Своим видением текущего состояния российской химической промышленности и ее перспектив с «Экспертом» поделился ректор Российского химико-технологического университета имени Д. И. Менделеева Илья Воротынцев.

— Мы пришли к вам, потому что на вас — химиков — сейчас вся надежда: Россия, добывающая нефть и газ, теперь ограничена в их поставках за границу, так что нужно максимально использовать эти ресурсы внутри, производить и продавать продукцию более высокого передела. Для этого нужны технологии. Создать их можете вы. Что у нас с переработкой? Какие у нее перспективы и каково текущее состояние?

— Тяжелое состояние. Но мы преисполнены надежд. В 1999 году, еще будучи студентом, я присутствовал на встрече представителей бизнеса и ученых здесь, в РХТУ. Бизнес тогда говорил: «Нам ничего не нужно, мы все купим за границей, потому что на вас надежды нет. И вообще, десять лет прошло после развала Советского Союза, а вы ничего глобального не придумали!».

И получается, что практически 99 процентов крупнотоннажных производств у нас лицензионные. Лицензии из Европы, США, сейчас уже стали появляться китайские лицензии, южнокорейские лицензии и так далее. А теперь, когда все ушли, стало понятно, насколько глубокая деградация произошла. И даже наши инжиниринговые компании занимались тем, чтобы имплементировать лицензионное производство под наши существующие нормы и требования Ростехнадзора.

И соответственно, например, «Запсибнефтехим» (одно из крупнейших нефтегазохимических предприятий в мире, запущено в 2020 году, объем производства — 2,5 млн тонн базовых полимеров в год, принадлежит компании «Сибур». — «Эксперт») использует лицензионные технологии LyondellBasell. Хотя, когда мы с ними общались, они сказали: «Если бы мы знали, что у вас есть технологии контроля процессов в разных точках, мы бы использовали их…»

— То есть завод оставался бы построенным по иностранной технологии, но в нее было бы интегрировано ваше решение?

— Да. Безусловно.

— А полностью построить такого рода производство на российских решениях сегодня возможно?

— Мы в этом направлении сейчас активно двигаемся. Но просто в стране очень многого нет. Например, компании, делающие российское химическое оборудование, говорят, что не могут его сделать из российской нержавейки — шероховатость металла не соответствует требованиям. Покупают нержавеющую сталь за границей.

Или производство аммиака. Аммиак — это вообще чудо химической промышленности, две Нобелевские премии. Самое массовое химическое вещество, которое производится миллиардами тонн. Его изобретение дало кумулятивный рост численности населения нашей планеты, потому что это удобрения, это пища и так далее.

Важнейшее производство. Но мы используем оборудование и технологии Haldor Topsoe, Thyssenkrupp и ряда других иностранных компаний. Все потому, что многие годы российская научно-технологическая идеология не принималась бизнесом, потому что «мы все купим, мы все привезем и поставим». Сейчас государство поняло, что ситуация критическая и нужны конкретные перемены. Запущен федеральный проект «Передовые инженерные школы», РХТУ является одним из 30 вузов, в которых создается передовая инженерная школа. Среди 30 вузов есть еще несколько с химической направленностью. Но наша передовая инженерная школа направлена на создание средств производства, то есть на химическое машиностроение. Те проекты, которые мы сейчас уже реализуем, связаны с малотоннажной химией, с производством высокочистых веществ, где не нужны большие объемы, но нужна высокая технологичность. И мы это делаем прямо сейчас вместе с индустриальным партнером по нашим российским собственным технологиям.

— Когда мы сможем построить собственный нефтеперерабатывающий завод?

— Был такой великий министр химической промышленности Костандов. Наверное, один из моих кумиров, который задумал масштабный проект развития химической промышленности Советского Союза и почти его доделал. И может быть, доделал бы, если бы не умер и если бы страна не развалилась. Химическая промышленность полного цикла в Советском Союзе не была построена. Не хватило времени. Но и тогда Костандов очень много технологий в Советский Союз привез из-за границы. Причем были придуманы сопутствующие банковские механизмы, то есть химпром подтянул за собой и новый банковский механизм, в том числе в мировом масштабе. Уникальная история.

Я думаю, в принципе для строительства нефтеперерабатывающего завода все есть. Но нужно время, желание и острая необходимость сделать это.

— Есть технологии, и есть производство необходимого оборудования? Вы только что говорили про нержавейку…

— Есть производство запорной арматуры, аналитических приборов. Сейчас есть большая отечественная программа по приборостроению. Мы тоже активно в эту тему внедряемся: уже сделали один датчик для анализа примесей в одном из нефтепродуктов, которым самолеты заправляют. Посмотрели иностранный датчик, как он устроен, и сделали сильно дешевле и сильно лучше.

— Это был реинжиниринг?

— Мы не повторили, а сделали немного другое.

На самом деле, с 2010-х годов российское образование стало получать большое количество хорошего оборудования. И, по сути, сегодня нет проблем, чтобы делать науку в Российской Федерации. Все есть. Если нет у нас в университете — значит, есть в соседнем университете, если нет в соседнем университете — значит есть в соседнем городе, в Москве — точно.

— С 2010-х годов — это десять лет. На мой взгляд, большой срок.

— Большой срок, да.

— И что сделано?

— По науке на самом деле очень много сделано. И, может быть, не пестрят обложки ведущих научных иностранных журналов, но есть статьи, есть открытия.

— Но хотелось бы конкретных производств.

— Здесь мы говорим о том, что между ученым и заводом есть «долина смерти», которую нужно пройти. Есть так называемый масштабный переход. Если вы сделали реакцию в пробирке, сразу построить большой, на несколько сотен тонн завод невозможно. Нужно сделать опытную установку, потом опытную установку побольше. Как правило, в химической технологии на один-два порядка можно поэтапно увеличивать объем производства.

— Есть малотоннажная химия.

— Малотоннажная химия — это отдельная история. И там тоже нужны масштабные переходы, потому что в малотоннажной химии где-то нужно сто-двести граммов, килограмм, а где-то — несколько тонн или несколько десятков тонн. И там тоже необходимы эти итерации. И здесь, конечно, проводились опытно-конструкторские работы за все это время. То есть что-то строилось, какие-то производства сделались.

Но, например, моя первая работа была связана с производством дихлорсилана, который используется при производстве полупроводников. Коллеги из институтов, когда шел развал, создали компанию, которая на собственные деньги, без государственной поддержки занималась высокотехнологичным производством высокочистых газов для микроэлектроники. В чистом виде малотоннажка. И полностью российская разработка.

Я участвовал в проекте по производству газа моногерман, который тоже используется в микроэлектронике. У нас была совместная компания с Linde. Тоже была наша собственная разработка и технология, уникальный газ, килограмм которого стоил от 10 тысяч долларов. Это прямо идеально в малотоннажке, когда килограмм стоит 10 тысяч долларов, но потом компания не выиграла тендер «Самсунга», и производство закрылось. Выиграли американцы, у которых была государственная поддержка этой всей истории.

— В малотоннажке у нас много, так скажем, пустот. Есть, допустим, Краснокамский завод металлических сеток. Он единственный в стране делает сетки для бумагоделательных машин. Встанет он, и встанут компании, которые делают бумагу. А он может встать, поскольку закупает за границей специальную синтетическую нить, которую в России не делают. И таких примеров довольно много.

— Возьмите колесо от самолета. На 99 процентов необходимые материалы для его производства у нас есть, а на один процент — нет.

— Да, я как раз и хотел продолжить про шины. Шинные компании уходят одна за другой. Каучук синтетический мы делаем, сажи у нас полно. Но там еще две сотни компонентов в этой шине. Может остановиться целая отрасль. И как-то никто в набат не бьет.

— На самом деле в набат бьют — и я лично, и представители нашего университета. Периодически мы участвуем в совещаниях под председательством Мантурова (Денис Мантуров, министр промышленности и торговли РФ. — «Эксперт»), и на уровне ниже, с департаментами, работа ведется.

Мы жили в парадигме мирового разделения труда. В целом это была нормальная стратегия. Всегда же можно разделить собственно экономику либо необходимость для страны. Понятно, для каких задач. Соответственно, если у нас население не очень большое по сравнению с Китаем, с Индией, например, поэтому и рынок у нас не очень большой.

— Но мировой-то рынок большой. Если у нас глобальный рынок и мы в нем участвуем, то ссылки на маленькое население России здесь не должны проходить. Делаем на весь мир.

— Делаем на весь мир. И только в такой парадигме вообще химические производства могут быть конкурентно оправданными, целесообразными и так далее. Либо специальный заказ от государства и, соответственно, другие принципы, и не важно, сколько это стоит.

Мы сейчас вместе с Минпромторгом работаем над проектом, который связан с технологическими цепочками. Мы оценили довольно большое количество различных химических процессов — от нефти, газа, руды до высоких уровней передела.

Здесь у нас все продукты, здесь — все исходные вещества, которые есть в стране. Кстати, в стране есть не всё, хотя наша страна и самая большая в мире. Мы испытываем, например, дефицит лития, цинка. Литий — это в основном Южная Америка. У нас чуть-чуть есть, но там, опять же, стоимость…

— Сейчас «Росатом» строит в Калининграде гигафабрику по производству литий-ионных аккумуляторов и надеется на то, что сырье будет в том числе и российское.

— Да. Но, чтобы добыть литий, нужно производство полимеров. А производство полимеров у нас есть, но не всех.

Поэтому мы сейчас проанализировали базовые потребности страны. И оказывается, что есть ряд базовых полупродуктов, которые используются в пяти-шести различных отраслях промышленности. Есть, например, монохлоруксусная кислота. И ее потребность сейчас семь тонн. Столько мы и импортируем. Производить ее в таком количестве нецелесообразно. Но если учесть, где она еще может использоваться, но не используется, потому что таких производств у нас пока нет, но должны появиться, то получается уже порядка 42 тысяч тонн. И тогда строительство завода по производству этой кислоты становится целесообразным.

И в такой логике сейчас расшивается вся химическая промышленность, и показаны те вытягивающие проекты, на которые нужно в первую очередь обратить пристальное внимание.

— Какие?

— Там многое под соглашениями о неразглашении. Но есть, например, довольно большой перечень, связанный с фосфорными удобрениями. Производство ряда кислот — соляной, уксусной и так далее.

— Но ведь эти производства у нас есть?

— Какие-то есть, но недостаточно.

Химический десант

— Вы сказали, что тесно работаете с химическим машиностроением. Хотелось бы понять, заводы по производству тех или иных продуктов, полупродуктов мы сможем сами построить, учитывая его состояние?

— Полностью, прямо сейчас точно нет.

Только что прошла выставка «Химия», которая последние годы как-то умирает. Я надеюсь, что в следующем году совместными усилиями химиков всей страны мы ее взбодрим, что придут компании. Есть много компаний очень интересных, которые говорят: «Мы делаем такие реакторы, мы делаем сякие реакторы». То есть в принципе компании инжиниринговые есть. Но вот найти EPC-контрактора в стране сейчас не так просто. Чтобы полностью он взял «под ключ» строительство.

По сути, мы сейчас на себя примеряем роль ЕРС-контрактора. У нас есть наши идеи, наша технология, мы разрабатываем исходные данные для проектирования, мы вместе с проектной организацией участвуем в создании проекта, который соответствует всем нормам и требованиям. Их, видимо, необходимо сейчас пересматривать, потому что, если мы идем по обычному пути, взаимодействуя с Ростехнадзором, это примерно год-полтора с негарантированным результатом.

И дальше подключаются партнеры — строительные организации и, соответственно, компании, которые занимаются химическим машиностроением.

— Вы думаете, что справитесь? Все-таки исполнение ЕРС-контракта — это отдельная деятельность.

— Вот у нас тоже очень много было споров. Университет должен заниматься образованием. Наша основная деятельность. На самом деле то, что университет должен заниматься наукой, было совершенно неочевидно еще какое-то количество времени назад, потому что многие противились и говорили: «Мы не должны заниматься наукой, мы должны студентов учить. Зачем университету заниматься наукой, если есть Академия наук? Там нужно заниматься наукой». И сейчас идут дискуссии, кто же больше занимается наукой: университеты или Академия наук?

Сейчас вроде бы у нас есть министерство, которое консолидировало усилия науки и образования в одном месте. Но дальше нам говорят: «Давайте теперь займемся стартапами». А стартапы — это не что иное, как прыжок в производство. Потому что, если сравнить стартапы в ИТ, там человеку нужен компьютер и гараж. Химикам, к сожалению, немножко сложнее в этом смысле.

— Сериал «Во все тяжкие» показал, что нет.

— Показал, да. Но если вспомнить уже середину сериала, то там совершенно крутая лаборатория, с хорошим фабричным оборудованием. И она находилась в довольно большом помещении, где было масштабное производство запрещенных веществ. Это было опытное производство, скажем так, в наших понятиях. Не просто какой-то там гараж.

— Хорошо. Когда начнут появляться технологии и, главное, производства?

— На самом деле уже появляются, в этой парадигме мы всю жизнь, по сути, и жили. Старшие товарищи шутят: «Зарплаты профессора РХТУ и профессора химфака МГУ были одинаковые. Только в РХТУ профессор получал в советские годы в два раза больше, потому у него были договоры с заводами».

РХТУ всю жизнь занимался научно-техническими задачами, связанными непосредственно с производством. Поэтому для нас это не что-то новое, просто теперь нами стали интересоваться бизнес и реальный сектор экономики все более и более активно.

В настоящий момент мы строим четыре производственные линии по утилизации отходов первого и второго класса опасности. Строим четыре производства высокочистых кислот для микроэлектроники суммарным объемом 40 тонн в год и тем самым закрываем полностью наши потребности. Мы закончили работу по исходным данным для проектирования завода на 200 тонн по высокочистым газам для микроэлектроники. Сделано несколько хороших интересных проектов по водоподготовке и водоочистке. Действуем в парадигме, когда, условно, наши идеи плюс совместные подрядчики, и в итоге мы получаем совместный законченный промышленный объект.

РХТУ плотно, если можно так сказать, сидит на этой теме. Да, заводов по стране сейчас нужно много.

У нас есть сейчас такой проект — химический десант, когда мы договариваемся с губернатором, он у себя собирает ведущие химические предприятия, мы приезжаем, садимся и обсуждаем перспективы развития. Именно то, что можно добавить, чтобы увеличить добавочную стоимость и маржинальность производства, повысить передел химического производства.

— Есть уже результаты?

— Сейчас в Туле идет несколько проектов по биотехнологической переработке веществ, по производству лимонной кислоты коллеги собираются строить завод. Сейчас мы собираемся в Пермь. Во Владимирской области — Гусь-Хрустальный, участвуем в их программе развития кластера, связанного с кварцем. Дальше у нас в планах город Дзержинск Нижегородской области.

— А те же шинники, допустим, к вам пришли?

— Чтобы сделать шины, нужно построить завод по производству химического волокна. То есть это не задача шинников, это — чья-то другая задача.

— К кому тогда должны прийти шинники, чтобы он потом пришел к вам?

— Я так понимаю, что они все приходят в Минпромторг. Дальше Минпромторг уже организует…

— Не останемся ли мы без шин через какое-то время, если мы не сможем ни покупать необходимые компоненты, ни производить их? Или без бумаги. Или еще без чего-то важного.

— Здесь, на мой взгляд, есть некоторые проблемы с коммуникацией. Минпромторг после 24 февраля стал проводить много совещаний, собирая представителей отраслей. Мы у себя в РХТУ создали штаб по сбору заявок. Чуда случиться не может. Чтобы построить химический завод, нужно время. Минпромторг, например, мыслит в семилетнем периоде. Но мы чуть-чуть оптимистичнее — говорим, что мы сможем построить завод за четыре-пять лет. Но дальше нужно понимать: а как это все будет работать? Какая себестоимость будет у этой продукции? Не случится ли так, как было, например, с проектом по поликремнию. Мы в нем участвовали в 2000-х годах, но потом случилось то, что случилось, экономика поменялась, Китай стал продавать кремний в несколько раз дешевле. Экономика завода рухнула, и не случился поликристаллический кремний в Российской Федерации.

Поэтому здесь комплексная работа. Можно сделать все, что хотите, но нужно понимать, кто это купит и по какой цене.

Логисты решают

— Какие материалы в приоритете прямо сегодня и для чего они нужны?

— Базовые потребности человека — питание, качество жизни, медицина, военная техника, естественно, микроэлектроника. Для всего этого необходимо колоссальное количество материалов. И получается, что нужно все. И желательно…

— … вчера.

— Нет. На «вчера» запасы. По каким-то материалам есть запасы на несколько месяцев, по каким-то — на несколько лет, а по каким-то кончились запасы. Но здесь не стоит отчаиваться, логисты все равно отработают свою историю. Поэтому та истерическая ситуация, которая случилась в начале года: «Все, у нас ничего нет, и больше ничего не будет. И надо пойти и…»

— … умереть.

— Не будем так категорично. Есть дружественные страны, партнерские взаимодействия, разные механизмы, которые включились и работают. Да, это сказалось на цене, с одной стороны. С другой стороны, курс валюты снизился, поэтому все не так драматично.

Но химическая промышленность не построится вот так вот за мгновение, нужно время, нужно планирование, и нужно думать, как это сделать правильно и экономически целесообразно, чтобы торговать как внутри страны, так и на экспорт. Я лично всегда мыслил категориями экспортной ориентированности, потому что необходим большой рынок.

Я родом из Нижнего Новгорода, у нас там большой химический кластер — город Дзержинск. Советский Союз еще занимал 30 процентов мирового рынка по некоторым веществам. Доподлинно известны истории, когда приезжали коллеги из других стран и за небольшие деньги закрывали производства, и эта доля в треть рынка нашей страной была потеряна.

— Покупали предприятия и разоряли их?

— Да. Или закрывали. Хотя, опять же, есть и производство, например, синильной кислоты, которое полностью наше, российское, в Дзержинске существует и на несколько поколений опережает коллег из-за границы. То есть земля полна идей и талантов, но нужно правильно выстраивать цепочку.

— Активизация, насколько я понимаю, началась с февраля, а были ли какие-то подвижки после событий 2014 года?

— На самом деле с 2014 года было предпринято довольно большое количество попыток. Были разные инвестиционные программы, СПИКи у Минпромторга, то есть работа велась, но и масштаб химизации просто колоссальный.

— С 2014 года прошло восемь лет, но каких-то значимых рывков незаметно. Я к тому, что не победят ли логисты, которые в конце концов найдут варианты поставок через дружественные-недружественные, через третьи страны, и все опять заглохнет. И мы решим, что бочком-бочком встроимся в глобальную экономику и на этом все закончится.

— Может быть такое. Здесь внутренняя воля должна быть и у государства, и у бизнеса. Сейчас говорят о плановой экономике 2.0. В принципе, в химии, так как это высокорисковая история, мы, строя завод, должны точно понимать, что он будет востребован, что его продукция будет использоваться. Поэтому не хотелось бы, чтобы победили логисты, а хотелось бы, чтобы победили химики. Хотя без логистов тоже никуда. У нас даже есть направление логистики здесь, в университете.

— Мы заявили ряд крупных проектов — газохимические комплексы на западе и на востоке страны. Я так понимаю, сейчас эти проекты приторможены из-за того, что у нас нет своих технологий, а западные компании сотрудничество с нами приостановили. Мы сами, своими силами можем что-то сделать или будем логистов привлекать?

— И так и так, наверное. Понятно, что прямо сейчас, конечно, логисты. Так как этап создания производства от пяти лет и выше. Поэтому сейчас Минпромторг активно проводит совещания и говорит, что нам нужно быстрее. Через год, через два. «А может быть, вы что-нибудь сделаете в лаборатории быстренько и будете нам давать килограмм того или иного вещества?» На что-то мы соглашаемся, на что-то категорически нет, потому что в лаборатории не все можно производить с точки зрения безопасности, например.

По пути энергоперехода

— Возвращаясь к тому, что нам некуда девать газ, а своих собственных технологий крупнотоннажного сжижения у нас нет, может ли здесь определенным выходом стать аммиак, о котором мы уже говорили? Я имею в виду то, что природный газ преобразуется в аммиак, перевозится и на точке выгрузки преобразуется в такой модный сегодня водород.

— Несколько лет назад с таким трактом к нам обратилась одна компания из Джерси. Это такой остров между Францией и Англией…

— Из офшорной зоны то есть.

— Да-да. Говорят: давайте сделаем такой проект в Африке, у нас есть там месторождение газа. На самом деле это выход, но здесь, опять же, нужен мощный технологический рывок, потому что если мы сжигаем моль водорода, сжигаем моль дров или моль газа, то энергетика, если честно, не в пользу водорода выстраивается.

Водород — это экологическая история, но не супер экономически или энергетически выгодная по сравнению со сжиганием того же газа. Да и при окислении водорода получается вода и чуть-чуть перекиси. Это, на секундочку, к вопросу о его экологичности.

— Развитые страны готовы жертвовать эффективностью в пользу экологичности. Соответственно, такие технологии у них, возможно, будут востребованы. Нам, может быть, они и не нужны, и от углеродного налога мы отобьемся. Но вот если уж они сильно этого хотят, можем ли мы это обеспечить? Вот в чем вопрос.

— Да. РХТУ входит в НТИ по водородной тематике. Мы активно ею занимаемся. Есть технологическая история, процессы разделения, мембранной очистки водорода, потому что для топливных элементов водород должен быть чистым. Проблема всех технологий «серого» или «голубого» водорода в том, что он не очень чистый, там есть примеси углеводородов, других веществ, от которых его надо доочистить. Поэтому такими технологиями мы занимаемся.

— А что касается именно цепочки «природный газ — аммиак — водород из аммиака»? Насколько это в принципе возможно сегодня? Есть ли технологии для этого?

— Есть. Это понятная технология и, говоря про водородную энергетику, я, наверное, больший адепт аммиака, потому что его более безопасно транспортировать. Да, сейчас есть технологии, связанные с транспортировкой водорода в твердых носителях, но это сильно дороже. Аммиак в этом смысле — сжижил, а потом можешь дегазировать и получить газ.

— А получить из него водород?

— Дальше нужно каталитически его разложить. Эта технология тоже отработана. Проблема в катализаторах. У нас не такое большое количество катализаторных фабрик в стране есть.

— Нам сейчас сто миллиардов кубов газа некуда деть. Что с этим газом можно и нужно сделать?

— Здесь надо сесть, посчитать и решить. Мы такую задачку можем решить.

— Вам ее не ставили еще?

— Нам конкретно не ставили.

— Сейчас есть тенденция на использование электричества в автомобилях. И здесь два направления. Первое — это аккумуляторная батарея, а второе — основанный на водороде топливный элемент. Что из этого у нас есть? Насколько мы готовы к такому переходу?

— В РХТУ мы занимаемся топливными элементами с твердополимерными электролитами, которые позволяют создать компактный стабильно работающий собственный электрохимический генератор. У нас есть несколько лабораторий, которые этим занимаются. Здесь мы готовы. Мы, в общем-то, находимся сильно в повестке, и уже есть опытные образцы.

— Как далеко мы от промышленного производства и использования топливных водородных элементов в автомобилях или в домохозяйствах?

— Сейчас у нас это находится на стадии испытаний. Как только мы получим какие-то стабильные результаты, можно будет внедрять в промышленность. По этому направлению здесь та «долина смерти», о которой я говорил, она не такая большая и ее можно легко перепрыгнуть.

— Когда вы готовы отдать промышленности уже готовую технологию?

— В течение нескольких лет, скажем так.

— То есть здесь мы сильно отстали, насколько я понимаю, от всего остального мира? Там уже это все есть.

— Там все есть. У нас, собственно, «Росатом» сейчас уже строит завод.

— Но это будут литий-ионные батареи. И тоже через несколько лет. А мы говорим про водород как источник энергии.

— Здесь, конечно, отстали. Но сейчас активно догоняем.

— Как у вас с финансированием?

— Опять же, с чем сравнивать?

— Сравните до февраля и после февраля.

— За год объем бюджета университета вырос примерно на 900 миллионов. Был 3,7 миллиарда, сейчас, соответственно, плюс 900.

У нас половина бюджетного финансирования — это наши студенты, государственное задание. Подушевое финансирование. А вторую половину, которая становится уже больше, чем половина, мы зарабатываем сами на научных проектах, субсидиях на создание производств, технологий. Плюс грантовая поддержка на науку. И плюс большое количество хозяйственных договоров от предприятий, которые говорят: разработайте нам устройство или разработайте нам аппарат или датчик. Количество таких разработок в университете растет.

Университет, еще раз, всю жизнь этим занимался. Но сейчас активно растет доля реального сектора, в том числе с государственным финансированием. Бизнес долгое время, где-то с 2010-х годов, сильно конкурировал с государством. Проще получить грант Российского научного фонда — шесть-восемь миллионов, нежели за десять миллионов делать что-то для бизнеса, потому что у него спрос гораздо серьезнее. Ведь люди деньги потратили — нужно что-то сделать. А наука может получиться, а может не получиться.

— С какими запросами к вам пришел сейчас бизнес?

— В основном все направлено на импортозамещение. От материалов, от веществ до приборной базы.

Мы сейчас активно приглашаем бизнес помогать нам создавать такого специалиста, у которого будет нулевое время выхода на работу. В 1990-е годы было так: «Забудьте, что вы учили в университете, сейчас мы вам скажем, как нужно». Не хотелось бы тратить государственные деньги так, чтобы наших студентов потом переучивали на что-то другое.

То же самое мы делаем с передовой инженерной школой, когда ребята решают задачи по заданию предприятий в составе команд вместе с представителями предприятий. Мы не выдумываем что-то абстрактное: «Давайте построим химический завод», — а есть конкретная задача: волокно, высокочистые газы для микроэлектроники, монохлоруксусная кислота и так далее. И чем больше таких конкретных вещей мы будем делать, тем будет лучше для страны и для университета.