После развязывания санкционной войны коллективного Запада против нашей страны условия функционирования российской экономики резко изменились. Настолько резко, что речь идет о перезагрузке, точнее даже о пересборке сложившейся экономической модели. А следовательно, и экономической политики, которой приходится не просто эволюционировать под воздействием происходящего, но меняться кардинально, потому что многие ее привычные постулаты уже не действуют.
Как именно будет происходить переформатирование хозяйственной системы и каковы приоритеты экономической политики в новых условиях, мы обсудили с директором Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, членом-корреспондентом РАН Александром Шировым.
— Александр Александрович, логично начать разговор с обсуждения новой роли внешней торговли, соотношения приоритетов развития экспорта и внутреннего рынка.
— Если раньше мы стремились иметь профицит торгового баланса, то теперь непонятно, куда мы будем этот избыток доходов тратить. Ведь значительную часть заработанного на внешних рынках мы до сих пор получали в мировых резервных валютах, ставших теперь для нас токсичными, так как любые банковские счета и операции с ними даже в нашей банковской системе оказываются под риском как минимум блокировки, как максимум — конфискации.
Мы всегда считали, что наличие высокого положительного сальдо торгового и текущего счета платежного баланса — по итогам 2021 года это почти 200 миллиардов и 120 миллиардов долларов соответственно — является одним из условий устойчивости нашей экономики. В новых условиях это не так. Мы оказались в ситуации, когда объем нашего сырьевого экспорта в недружественные страны становится избыточным по отношению к потребности нашей экономики в этой самой валюте. Потому что раньше значительная часть этих средств либо превращалась в отток капитала, либо резервировалась. И то и другое в текущих условиях затруднено или невозможно. Поэтому наращивать экспорт энергоносителей, получая за них доллары, евро, фунты и иены, более не имеет смысла. Мы бурим, качаем, транспортируем нефть на рынок, продаем, причем в моменте с большим дисконтом, а взамен получаем фантики. Зачем?
— Как нам разумнее подстраиваться под эту ситуацию, когда положительное сальдо торговли с недружественными странами России более не нужно?
— Принципиально важно, поставляя в недружественные страны наши энергоносители, пусть в меньшем объеме и с дисконтом, иметь обратный поток товара прежде всего, а не денег. Одновременно нужно выстраивать со всем остальным миром логистические схемы и каналы поставок и расчетов, которые позволили бы то, что нам не поставляют недружественные страны, каким-то образом компенсировать. А это значительные объемы: на страны-санкционеры в 2021 году пришлось 56 процентов российского импорта.
По нашим оценкам, полный эффект сокращения ВВП вследствие недополучения импортных комплектующих только по трем отраслям — автопром, авиапром и электронная промышленность — с учетом косвенных и индуцированных эффектов в логистике и торговле составляет около 3,5 процентного пункта. Поэтому вопрос стоит следующим образом: насколько быстро мы сможем критически важный потребительский и промежуточный импорт заместить собственной продукцией, настолько быстро восстановится наша экономика.
С точки зрения пространственной структуры экономики нас тоже ждет заметная перестройка. Промсборка, которая логистическим плечом тяготела к Европе, теперь естественным образом будет тяготеть к Китаю. И вот это шанс наконец-то немножко пошевелить промышленную структуру Сибири и Дальнего Востока.
— Если экспорт в прежних объемах уже не нужен, мы оказываемся перед развилкой — либо резко сбрасывать объемы производства в экспортных отраслях, прежде всего сокращать объемы добычи энергоносителей, либо делать ставку на кардинальное расширение внутренней переработки добытых ресурсов, развитие более высоких переделов.
— Как стратегический путь ставку на развитие внутренней переработки энергоносителей и сырья, расширение и создание новых рынков товаров с более высокой добавленной стоимостью внутри страны вряд ли кто-то будет отрицать. Но это задача капиталоемкая и небыстрая, а экспорт схлопывается уже сейчас, и довольно сильно.
По нашим оценкам, в краткосрочной перспективе окажется избыточными более 100 миллионов тонн ежегодно добываемой Россией нефти. Избыточной в том смысле, что она не найдет рынок — внешний сильно сжался вследствие европейского и американского эмбарго, а также проблем с реализацией выручки в резервных валютах, а переориентация на азиатские рынки упирается в логистические ограничения. Внутренний рынок не проглотит дополнительные 100 миллионов тонн, пусть даже меньше после переработки в нефтепродукты и нефтегазохимическую продукцию, даже в течение двух-трех лет. Так что на ближнем горизонте сброс добычи энергоносителей и производства другой сырьевой продукции нашей базовой экспортной номенклатуры кажется практически неизбежным.
— В коронакризис 2020 года добыча нефти в России сократилась на 49 миллионов тонн (8,8 процента), из которых более половины (28 миллионов тонн) пришлось на сокращение экспорта. У вас есть предварительные оценки сокращения добычи и экспорта нефти по итогам 2022 года?
— Здесь важно понять уровни максимального спада спроса на российскую нефть. По нашим оценкам, технически возможный рост добычи нефти в мире может снизить спрос на российскую нефть на 60 миллионов тонн в условиях 2022 года, еще 10‒20 миллионов тонн может добавить ускоренное сокращение запасов в крупнейших странах. Таким образом потенциальное снижение спроса на российскую нефть может составить до 15 процентов. С учетом ограничений по замещению российской нефти в мировом энергетическом балансе спад может составить до 10 процентов.
При этом мы прогнозируем сокращение экспорта в текущем году на 130 миллиардов долларов, преимущественно сократится вывоз в недружественные страны, а импорт провалится сильнее — по нашим оценкам, на 185 миллиардов долларов (обе оценки в ценах 2021 года). Соответственно, положительное сальдо внешней торговли только за счет фактора санкций увеличится на 55 миллиардов долларов, или более чем на четверть. Встает задача выстраивания системы расчетов и резервирования во взаимоотношениях с дружественными и нейтральными странами, отличной от действовавшей с использованием основных мировых резервных валют.
— То есть, по-вашему, лучше не добывать «лишнюю» нефть, законсервировать значительную часть скважин? Но это и удар по производству и занятости в смежных отраслях. Может быть, менее болезненным сценарием было бы наращивание стратегического государственного резерва нефти и (или) нефтепродуктов?
— Я не считаю катастрофическим сценарий временного, скажем на два-три года, снижения добычи нефти. Монетизация запасов в недрах путем их добычи и продажи на экспорт должна четко балансироваться с нашими возможностями конвертации валютной выручки в критический импорт. Проблема расконсервации скважин часто преувеличивается. Я напомню, что в первой половине 2000-х годов значительный рост добычи и экспорта российской нефти был обеспечен за счет ввода в строй ранее разведанных и обустроенных месторождений.
Джихад против нетбэка
— К внешнеторговой истории плотно примыкает сюжет с ценообразованием на экспортную номенклатуру товаров внутри страны. Что здесь меняется?
— За последние десятилетия формирование внутренних цен на важнейшие виды промежуточной продукции — крупнотоннажную химию, металлургическую продукцию, сельхозсырье, моторное топливо — происходило по принципу нетбэка, экспортного паритета, когда внутренние цены калькулировались как мировые за вычетом затрат на транспортировку и экспортных пошлин, скорректированные на текущий курс рубля. Сейчас это становится в некотором смысле невозможным. Продолжать следовать этому принципу, обретшему силу обычая делового оборота, значит просто угробить весь обрабатывающий сектор нашей экономики. Я хотел бы напомнить, что прошлый трансформационный шок, который переживала наша экономика в 1990-е годы, был в значительной степени связан с резким изменением относительных цен — значительным удорожанием энергетических и других первичных ресурсов относительно конечной продукции. И сегодня отвязка цен промежуточной продукции от мировых — серьезный резерв повышения конкурентоспособности отечественной промышленности.
— Но как победить нетбэк? Пока Минпромторг и ФАС лишь рекомендуют предприятиям металлургии и химии «руководствоваться принципами ценообразования с использованием российских биржевых и внебиржевых индикаторов». Достаточно ли подобных увещеваний?
— Я думаю, у государства достаточно воли и рычагов для решения этой задачи. На первом этапе я предлагаю использовать экспортные пошлины и количественное регулирование экспорта — квотирование вплоть до прямых запретов. И по ряду товарных позиций, например зерну и удобрениям, мы в качестве временных к таким шагам уже прибегали. На втором этапе нам придется придумать универсальные внутренние способы ценообразования, сопряженные с новой системой налогообложения рентоформирующих отраслей. В качестве одного из ориентиров может служить Норвегия, где цены и налоги в ресурсном секторе построены на основе тщательного мониторинга уровня затрат чуть ли не на каждой скважине. Плюс некая нормативная расчетная рентабельность. Хотя, конечно, это рыночный должен быть механизм.
В любом случае сам принцип нетбэка уже разваливается прямо на наших глазах. Хотя бы потому, что система стройных экспортных цен, как, впрочем, и единообразного курса рубля, более не действует. Скажем, фактическая цена реализации нашей нефти на внешнем рынке может иметь скидку от котировок сорта Urals на 30 процентов и более, но именно последняя используется при расчете экспортной пошлины. Возникает также спред между курсами наличного и безналичного рубля. Фактически мы въезжаем в экономику, где параметры цены на нефть и курса рубля уже не являются главными ориентирами для формирования макроэкономических сценариев.
Дефицит как бюджет развития
— Что идет им на смену?
— Важнейшим управляющим параметром в новых условиях должен стать размер дефицита бюджета. В «прошлой жизни» фундаментальным постулатом бюджетной политики был сбалансированный бюджет. «Избыточные» в терминах бюджетного правила в той или иной редакции нефтегазовые доходы не подлежали расходованию, а накапливались в специальных суверенных фондах, причем накапливались, предварительно будучи конвертированы в резервные валюты, ставшие теперь токсичными. Понятно, что эта конструкция бюджетной политики более не жизнеспособна. Мы имеем императив перехода к дефицитному бюджетному финансированию. При этом дефицит должен выполнять роль бюджета развития, то есть представлять собой нерегулярные расходы государства, не вызывающие дополнительные обязательства бюджетной системы в средне- и долгосрочной перспективе и направленные на стимулирование структурной перестройки экономики. Размер дефицита следует регулировать с учетом возможностей внутреннего, прежде всего рыночного, неэмиссионного финансирования. Здесь у нас есть, с одной стороны, резерв с учетом крайне низкого уровня госдолга (около 18 процентов ВВП, из них 13 процентов — внутренний). А с другой — при текущей инфляции около 20 процентов стоимость госдолга будет столь высока, что мы съедим этот резерв очень быстро. Поэтому в том числе задача снижения инфляции, безусловно, стоит в ряду первоочередных. И тут отвязка от нетбэка в промежуточных отраслях обязательно сыграет свою роль.
— Центральный банк хотя и снизил ключевую ставку с заоблачных 20 процентов годовых, не торопится опускать ее сильно ниже текущей инфляции. По-прежнему доминирует концепция дорогих денег. Та же ФРС держит ставку на уровне 0,5 процента годовых при инфляции уже 8,5 процента. Зато и экономический рост в Америке в прошлом году без малого шесть процентов.
— Мы жили при отрицательной реальной ключевой ставке ЦБ с середины 2020-го и до конца 2021 года. И, кстати, сейчас ставка снова может провалиться в минус. Сказать, что это радикально позитивно повлияло на кредитное финансирование, инвестиции в основной капитал, нельзя. Оборотный капитал — да, возможно, была какая-то подпитка. А вот чтобы инвестиции — в серьезных объемах нет. Почему? Потому что проблема состоит в том, что у нас разрывы в уровне экономической эффективности между секторами экономики и отдельными предприятиями настолько сильные, что нормальный рыночный перелив капитала, к сожалению, не работает. И очень велико количество предприятий, которые не могут взять кредит не из-за уровня кредитной ставки, а просто потому, что не отвечают минимальным требованиям даже по оценке или проектов, или своего бизнеса. В этом смысле зависимость заемной активности предприятий от уровня ключевой ставки ЦБ мне кажется сильно преувеличенной. И можно сказать, что действительно денежная политика Банка России сейчас носит нейтральный характер.
Убежден, что сейчас куда более важна контрциклическая бюджетная политика. Потому что если финансируется, допустим, инфраструктурное или жилищное строительство либо ремонты в ЖКХ, то это спрос на металлы, на химическую продукцию и так далее. И бизнес туда сразу начинает вкладывать.
В бюджетной системе накоплены колоссальные ресурсы. По итогам первого квартала текущего года профицит федерального бюджета составил 1,15 триллиона рублей. Плюс 3,2 триллиона на остатках казначейства — профицит 2021 года. Да еще в ФНБ у нас 12,4 триллиона рублей. Понятно, что все мы разом их не потратим. Но сформировать пакет поддержки экономики в размере пяти-шести триллионов рублей и грамотно вложить их в экономику государству вполне по силам.
— Какой размер пакета господдержки в 2022 году вы закладываете в свои прогнозные расчеты?
— Мы ориентируемся на цифру в три процента ВВП, в коронакризис было четыре с лишним процента ВВП. Но судя по масштабам происходящего и имеющимся ресурсам, уровень поддержки экономики может быть выше.
Что противопоставить технологическому эмбарго
На ближнем горизонте сброс добычи энергоносителей и производства другой сырьевой продукции нашей базовой экспортной номенклатуры кажется практически неизбежным. Я не считаю катастрофическим сценарий временного, на два-три года, снижения добычи нефти
— Определяя контуры новой экономической политики, кажется важным не свалиться в модель мобилизационной экономики с абсолютным доминированием госсектора и ручных, полуадминистративных принципов ее регулирования. Что вы думаете об этом?
— Академик Виктор Викторович Ивантер не раз говорил, что заморозить цены дело нехитрое, главная проблема — как их потом разморозить. В идеале должно возникнуть два контура управления экономическим ростом и структурной перестройкой хозяйства. И пропорция — чем мы обременяем государство, а что оставляем бизнесу — очень важна. К сфере государственной ответственности и первоочередной поддержки относится критическое импортозамещение, прежде всего в части авиапрома, автопрома, электроники, станкостроения, фармацевтической отрасли, а также все, что связано с «большой энергетикой» и критической инфраструктурой. Задачи регулярного импортозамещения оставить решать частным предпринимателям, они с этим справятся быстрее и лучше.
— Это так, но частникам сильно помог бы общенациональный план, четкая стратегия импортозамещения по отраслям и по этапам.
— Вы надеетесь, что эту работу сделает правительство?
— Конечно! Подобные программы разработаны и выполняются, например, в Китае и в Индии — десятилетние программы Made in China 2025 и Make in India.
— Мне кажется, рассчитывать на это не стоит. Более перспективной кажется инициация такой работы в рамках отдельных отраслей союзами и ассоциациями самих предпринимателей, безусловно с участием правительственных структур.
Сильно тормозить импортозамещение будет то, что мы отрезаны от результатов исследований и разработок стран — их крупнейших продуцентов. Ведь на недружественные нам страны приходится не только 55 процентов глобального ВВП, но и почти две трети мировых вложений в исследования и разработки. На остальных наших торговых партнеров, включая саму Россию, приходится 26 процентов мирового ВВП и всего лишь 18 процентов глобальных инвестиций в технологии.
Главная цель санкций в среднесрочной перспективе — это как раз отсечение нас от наиболее эффективных технологий. И в этом смысле практически неизбежен период определенного технологического отката российской экономики, упрощения уровня нашего производства. В полном соответствии с теорией одного из основателей нашего института академика Юрия Васильевича Яременко будет наблюдаться замещение уникальных качественных ресурсов массовыми. В том числе замещение капитала трудом. Правда, это снизит остроту воздействия кризиса на рынок труда. Мы ожидаем сокращение занятости в текущем году в размере не более полутора миллионов человек. Это примерно сопоставимо с масштабами высвобождения рабочей силы в период коронакризиса 2020 года. Хотя производительность труда неизбежно снизится. Но при снижении градуса глобальной конкуренции ввиду региональной фрагментации мирового хозяйства мы нашу вынужденную и, надеюсь, кратковременную технологическую деградацию не будем сильно замечать.
— Необходимо уже сейчас качественно увеличивать вложения в фундаментальную и отраслевую науку.
— Мы в течении пятнадцати лет жили с расходами на НИОКР в один процент ВВП по сравнению, допустим, со Штатами, которые и мощнее нас во многом, но тратят почти три процента ВВП, я уже не говорю об Израиле и Южной Корее с их почти пятью процентами ежегодных инвестиций в R&D. Но надо понимать, что мало просто выделять больше денег. Требуется создать систему, во-первых, управления научными исследованиями, а во-вторых, внедрения их в производство. У нас же проблема в чем? Если сейчас вот так задуматься на секунду и задать себе вопрос — а ведь даже отсутствует федеральный орган исполнительной власти, который реально определяет и координирует национальную научно-технологическую политику. Минобрнауки имеет другие задачи. Комиссия по науке и технологиям при правительстве РФ — коллегиальный орган, не имеющий собственных ресурсов — ни управленческих, ни финансовых.
— Давно обсуждается идея воссоздания в том или ином виде Государственного комитета по науке и технике.
— Пообсуждать что-нибудь мы любим много и долго. Пришла пора действовать.
— Какие параметры макропрогноза вы получили с учетом такой поддержки?
— Самый глубокий, 17-процентный спад мы прогнозируем по инвестициям в основной капитал. И это с мерами господдержки по этому направлению в размере полутора процентов ВВП. Потребление домашних хозяйств, как мы ожидаем, сожмется на 7,5 процента, притом что без господдержки сокращение здесь ушло бы в двузначную область. Но нужно быть готовыми к тому, что реальные доходы занятых во внебюджетном секторе провалятся процентов на десять или чуть больше. Госпотребление сократится на полпроцента. В целом мы пока оцениваем спад ВВП РФ в 2022 году на уровне шести процентов. В отсутствие господдержки спад будет как минимум вдвое глубже. Таким образом, вилка наиболее вероятной динамики спада ВВП в 2022 году находится в диапазоне 6‒12 процентов, и в наибольшей степени результат будет определяться эффективностью и оперативностью доведения до бизнеса и населения мер антикризисной поддержки.
