Вопрос будущего народа как общности особенно остро стоит в переломные эпохи вроде нынешней. Вот и фон нашего разговора с Борисом Мячиным — Севастополь поздней осенью, прекрасный и тревожный: над морем гудит боевая авиация, в бухте грозные силуэты боевых кораблей, а с утра прошло сообщение об очередной попытке атаки украинских дронов.

Алхимический брак леса и степи

— Почему евразийство? Ты же сам из сердца России происходишь.

— Да, я родом из средней полосы, из Мичуринска, изначально он назывался Козлов. Возник при Алексее Михайловиче на засечных чертах, которые защищали Русь от крымских татар. В целом это типичная русская провинция, можно сказать сердце России. И несмотря на то, что я учился в Питере, я считаю себя скорее провинциалом. Мне нравится наша русская глубинка, и я не понимаю, почему я должен уезжать оттуда в крупный город.

— Но сегодня мы с тобой говорим не в Мичуринске, а в Севастополе… А это город хоть и не столичный, но и провинциальным его не назвать, все-таки город славы русского флота.

— Я давно хотел сюда попасть, и то, что я вижу… С одной стороны, когда приезжаешь на вокзал, в первые минуты тебе кажется, что окружающее мало чем отличается от провинциального русского города: какой-то серенький вокзальчик, парковка… А потом раскрывается имперское величие с сильным средиземноморским влиянием. Мне это кажется глубоко символичным — когда ощущение русского захолустья перерастает в средиземноморский пейзаж. Для меня как для евразийца это важный переход от изначального ощущения русской уединенности к чему-то глобальному. Я занимался в свое время историей русско-турецких войн восемнадцатого века, результатом которых стало присоединение Крыма и основание Севастополя.

Надо сказать, что само событие присоединения не только Крыма, а Новороссии как региона трудно переоценить, потому что впервые за тысячелетнюю историю Руси лесная и степная полосы были объединены под одним государством, под Российской империей. До этого всегда было разделение и противоречие: лес — степь, русские — половцы, Русь — Орда. Но благодаря политике Екатерины Великой два этих ландшафта оказались в одном государстве, и это дало потрясающий эффект. И по большому счету то, что сейчас происходит: возвращение Крыма, теперь Донбасс и еще две области — это возврат к той политике, и я уверен, что она опять даст потрясающий эффект в экономическом и технологическом плане. Потому что, когда две эти ландшафтные полосы — старого Русского Севера и новороссийской степи — соединяются, получается своего рода алхимический брак.

— Как поклонник Екатерины, как ты относишься к планам сноса памятника ей в Одессе?

— Это модный тренд, уничтожать имперские памятники. В мире такое происходит сплошь и рядом. В 2020 году в США сносили памятники конфедератам, недавно в Намибии убрали памятник какому-то голландцу, основавшему местный город. Напрашивается, конечно, историческая параллель с закатом Римской империи, с разрушением памятников вандалами. Так оно и есть. Мы живем в эпоху гибели Западного мира. Это четкий признак, сигнал апокалипсиса. Но Россию этот апокалипсис заденет по касательной, потому что Россия не Запад, а Восток.

В России за последние двадцать два года сложилась тройственная путинская модель, вполне рабочая. Ее можно критиковать, но она суверенна. Эта модель намеренно консервативна. Ее цель в том, чтобы ставить палки в колеса всем, кто жаждет «ускориться», причем неважно, под какими знаменами.

Конец эпохи квазирелигий

— Ты в своих текстах уделяешь внимание не только анализу прошлого, но и программированию будущего. Я смотрю сейчас не только на наше поколение, которое участвует в происходящем все-таки с большой степенью осмысленности. Но и на молодых ребят — они не застали СССР, многие не помнят и последствий развала страны в девяностые, просто кого-то Родина сейчас призвала в ряды, а осмыслить причины и необходимость этого им только предстоит.

— Этот вопрос себе сейчас задают очень многие. Нужно понимать, мне кажется, простую вещь: мы живем в эпоху угасания Новой истории. Это звучит странно, но это так. Новая история началась где-то в семнадцатом веке с открытием телескопов, началом активной колониальной экспансии Запада, появлением новых военных технологий, сменой общественной парадигмы — отступление от средневековых религиозных канонов, секуляризация, появление первых секулярных империй… Точкой перехода можно, наверное, назвать Тридцатилетнюю войну, Вестфальский мир 1648 года, после которого Новое время уже точно наступило. И в это время вслед за выпадением людей из-под влияния традиционных религий начали формироваться так называемые квазирелигии.

Таких квазирелигий в Новое время сформировалось три: либерализм, историю которого можно отсчитывать с английской «Славной революции» 1688 года и работ Локка 1689-го; коммунизм, который проявил себя ярко в первый раз во время Великой Французской революции, хотя и руссоизм уже можно отчасти назвать протокоммунизмом; и идея секулярной империи — первая по времени происхождения. В двадцатом веке эти квазирелигии если не погибли совсем, то потерпели крах. Первой погибла идея секулярной империи — это случилось в 1917‒1918 годах, с революцией в России, развалом Австрийской империи, гибелью «старой Пруссии» с ее перерождением в Веймарскую республику. В дальнейшем мир оказался разделен между буржуазно-либеральной идеей, оплотом которой был Запад, и коммунистами, центром которых была Россия. А в 1989‒1991 годах потерпела исторический крах коммунистическая квазирелигия. А сейчас, в 2022 году, происходит то, что, наверное, должно было случиться еще в девяностые годы прошлого века: гибнет третий элемент идеологической системы Нового времени.

Вообще, понимание этой триады «империя — либерализм — коммунизм» есть у многих современных мыслителей: и у Дугина, и Садулаев об этом писал. Но важно понимать происхождение этих систем. Либерализм — это исключительно английская штука, и он, конечно, стал развитием идей протестантизма. Имперская идея, как я считаю, византийская по происхождению, она была занесена на Запад в пятнадцатом веке византийскими эмигрантами, которые после падения Константинополя приехали в Италию и привезли свои книжки. Их, кстати, долгое время никто не публиковал, а в начале семнадцатого века был, в частности, опубликован знаменитый трактат Константина Багрянородного «Об управлении империей». То есть эти квазирелигии произошли от традиционных христианских деноминаций, имперская — от византийской ортодоксии, православия, либерализм — от английского протестантизма.

— А коммунизм?

— Коммунизм — это католическая штука. Достоевский  в романе «Идиот» об этом подробно написал. Идею прогресса, ключевую для коммунизма, придумал аббат Сен-Пьер.

— России ближе имперская модель?

— Конечно, это определено ментальностью, которая у нас в основе православная. Более того, в России и коммунизм быстро видоизменился. Он пришел к нам в первой трети девятнадцатого века, но быстро смешался с традиционными русскими оппозиционными идеями. А под традиционными русскими оппозиционными идеями я имею в виду староверов. В итоге русский коммунизм получился как замес идей, пришедших с Запада, и идей национальной религиозной оппозиции. Потому он и победил. Об этом, в частности, у Бердяева написано, я ничего оригинального не сообщаю. Ну а впоследствии Сталин добавил в этот коктейль еще и естественной имперской заквасочки.

— Можно ли сказать, что, хотя три социальные модели Нового времени потерпели в двадцатом веке крах как «квазирелигии», какие-то их наиболее живучие элементы могут лечь в основу новой модели будущего общественного устройства?

— Мы еще не осознаем, но уже видим сейчас общие контуры этой модели в России. Путин скомбинировал элементы всех трех парадигм. Это и либеральные возможности для бизнеса, и свобода слова, и определенный общественный плюрализм. И имперские идеи в то же время, и традиционные ценности. И социально ориентированное государство. Мы, при всем уважении к Владимиру Владимировичу, не знаем, насколько устойчива эта модель, потому что ее успешность зависит в том числе от эффективности госаппарата. Но, в принципе, за двадцать лет Путину удалось более или менее все построить… потому что страна наша все же не рухнула еще в марте под грузом санкций, а показала 12‒13 процентов инфляции, в то время как по странам Восточной Европы уже не редок процент 20 и больше.

Тем не менее 2023 год будет сложным не только для Запада. Для Запада он будет безусловно сложным, и 2023‒2024 годы — это время, когда, скорее всего, либеральная идея обвалится вместе с европейской экономикой. Но и для нас это время будет сложным, и оно покажет жизнеспособность путинской комбинированной модели.

Россия будет самым скучным, самым демократическим и самым либеральным государством из всех трех. И за это ее будут ненавидеть. Старые идеи умрут, но их элементы сохранятся в новом трехголовом мире: идея гниющего, декадентского космополитизма на Западе, идея
«ползучей экспансии» на Востоке и идея «просвещенного полуизоляционизма» в России

Почему Россия не погибнет

— Ты говоришь, что система относительно стабильна. Но многие люди сейчас уезжают из России, потому что думают, что мы проиграем. Разве это не признак гибели этноса?

— Нет, конечно. Наоборот, это оздоровление этносистемы, избавление ее от антисистемных элементов. Уезжают западники, космополиты, люди, давно уже оборвавшие пуповину с Россией и сменившие русский стереотип поведения на некое «европейское» мировоззрение.

— То есть лояльность власти работает как скрепляющий этнос фактор?

— Лояльность власти и верность этническому коду — это две разные вещи. Русские староверы никогда не были лояльны власти. Но это не значит, что они были нерусскими. А вот русские дворяне, наоборот, к началу двадцатого века уже не были русскими людьми в полном смысле этого слова. Это была тухлая, сильно озападнившаяся каста. В 1917 году большевики эту касту разогнали, отобрали у нее последние средства к существованию. И они закричали, что Россия погибла, точно так же, как сегодняшние беглые либералы орут, что все, никакой России больше нет, демократии нет, все погибло.

Да ерунда это. Россия была, есть и будет. Власть может меняться, а этнический код остается. Он тоже немного меняется по ходу исторического движения, но это происходит гораздо медленнее, чем политические перемены. Что такое менталитет? Это естественная, биологическая функция. И его «регуляторный эффект достигается с некоторым замедлением». Это не моя фраза, это цитата из учебника общей экологии, 2004 года, кажется. Консервативные политики всегда строили свою риторику именно на этом элементарном биологическом законе. И они правы! Все «прогрессивные» и «культурные» люди часто откалываются от своего этноса, а вот «темный» и «глупый» народ остается.

Вот почему я терпеть не могу криков из серии «сейчас все умные люди уедут на Запад, и Россия развалится». Такие люди просто не понимают биологических законов. Россия как раз останется, а вот они погибнут где-нибудь там, на Западе, в Риге или в Тбилиси. Точно так же, как погибла и русская эмиграция, которая рассосалась уже во втором-третьем поколении, офранцузилась, обамериканилась и забыла про свое отечество.

— То есть нужна верность национальной идее?

— Нет никакой национальной идеи. Национальная идея — это расхожий штамп, который еще в 1990-е вбросили «прогрессивные националисты», и все начали эту тему обсуждать: есть ли в России национальная идея, нету ли ее. Есть только политические модели. В России за последние двадцать два года сложилась тройственная путинская модель, вполне рабочая. Ее можно критиковать, но она суверенна. Вот в чем ее главное преимущество. Эта система может эффективно отбиваться от внутренних и внешних угроз. Эта модель намеренно консервативна. Ее цель в том, чтобы ставить палки в колеса всем, кто жаждет «ускориться», причем неважно, под какими знаменами: прозападного младолиберализма, «прогрессивного национализма» или «нового социализма». Чтобы понять смысл путинской системы, ее нужно сравнить с ее главным врагом — Киевом. Киев работает в том же режиме, в котором после Октябрьского переворота 1917 года работали большевики. Пришли, сели, проголосовали. Вот декрет о земле. Декрет о мире. Бац. Шлеп. Слава Украине, давайте петь гимн. На практике же такой революционный ритм приводит только к гражданской войне.

— Значит, нужно говорить о столкновении не идей, а ритмов?

— Да. Именно так. Разные ритмы. Частоты. Волны разного диапазона. Россия — глубоко консервативная страна. Она всегда такой была и будет. Относительно Запада, конечно. Относительно Афганистана Россия — прогрессивная страна.

— Твоя мысль понятна. Есть консервативные скрепы, которые работают на удержание этнической целостности, с этим трудно не согласиться. Но все равно непонятно, почему русский народ, прямо сейчас столкнувшись со всем НАТО, должен устоять. Как эти скрепы его спасут?

— Здесь нужно исходить из очень простого определения. Россия не есть Запад. Россия — это принципиально иной суперэтнос. Чаще всего говорят «цивилизация», в значении какой-то локальной группы этносов. Византийская цивилизация была, китайская цивилизация есть, исламская. Все это системы. А систему очень трудно поломать. Постоянно натыкаешься на какие-то ретраншементы, то есть вторые, третьи или даже четвертые линии обороны. Язык, культура, самобытная религия, горизонтальные связи, то есть понятия братства, родства, общей истории. Все это добавляет очень мощные бонусы к цивилизационной резистентности. При условии, что политическая власть сама не работает на развал суперэтноса, а такое, согласись, мы видели в России и в 1920-х годах, и в 1990-е. При Путине всё это начали потихоньку восстанавливать, а события 2014 и 2022 годов, конечно, только ускорили процесс очищения, избавления от чуждых, привнесенных извне, прежде всего с Запада, элементов.

И вот почему Россия в конфликте с Украиной будет победителем. Потому что Украина — это слепленный на коленке националистический прокси-режим, у которого ничего этого нет. Вместо естественной, системной целостности киевский режим использует «прогрессивные» приемчики. Они пытаются искусственно создать «нацию» посредством идеологического давления. Чушь. Создать идеологией ничего нельзя.

— Мне кажется, что ты неправ. Какая-то идеология России все же нужна. Какой может быть такая идеология?

— Нет. Никакой идеологии быть не может. Во-первых, это прямо запрещено российской Конституцией. Во-вторых, Россия уже была страной с идеологией, я имею в виду Советский Союз, и ничем хорошим это не закончилось, никакого «советского народа» не возникло. А почему это произошло? Почему развалился СССР? Советский Союз погиб, потому что в принципе погибают идеократические государства. 2022 год — это «точка зеро». Мы сейчас еще не понимаем этого, но это поворотный год. В небытие уходит весь многовековой исторический дискурс, он тонет на наших глазах, как «Титаник».

— Что же идет на смену?

— Я думаю, что государство в привычном понимании к концу двадцать первого столетия исчезнет. На смену придут постиндустриальные супермашины, которые будут называть общим термином «искусственный интеллект». Сейчас в мире есть только три государства, которые могут такой ИИ создать. Это США, Россия и Китай. И скорее всего, лояльность квазирелигиозным моделям будет заменена лояльностью этим трем машинам. Будет цифровой тоталитаризм на Западе и в странах, которые входят в его орбиту. Будет китайская машинка, которая постепенно подомнет под себя большинство стран так называемого третьего мира, за счет инвестиций в покидаемые западным капиталом страны. И Россия, которая будет самым слабым игроком в этой «большой тройке», и она не будет вести активной экспансионистской политики, а будет, наоборот, работать на инпут, то есть на привлечение талантливых людей в страну.

Национальная идея для России двадцать первого века в том, чтобы создать цифровую крепость, которая успешно отбивается от мелких угроз по периметру. Россия будет самым скучным, самым демократическим и самым либеральным государством из всех трех. И за это ее будут ненавидеть, во-первых, вымирающие сторонники идеократических государств, а во-вторых, идиоты, которым нравится американский или китайский тоталитаризм. Они будут говорить, что этот тоталитаризм «прогрессивен», а Россия опять где-то отстает. Старые идеи умрут, но их элементы сохранятся в новом трехголовом мире: идея гниющего, декадентского космополитизма на Западе, идея «ползучей экспансии» на Востоке и идея «просвещенного полуизоляционизма» в России. А что будет дальше — я не знаю.

— А есть ли у тебя версии, как завершится спецоперация?

— Она завершится миром. Вопрос — когда и на каких условиях. Она вообще может завершиться завтра, если Байден и Путин созвонятся по красному телефону и обо всем договорятся. Но, скорее всего, этого не случится, потому что Америке, которая развязала эту войну, это пока невыгодно. Именно Америка сделала эту войну неизбежной, накачав националистический режим в Киеве с пластилиновым клоуном Зеленским. Тем не менее я уверен, что все закончится поражением этого милитаристского украинского государства.

Украина будет побеждена — не потому, что у России превосходство в воздухе, или больше «Калибров» и «Кинжалов», или русский солдат более духовен... Украина будет побеждена по тем же причинам, по каким погибла нацистская Германия. Германия экономически не выдержала игры вдолгую, на четыре года. Она не выдержала войны на истощение. А эта война тоже война на истощение. Путин это прекрасно понимает, поэтому не будет лезть в лоб до того момента, как ему не станет известно, что «Четвертый рейх» начал сыпаться. Это, кстати, обусловлено не только несамостоятельностью и несостоятельностью Украины, но и ресурсной слабостью Запада, его либерально-колониальной экономической модели.