярного в регионе человека. Значит, хоккеист уже политик. Потому что он победил конкурентно. Такие спортсмены или артисты в Думе будут вполне на своем месте.
— Помним, как новые партии в начале прошлого года набрали в состав медийных лиц.
— И что они получили? Ничего не получили. А те, кто получил, как раз никого медийного и не набирали.
— Что показал опыт с новыми партиями? Они нужны только для того, чтобы оттянуть электорат системной «оппозиции»?
— Нет, не думаю. Искусственно можно создать партию. Но искусственно надуть ее популярность невозможно. Если она не отвечает на запрос какой-то части общества, она никому не будет нужна.
— Ну вот «Новые люди». С одной стороны, прошли по ряду регионов в местные заксы. С другой — была дана команда их «пропустить». А иначе система для них осталась бы закрытой.
— Ну в одном регионе, ну в двух могли путь немного расчистить, чтобы они получили квалификацию для выборов в Думу. Но люди-то за них все равно должны проголосовать. Ведь это же не то, что там новую партию кто-то искусственно создал, финансировал, результаты выборов нарисовал и так далее. Эти партии попали в запрос значительной части избирателей. А если нет запроса на, не знаю, клерикальную партию, то можно сколько угодно такую создавать, она не полетит.
— Тогда зачем они нужны?
— Появление новых партий — это прежде всего ответ на кризис партийной системы. Власть же тоже этот кризис видит. У нас сложилась ситуация впервые, когда антирейтинг всех парламентских партий выше их рейтинга. Это кризис партийной системы, она не соответствует нынешнему состоянию общества, вызову, запросу, ничему. Почему так меняются в той же Италии партии все время? Там возникают новые партии, потому что возникает новая тема в повестке, важная для людей, новая ось координат в поле общественного мнения.
— Хорошо, мы видели прекрасное либеральное законодательство, упрощающее регистрацию партий.
— Оно сейчас не очень либеральное, но не драконовское, так скажем.
— Но что-то не видно, чтобы снизу поднимались партии.
— Неважно, кто их создает, как они появляются, генезис не важен. Важно, что они есть, что они вступают в борьбу за места, за голоса, за какой-то кусок власти. С точки зрения системы при этом все равно, будет там сидеть Петров, Иванов или Рабинович. Пусть они бьются. Посмотрим, возможно, потом они будут влиять на жизнь людей.
— Именно поэтому до сих пор голосуют за «Единую Россию», хотя все удивляются. Люди говорят: «Да, мне она не нравится, но это единственная партия, которая что-то может сделать».
— Есть двадцать — двадцать пять процентов избирателей, которые всегда голосуют за власть, неважно, какая она. Они считают, что власть от Бога, она мне хоть что-то дает, а другая может меня забыть. Поэтому любая власть столько процентов будет иметь практически всегда, за исключением совсем крайних случаев, не дай бог нам до этих крайних случаев дожить. Ну и еще часть людей голосуют за «меньшее зло»
Рычаг есть, нет воли
— Как выглядит путь перезагрузки партийной системы? У вас есть представление?
— Мне кажется, прошли времена традиционных партий — левых и правых, социалистов и консерваторов, христианских демократов и либералов. Сейчас другие оси координат.
— Какие?
— Самые разные — доступность информации, экология. Открытость, глобализация или, наоборот, сознание некой, не обязательно национальной, может быть, региональной какой-то самости. Это не про либерализм или консерватизм, не про частную собственность и средства производства. Почему исчезают столетние партии? Их повестка не исчезла совсем. Партия просто получает три процента голосов. Мир изменился, жизнь изменилась, вопросы изменились. А у нас пытаются втиснуть партии в прокрустово ложе давно устаревших идеологем. Это, может быть, оченьё не нравится руководству наших парламентских партий, но это мировой тренд, партии будут меняться.
— Как? Новые нарождаются?
— Не обязательно одна партия умерла, другая с нуля родилась. Какие-то партии будут постепенно исчезать, объединяться, депутаты будут перетекать в другие фракции. Вот, скажем, депутаты КПРФ могут иметь разные взгляды на экологию. Нам надо строить гидроэлектростанции или развивать атомную энергетику? Это же не зависит от степени верности идеалам Маркса и Энгельса. Они тогда расходятся по этому вопросу. Или вот тема: запрещать или разрешать аборты, тоже не зависит от взглядов на собственность.
— Нельзя по каждому такому вопросу создать свою партию.
— Просто в разный исторический период какие-то из этих осей становятся наиболее важными для общества. Тогда партийная система должна выстраиваться в том числе вдоль этой оси, соответствующие партии будут появляться.
— То есть быть более гибкой? Это не про нас. Мы слишком медленно реагируем на такие течения в обществе.
— В исторической перспективе не так и медленно. Еще раз, неважно, как создается партия — сверху или снизу. В какой-то момент джинн выпускается из бутылки, он начинает жить своей жизнью. ЛДПР тоже сверху была создана советской властью. И где сейчас эта власть? А у партии все в порядке.
Люди смотрят, кто заботится об их здоровье или об экологии. И готовы голосовать за того, кто их убедит, что заботится об их настоящем. Или о будущем. Для них есть, скажем, Партия пенсионеров или «Зеленая альтернатива». Им не важно, кто эти партии создал.
— Но по факту сейчас ни одна из новых партий, как и старых, не оказывает влияния на федеральную повестку. Поэтому — да, сейчас люди голосуют за новую иллюзию, надеясь, что «Единая Россия» вдруг разбежится.
— Партии имеют рычаги влияния, но не всегда их используют. Тот же кейс хабаровский с Фургалом.
— Когда ЛДПР «поджала хвост»?
— Жириновский сказал: мы сейчас сложим мандаты. Если бы они действительно сложили мандаты, сколько бы они получили следующей осенью голосов? Процентов тридцать — тридцать пять. Но они этого не сделали. Рычаг-то у них был, но не хватило политической воли, это их проблема. А получив тридцать пять процентов на выборах, они бы имели еще больше рычагов влияния, уверяю вас.
— Система наказала бы. Зажала административно.
— Жириновского как зажмешь административно? Чем больше ты его будешь административно жать, тем больше у него будет сторонников, которые будут голосовать за него. Законным способом не пустить на выборы нельзя. По беспределу — это в Беларусь, не пустили всех на выборы, и что вышло?
Можно не успеть, но есть идеи
— В системе есть ощущение, что партийно-политическое поле перекручено административным давлением?
— Я думаю, люди, которые занимаются государственным управлением, чувствуют, что в стране что-то не очень хорошо. Думаю, они считают, что адекватно реагируют на вызовы. И они точно не живут в башне из слоновой кости, и все понимают, что происходит. Сейчас много возможностей получать информацию, если есть такое желание, из социологии, из анализа того, что происходит, в Сети, из просто включенного наблюдения за тем, что происходит,
— Кажется, что их решения очень инерционные.
— Любая система обладает инерционностью, от этого тоже никуда не деться. Может быть, она чрезмерно инерционна, может быть, ей не удастся справиться с вызовами и нас ждут глобальные катаклизмы. Не знаю, жизнь покажет, надеюсь, не ждут. Просто, если нет инерционности, это тоже плохо, потому что есть большой риск поспешных решений. Волюнтаристские решения к хорошему не приводят. Реформа системы здравоохранения — абсолютно волюнтаристское решение. Была бы там инерционность, было бы гораздо легче нам всем жить сейчас.
— Можно ли не успеть с перезагрузкой?
— Можно. Но можно и успеть. И нужно успеть.
— Каждые выборы мы слышим, что вот эта-то кампания, с таким набором участников, точно последняя. Партиям пора меняться, лидерам — уходить на пенсию. Но все по-старому.
— Да, можно не успеть. Была же история позднего СССР и попытки перезагрузки. Не успели. До того как советская система начала разваливаться, она казалась незыблемой, потому что было непредставимо что-то другое. А потом любая попытка системы себя сохранить содействовала только скорейшему ее разрушению. Любая попытка что-то сделать здраво приводило к совершенно не здравым последствиям. Я думаю, что она была совершенно нежизнеспособной, вообще кардинально нежизнеспособной со всех точек зрения. По сравнению с той инерционностью, которая была тогда, сейчас у нас просто мегадинамичность наблюдается.
Почему советская система так быстро рухнула? Она была абсолютно закостеневшая. И в этом смысле даже «Единая Россия» больший инструмент обратной связи, чем таковым была КПСС. Нельзя сравнивать ту представительную власть и эту. Что угодно можно говорить о выборах сегодня, но нельзя сравнивать их с советскими. И так далее. Так что не все так грустно.
— Но и тогда, и сегодня, по вашим словам, представления власти и части общества о векторе развития страны расходятся.
— Да. Но тогда, как мне кажется, даже ни у кого особых представлений не было о том, что в реальности происходит. Очень многие понимали при этом, что так больше продолжаться не может. Но в 1987 году ни у власти, ни у общества не было идей, как может быть по-другому. Сегодня эти идеи все-таки есть.
