А чуть восточнее Мамы находится Бодайбинский район — это бездонные золотые закрома страны. Перестройку он благополучно пережил. Это пример того, как сегодня живет район, имеющий свою собственную промышленность, насколько он процветает и благоденствует. И из Мамы «Эксперт» отправился в Бодайбо.

Отряд казака Ивана Новицкого прошел по реке Бодайбо и вышел к ее слиянию с Витимом. Речная трасса была словно предназначена для доставки промышленных грузов, и в этом месте взяли земельный отвод под бодайбинскую резиденцию

«Бодайбо» на эвенкийском — просто «Это место»

Между Мамой и Бодайбо — 91 километр по прямой. Но в сибирской тайге прямых путей нет. Дороги тоже нет: строить ее начинали, построили половину и уперлись в скалы. Взрывать или пробивать тоннели в дотационный убыточный поселок Мама посчитали излишней роскошью, которая никогда не окупится. Поэтому единственной дорогой между соседними райцентрами была водная: зимой по льду, а летом паромом чуть ли не раз в неделю из Бодайбо на Маму по Витиму (это 120 километров) везут продукты и промтовары. Хочешь сам — нанимай лодку, 12‒15 тысяч, а это цена авиабилета из Бодайбо в Иркутск. К слову сказать, за эти деньги можно хорошей авиакомпанией улететь из Иркутска в Москву (Иркутск—Бодайбо — 900 километров, Иркутск—Москва — 4200).

Интересно вот что. Мама — район дотационный, бедный, и половину стоимости авиабилетов до Иркутска областное правительство субсидирует — он стоит восемь тысяч. А Бодайбо — богатый, у них же золото, поэтому билет ровно вдвое дороже. Прошлым летом областное правительство расщедрилось и пустило речной трамвайчик «Заря» от Мамы до Бодайбо и обратно, рейс раз в сутки, кроме воскресенья. Билет стоит 320 рублей. Время в пути — пять часов, столько же летит самолет из Иркутска до Москвы.

Бодайбинцы быстро прочухали, что если вечером на «Заре» уплыть на Маму, переночевать на съемной квартире и утром улететь в Иркутск, то экономия на авиабилете составляет ровно 50%. Летом на Маме «суточных бодайбинских транзитников» было столько, что сами мамчане неделями не могли ни слетать в Иркутск, ни втиснуться на «Зарю». Поэтому сейчас мамчане ушлых бодайбинцев недолюбливают.

«Заря» долго тянется вдоль таежных берегов, потом по правому борту мелькает пенный нижний бьеф Мамаканской ГЭС — местные с гордостью подчеркивают, что она единственная в мире, построенная в условиях вечной мерзлоты. Ее построили для нужд двух районов (обеспечения электричеством тогда еще слюдяной добычи на Маме и золотодобычи в Бодайбо). Запустили в начале 1960-х годов с проектной выработкой 356 млн кВт⋅ч в год. Но из-за небольшой емкости Мамаканского водохранилища невозможно создать достаточный запас воды для равномерной работы ГЭС в межсезонье, поэтому выработка электроэнергии полностью зависит от сезонных изменений стока реки Мамакан — летом вырабатывается больше, чем могут освоить оба района, а зимой она падает до 4 млн кВт⋅ч в месяц.

Мамакан — преддверие Бодайбо, и через несколько минут по левому борту появляется гордо торчащий в пустоту въезд на мост через Витим. Самого моста нет — его начали строить в 1990-х, потом деньги закончились, и реку сейчас перегораживают сиротливо торчащие три опоры. Условная пристань (это просто каменистый берег) находится в историческом центре Бодайбо — напротив здания «Лензолота» (сейчас принадлежит правопреемнику, ГК «Полюс»). И это место — начальная точка в истории самого Бодайбо.

Отрезок современной улицы Стояновича от «Лензолота» до стадиона «Труд» длиной 1067 метров в 1863 году стал первым земельным отводом, который старатели застолбили под будущий город, — его и оформили как золотодобывающий участок, хотя там изначально предполагалось место под причалы для грузов, идущих по Витиму.

История Бодайбо незамысловата и романтична. В этих местах раньше промышляли эвенки, тунгусы и якуты. А где-то гораздо южнее, по направлению к Иркутску и на полпути к нему, где была граница обжитой русскими территории (она называлась Дальняя тайга), проходили «международные торговые ярмарки» — там малые коренные народности встречались с купцами и обменивали пушнину на товары первой необходимости, украшения и табак. На одной из ярмарок в 1846 году на реке Холомхо иркутский купец Константин Трапезников увидел в руках якута золотой самородок. Автохтоны ценности золота не знали, и эти камушки валялись у них в коробках с детскими игрушками. Трапезников выспросил якута и узнал, что таких камушков в реках попадается много.

Он снарядил экспедицию по верховьям Холомхо, она проверила реку на промышленную золотоносность. Застолбили два первых участка — Спасский и Вознесенский, а отряд казака Ивана Новицкого прошел дальше по реке Бодайбо и вышел к ее слиянию с Витимом. Речная трасса была словно предназначена для доставки промышленных грузов, и в этом месте взяли земельный отвод под Бодайбинскую резиденцию. История умалчивает, на каких условиях, скупо сообщая, что эвенкийский староста Икомин «уступил эти земли золотопромышленникам». Статус города это место получило от Николая II в 1903 году.

Золото — банкам, акции — людям

Сегодня в Бодайбинском районе золото добывают 35 крупных и малых предприятий. Из них только четыре ГОКа, которые разрабатывают рудное (породное) золото — снимают почвенный слой горы («вскрыша»), вгрызаются в породу, отвозя ее на ГОК, где дробят, просеивают и промывают из нее крупинки золота. Это АО «Полюс Вернинское», ПАО «Высочайший», ООО «ГРК Угахан» и ООО «Друза». Остальные, небольшие артели, моют россыпное золото по руслам рек. Частные артели, к слову сказать, возникли еще в СССР, им отдавали уже выработанные или нерентабельные участки золотоносных рек, и выживали они исключительно за счет своего упорства и работоспособности. Легендарная «Лена», которую организовал друг Владимира Высоцкого Вадим Туманов, работает до сих пор.

Россыпного золота становится все меньше (в 2019 году — 10,9 тонны, в 2021-м — 9,7), зато добыча рудного год от года неуклонно растет (в 2019-м — 13,9 тонны, в 2021-м — 15,9). Сегодня годовая добыча драгоценного металла в районе составляет более 25 тонн в год. Хотя у большинства золотодобывающих предприятий собственники — москвичи, все они, как утверждает мэр района Евгений Юмашев, являются налоговыми резидентами района. «В районе нет ничего, что не связано с золотом. Даже “Джеленрем”, центральные ремонтные мастерские, где льют металл, работает на золотодобычу», — признает Юмашев.

Зато в Бодайбо самый низкий уровень безработицы, 1% (средний по области — 2,6%). Население района сегодня — 17 тыс. человек, занятого в экономике — 15 тыс., из них в золотодобыче прямо или опосредованно задействовано 63% работоспособного населения.

Сколько совокупных налогов (местных, областных и федеральных) платят золотодобытчики — закрытая информация, но, по косвенным подсчетам, эта цифра составляет порядка 10 млрд рублей. Например, добывается 25 тонн золота в год — это порядка 100 млрд рублей выручки. Налог на добычу полезных ископаемых — 6%. То есть 6 млрд рублей составляет только НДПИ, по 50% от него идет в федеральный и областной бюджеты. Плюс налог на прибыль, подоходный и пр. Сколько возвращается в район — трудно сказать. Возвращается в виде субвенций учителям, в виде выпадающих доходов предприятий на закупку топлива для ЖКХ.

— Прямой выгоды от золота району не так уж много, — размышляет Евгений Юмашев. — Гораздо важнее то, что порядка 50 миллионов рублей в год мы привлекаем от предприятий в виде спонсорских средств. Это позволяет решать социальные проблемы: содержать объекты, поддерживать малоимущих. По спонсорским вливаниям мы на втором месте в области после Жигалово — у них нефть и «Газпром». На третьем Усть-Кут — там работает Иркутская нефтяная компания.

А ведь у жителей района был небольшой шанс жить по принципу «Мы здесь власть». Экономика района уже к перестройке подошла потрепанной — золотые россыпи в течение 1980-х истощались, а ГОКи еще не построили. В 1990-е все рухнуло, как и на Маме. Тогда поменяли налоговое законодательство, всю социалку «Лензолото» отдало муниципалитетам, и отдало не в хорошем качестве. 1990-е везде были тяжелые, но в Бодайбо боялись просто замерзнуть — была развалена система теплоснабжения, постоянно случались прорывы и аварии.

Вокруг «Лензолота» были споры и войны. Тогдашний мэр Николай Сизых требовал при приватизации, чтобы акции раздали всем жителям Бодайбо. Против выступало руководство «Лензолота». В итоге войн компроматов дали акции только работникам предприятия. Люди Бодайбо при этом многое потеряли. Те рабочие, кто получил акции, в итоге дорого их продали и уехали жить в Сочи.

— Это рынок. Если всё раздать всем, то через семь лет все вернется как было, и бедные снова станут бедными, а богатые останутся богатыми, — вздыхает мэр Юмашев. — У золотодобывающих предприятий тоже полно проблем. Раньше государство оплачивало поиск и разведку, была своя геологическая партия — искали месторождения и ставили их на баланс, потом продавали на аукционе. Сегодня госзаказ есть только на поиск нефти и газа, остальное ищет и ставит на баланс сам предприниматель, за свой счет. Но парадокс в том, что не факт, что потом, на аукционе, этот участок отдадут нашедшему. С другой стороны, начались проблемы с курсом доллара. Банки выкручивают промышленникам руки, ссылаясь на международную цену, а она в баксах. Цена за тройскую унцию 1800 долларов — хорошая цена. Но курс в рублях упал, и банки стали капризничать: «Нам по этой цене в рублях не очень и надо. Давайте 15 процентов дисконт». Я знаю одну артель, которая хорошо добывает, но в этом году ни грамма не сдала — придерживает золото в ожидании лучших времен.

К спонсорам со своей «портянкой»

Крупные компании юридически району не должны ничего, на все претензии они отвечают: «Мы платим налоги, идите и возьмите там». Поэтому районной власти приходится выстраивать неформальные отношения. По сути, золотопромышленникам самим невыгодно конфликтовать с местными властями — от них зависит выдача лицензий, аренда лесов и земли. Поэтому бизнес, в принципе, не против делиться. Выглядит это так:

— Мы в начале года составляем большую «портянку» проблем и обходим всех владельцев. Они смотрят, что им территориально или по интересам ближе, берут сметы и проплачивают работы. Например, нам нужно было три машины скорой помощи — на Кропоткин, Артемовский и Мамакан. Я прихожу к директору «Лензолота», он смотрит список и говорит: Артем — да, Кропоткин — ладно, Мамакан — нет, я там не работаю. У них дети идут в садик — они делают ремонт. Это хорошо, — объясняет механизм взаимодействия мэр Юмашев. — До того как я стал мэром, с предприятий пытались собирать взносы — пишут письмо: «Прошу перечислить в фонд». Куда? На что? Выглядело как рэкет. Сейчас это адресная помощь. Вот у нас есть бассейн — его построили за счет «Полюса». Но как это было? Мы сделали проект, проектно-сметная документация в то время была действительна пять лет. Год, два, три проходит — область ничего не дает. Я поехал в Москву, пришел к руководству «Полюса» и прошу: давайте с вами сделаем? И мы за год бассейн построили — они вложили 50 миллионов, и мы один миллион свой добавили.

Спонсорство не покрывает «портянку» социальных проблем полностью, запрос по району в среднем на 150 млн рублей в год, а покрывать спонсорством удается в лучшем случае треть этой суммы. Зато удалось снять самые острые проблемы: отремонтировали водоснабжение, модернизировали отопительную систему, поставили новые центральные распределительные пункты, заменили несколько котельных, работавших на нефти, мазуте: «Это важно, потому что нефть невозможно достать, сейчас она вся идет “в трубу”, и мазут очень дорогой. Мы поставили угольные котельные и за четыре года на мазуте сэкономили миллиард», — объясняет Юмашев.

При этом нельзя сказать, что богатеи-золотодобытчики откупаются от местных крохами, не вкладываясь в инфраструктурные проекты. Именно они сегодня «закрывают» две основные болевые точки Бодайбо — мост через Витим и новый современный аэропорт. Евгений Юмашев на упоминание про недовольство бодайбинцев долгостроем моста реагирует с иронией.

— Тех, кто говорит про мост, я спрашиваю: он вам зачем? Зачем вам ехать на Бисягу? (речку. — «Эксперт») Грибы собирать? Я понимаю, зачем мост «Полюсу», — они сейчас Сухой Лог достроят, им нужно, чтобы четыреста машин в сутки на линии постоянно работало для снабжения. Там железнодорожная станция. «Полюс» сам сделал проект, сдал на экспертизу, восемь миллиардов рублей в областном бюджете уже предусмотрены. Мост будет построен до 2026 года.

Мост также важен для бизнеса: сейчас с той стороны возят паромом. А два с половиной месяца в году (с 15 апреля до 20 мая и с 25 октября по середину декабря) продукты невозможно завезти, кроме как самолетом. Чтобы товар был в торговых сетях, они сначала должны кормить банки: взять кредит под процент, закупить впрок, не все раскупят — это просрочка в магазинах. Поэтому с вводом в эксплуатацию моста за счет постоянной логистики уменьшится оборот ненужных банковских денег, появится быстрый подвоз продуктов, большому бизнесу не надо будет заранее запасать топливо. Все это оживит экономику района.

Та же ситуация и с новым аэропортом. По соглашению сторон ГК «Полюс Вернинское» за свой счет делает проект и проходит экспертизу, а федерация и область выделяют финансирование на строительство — 7425 млн рублей. Деньги выделяются только на полосу и рулежные дорожки, а здания аэровокзального комплекса «Полюс» тоже строит за свой счет. Аэропорт принадлежит компании, а «взлетка» у них в аренде. Всем хорошо. Проект утвердили 29 апреля. Сейчас выбирают подрядчика — 10 декабря 2024 года новая взлетная полоса должна быть сдана в эксплуатацию.

Глава поселковой администрации Балахнинского-Дражного считает, что поселок не станет только вахтовым — и школа хорошая, и амбулатория. Рождаемость, опять же, хорошая: только за август там родилось четыре младенца

Заложники репутации в узких кругах

— У нас дети в старателей не играют, — говорит Герман Наумов. — Я, когда был маленький, хотел стать продавцом.

Сбылось, правда, и то и то — Герман помогает маме в семейном бизнесе, сети промтоварных магазинов, а тем временем учится в Иркутске, на пятом курсе Байкальского госуниверситета на специалиста по экономической безопасности — собирается работать на ГОКе. На первом курсе он уже проходил там практику. На вопрос, как украсть золото, он пожимает плечами:

 — Я бы не стал. Чистое золото украсть с ГОКа почти невозможно. Несколько КПП на территории, с рамками и ручными металлодетекторами — звенят даже золотые зубы и металлические протезы. Везде камеры и квадрокоптеры. Службы безопасности многоуровневые. Это просто невыгодно: раз повезет — не обогатишься, второй раз попадешься, и после этого на работу вообще никуда не возьмут. Могут взять того, кто убил человека, но человеку, связанному с хищением золота, в Бодайбо делать нечего. Это изменило менталитет местных — они не падкие на золото.

Это подтвердил потом и мэр Евгений Юмашев:

— В советские времена было жесткое законодательство — это хищение госсобственности. И в семьях воспитывалось отношение к золоту не как к драгоценности, а как к рабочему материалу. Я в юности проходил практику на драге, мне четко сказали: даже не пытайся что-то утащить, у нас тут каждый второй стучит в соответствующие органы. Грамм — год. Сейчас законодательство сильно смягчилось: были лоббисты с Магадана, которые продавили идею, что раз это коммерческая добыча, то кража до полутора миллионов рыночной стоимости — это вообще административное правонарушение. Второй раз — условный срок. У нас службы безопасности работают отлично, так что случаи задержаний происходят достаточно регулярно, но я не помню, чтобы в последние годы кому-то дали реальный срок с первого раза. Но все это сформировало отношение к золоту. Культа золота здесь нет.

Проблема, как считает Герман Наумов, отзеркалена: когда пришло московское начальство, местным стали меньше доверять и неохотно брать на работу. Считается, что местные могут воровать золото только потому, что знают особенности места — как спрятать, как обойти охрану, куда сбыть. Он утверждает, что бывали случаи, когда хороший специалист с местной пропиской, не замеченный в криминале, не мог устроиться на работу. И ему приходилось любыми способами получать иркутскую прописку. Раньше с фабрик приходили в бодайбинский горный техникум, приглашали студентов, выращивали мастеров. Сейчас предпочитают приглашать готовых специалистов из других регионов.

— Человек слаб, не все могут устоять. Я каждое лето подрабатывал на стройке, там был бригадир дядя Ваня — у него восемь ходок, последняя — за шесть килограммов золота, которое они вывезли с артели. Их задержало ФСБ уже в аэропорту. Так он с Новокузнецка! — философствует Герман. — Как говорится, если на дачном участке нашли нефть — это государственное, если коноплю — это мое. Так что «черных копателей» почти нет — русла рек отслеживаются ФСБ, их объезжают на квадриках, патрулируют на вертолетах. Мнение, что простые люди по выходным выходят на реку с лотком мыть золото, — это миф. Люди в Бодайбо могут ни разу не увидеть местное золото за всю жизнь.

Мэр Юмашев возражает: нет проблемы с недоверием к местным со стороны московского руководства.

— Берут специалистов, которые не воруют и не бухают. На тех, кто неблагонадежен, есть определенная база данных. Я бываю на встречах жителей — жалуются родственники именно таких людей. Жена ругается: не берут. Я при ней звоню собственнику и спрашиваю: почему? Он говорит: «Ты с ума сошел? У него то бухнуть, то огород, то он через забор что-то перекинул». За нормальными кадрами у нас охотятся, ведь привлечение с материка специалиста обходится дороже, чем нанимать местных. Проблема другая: в Якутии за такую же работу на месторождениях платят больше, и наши местные спецы едут туда. Какая разница, где сезон провести? У нас проблема найти машиниста на шагающий кран, их в районе, может, штук десять. Так за ними охота идет, друг у друга переманивают, перекупают. Любой человек, который работает, востребован — у нас в центре занятости на золотодобычу минимум пятьсот вакансий.

Не очень точные муляжи самородков

Где бы местным увидеть добываемое здесь золото? Непосредственно на ЗИФах (золотоизвлекательных фабриках, конечной операции после дробления породы и ее многоэтапной промывки на вибростолах), на которых в мутной воде появляется злой блеск металла, работают единицы от общего количества населения. Золота нет даже в краеведческом музее, хотя на втором этаже здесь хранятся близкие копии найденных самородков из гипса.

— Это муляж самородка 9130 граммов, остальные — камни для антуража, — уточнила экскурсовод, показывая камни за витриной. — Это близкая копия. Он не самый большой, просто для примера. В 1958 году нашли самородок в виде дельфина, порядка десяти килограммов. Зачем нам золото хранить — все беды от него, взять хотя бы Ленский расстрел...

(Весной 1912 года на бодайбинских приисках вспыхнуло восстание рабочих, доведенных до отчаянья низкими зарплатами, 12-часовым рабочим днем и ужасающими условиями работы, в том числе женщин и детей. Последней каплей была выдача рабочим тухлого мяса, а одной женщине в лавке вместо говядины продали «половой орган коня». Взбунтовались шесть тысяч человек. После ареста стачечного комитета две тысячи рабочих пошли с протестами в Бодайбо, к зданию «Лензолота», но по пути были расстреляны жандармами — погибли порядка двухсот человек, еще столько же были ранены.)

Подошла еще один экскурсовод, Татьяна Евгеньевна, и уточнила:

— Нет, это даже копии не точные. Самый большой самородок был найден на реке Угахан, прииск «Радостный», 26 килограммов, из них чистого промышленного золота — 22 килограмма. Самородкам давали собственные названия, но этот почему-то оказался безымянным. А в 2013 году нашли самородок, который назвали «Ухо дьявола». Ухо — потому что похож на ухо человека, а дьявола — потому что проклятый металл и весил шесть килограммов шестьсот шестьдесят шесть граммов. Они находятся в Госфонде, их не переплавляют, в каком виде нашли — так и хранятся.

Рассказывают, что, когда здесь нашли золото, была золотая лихорадка, как на Клондайке: золото залегало на глубине от двух до пяти метров, и для добычи было достаточно кайла, лотка и лошади. Потом оказалось, что погодные условия — сложные, золото — не везде, в шахтах — по пояс мерзлой воды. И энтузиазм спал. Сезон просидел в шахте — потом распутица, не выедешь, и старатели всю зиму ходили по игорным домам, к приходу парохода все пропивая и проигрывая. И снова в шахту. Витаминов не было, свирепствовала цинга. Доходяг вывозили на остров, на котором рос дикий чеснок, — с тех пор он и называется Цинготный. А около прииска Кропоткин есть Гераськино озеро. Говорили, что на нем отшельником жил бандит Гераська — он был вольнодобывающим старателем, но не очень добычливым, поэтому на большой дороге грабил старателей и прятал золото в озере.

— Золото — это зло. В 1990-х расстреляли машину, которая вывозила золото с приисков, сразу четверых охранников хоронили в городе. Так что у местных на руках золота нет. Это незаконно и наказуемо, — чуть улыбаясь, говорит Татьяна Евгеньевна. — Вот был случай. Глава одной из золотодобывающих компаний Сергей Тютрин поехал в Канаду, по обмену опытом, их делегации подарили настоящие слитки. Они стали отнекиваться, и канадская сторона говорит: «Вы не беспокойтесь, мы вас пропустим (на границе)». «Вы-то нас пропустите, а дома нас не впустят», — ответил Тютрин.

Бодайбинские дыни слаще узбекских

Когда говорят о суровых северных условиях, обычно имеют в виду жестокие сибирские морозы, работу в условиях вечной мерзлоты и отсутствие свежих овощей и фруктов. В Бодайбо этот стереотип развеял агроном Валерий Подставкин, к которому мы обратились с вопросом: почему в Бодайбо на крышах гаражных кооперативов в черте города рядами стоят теплицы? Обычные дачные теплицы.

— В начале нулевых, когда начались перебои со снабжением, люди выращивали овощи на крышах гаражей — насыпали грунт и накрывали теплицей. Считается, что это делалось потому, что в вечной мерзлоте сложно что-то выращивать в открытом грунте. Но, я думаю, это легенда. На самом деле это было просто удобно, чтобы не строить дачу, каждый раз ездить куда-то после работы, копаться там. А здесь выскочил в гараж, по пути вскопал грядочку — и домой, — улыбается Валерий.

— Вас послушать, так вечная мерзлота мало отличается от чернозема.

— А у нас нет вечной мерзлоты. Может, раньше была, но сейчас — я разговаривал с буровиками, и никто из них не наталкивался на мерзлоту, на глубине тридцати метров вода бежит. Проблема с выращиванием в другом — здесь очень короткий безморозный период.

Валерий попал в Бодайбо в 1993 году после окончания Омского аграрного госуниверситета — поехал вслед за любимой девушкой, которая вернулась сюда домой. Она рассказала, что при каждой артели есть теплицы, в которых выращивают овощи для старателей и даже соревнуются за урожаи с соседними приисками, так что о работе он не беспокоился. В Бодайбо первое время его удивлял красный цвет деревянных зданий. Потом понял, что строили из лиственницы, а она имеет красноватый оттенок. И очень хорошие, добрые люди — Валерий ходил и напевал песню: «Мы здесь держим все двери открытыми, что надежней любого замка».

— Когда я приехал — выложил из кирпича цветник возле дома. Заготовил сразу рассады цветов в пять раз больше, подозревал, что будет. Посадил, все красиво, лег спать — утром клумба стоит пустая. Выкопали все до последнего куста. Я позавтракал и пошел снова сажать. И думаю: пока все себе не наберут, сколько нужно, я буду каждый день новую клумбу высаживать. Так и вышло: скоро один-два выдернули, и успокоились. Обычные цветы — бархатцы, агератум и декоративные ромашки.

На участке у тестя Валерий сразу поставил 25-метровую теплицу, в которой выращивал все — овощи, фрукты, цветы. Розы и лилии сдавал в местные магазины и мог бы на этом сделать свой бизнес, но, как признается, у него нет коммерческой жилки.

— В теплицах здесь растет все. Я смотрел гидрометеорологические таблицы — здесь уровень солнечного сияния на уровне Ташкента. Просто тепла мало, а солнца много. Поэтому когда я узбеков угощал местными дынями, они удивлялись, что эти дыни вкуснее, чем у них на родине. Арбузы начальники артелей возили хвастаться в Иркутск — рекордный был 15 килограммов. Их и сейчас выращивают, это не сложно. Виноград прекрасно рос.

Одна женщина посадила алтайские сливы, я удивился, пришел посмотреть. Она говорит: восемь лет ничего не было, в этом году заплодоносила. А сама посадила ее в самое тенистое холодное место, и слива не могла дать плоды. Но потом набрала силу, окрепла и дала урожай. Косточковые — вишня, слива — легко могут расти у нас. Я вот третий год абрикосы выращиваю. Мечтаю сделать большой фруктовый сад, чтобы дети перестали удивляться фруктам на деревьях.

— А уехать домой, на Алтай, вы никогда не хотели? — спросили мы напоследок.

 — Я ждал этого вопроса. Вначале этот край, работа — огромная доля романтики. Я к золотодобыче не имею отношения, но всегда с гордостью рассказываю родителям на Алтае про Бодайбо: ты живешь здесь, проникаешься этим. Когда говорят, что у нас красиво, я спорю. Есть места красивее, здесь суровая природа, сосны, перекрученные морозом, что-то вырастить — много труда нужно приложить. Город рабочий, люди не умеют отдыхать, нет праздношатающихся. Отработали — поехали на дачу работать. Не умеют гулять. Сейчас — ну, медицина не очень, но прожить можно. Молодежь уезжает учиться, и то, что не возвращается на работу, — это плохо, но нормально. А вот люди уезжают старшего возраста, когда начинаешь работать на таблетки, поэтому едут туда, где лучше больницы. Здесь, может, лучше и не становится, но и не плохеет совсем. Развития нет. Если бы государство обратило внимание на Север — было бы совсем хорошо.

«Здесь нужно работать. Жить здесь не надо…»

Балахнинское совсем рядом с Бодайбо — чуть больше часа на обычном рейсовом автобусе. Из-за суровых служб безопасности и долгих согласований с центральным московским офисом на ГОКи нас не пустили даже с протекцией мэра, поэтому мы направились на ближайший прииск «Дражное», где на реке Бодайбинке открытым способом добывает золото небольшая компания «Севзото». Еще на подъезде с крутого склона открывается сказочный вид радужно бьющей струи на середине русла реки. «Гидромонитором золото моют», — охотно поделился знаниями водитель автобуса. Но когда переходишь мост от остановки к поселку, видно, что вода в реке цвета какао — следствие золотодобычи, от которого страшными словами ругаются все экологи.

В Дражном сейчас мелкие компании открытым способом добывают «бортовое» золото — идут по руслу рек там, где раньше прошли драги и оставили «борта» — отвалы. Драга не может полностью вымыть из донных щелей породное золото, оно остается — от вибрации драги оседает в коренные породы. Как рассказала ИО главы администрации Балахнинского городского поселения Елена Бурцева, в Дражном по прописке живет 1350 человек — это не считая вахтовиков, которые живут на своих участках. При этом 60% прописанных жителей тоже работают «на золоте», просто уезжают на вахту на другие прииски — там лучше платят. Остальные — это старики и бюджетники: в поселке есть администрация, почта, «Витим-энерго», Сбер и культурно-досуговый центр.

Местный ветеран старательского ремесла Борис Игнатьев рассказывает, что прииск «Дражный» был организован в Балахнинском в 1954 году, здесь мыли золото на реках Бодайбинка и ее притоке Накатоми. Потом появились и шахтные разработки. Было несколько поселков — сам он родился в Успенке, роддом был в Васильевке — они давно расселены и закрыты. Мать в шахте работала, потом закончила курсы и стала бухгалтером. Отец — токарь, потом ушел на драгу. Сам Борис Николаевич полжизни проработал на драге.

Интересно, что в отличие от Мамы в Бодайбо не было ни особого «золотого века», когда было прекрасное снабжение, ни, по контрасту, чудовищного развала в перестройку. До 1990 года снабжение было хорошим: в Иркутске все уже покупали по талонам, а здесь холодильники были забиты. В 1990-е люди продолжали работать как обычно. Были, конечно, задержки зарплаты, но на приисках директора старались обеспечить людей питанием, продукты брали «под запись». Денег не было, но не голодали.

— Трудно было учившимся детям в Иркутск отправлять — им же деньги нужны. Поэтому я завел корову, продавал пенсионерам молоко. Так и выучил двух сыновей, — по-старчески легко вздыхает Борис Николаевич, но на вопросы о золотодобыче смурнеет: — Родители работают по двенадцать часов, хотя Ленский расстрел произошел из-за того, что старатели требовали восьмичасовой рабочий день. У меня старший сын работает директором прииска, в семь утра за ним приходит машина, а возвращается он в девятом часу вечера. Младший поработал на драге, почувствовал вкус больших заработков и говорит: не поеду учиться, буду работать. Я сказал: поедешь, я тебя в Иркутск отправлю, не станешь учиться — домой пешком иди. С февраля по ноябрь, без выходных — родителям некогда с детьми заниматься. Я смотрю на молодежь в школе — они ни к чему не стремятся.

Во дворе из типовых 12-квартирных двухэтажек системы «барак общего типа» сидит и щурится на солнце мужик. 44-летний машинист экскаватора с прииска «Кропоткин» Алексей Доценко — не большой патриот своей малой родины. Здесь он родился, но золото добывать никогда не рвался — в детстве мечтал стать милиционером. Работал на нескольких приисках по всему району.

— Копаю, гружу породу на самосвалы. Золото или не золото — мне не важно. Я не на золоте работаю, на самосвале, — лениво рассказывает он. — Где-то зарплату повысили или условия лучше предложили — перешел туда. У нас в Дражном то же самое: те, кто работает на «Севзото», отчасти местные, ночуют дома, часть приезжих из Бодайбо вахтовками уезжают в город, еще треть — завербовавшиеся из других регионов, живут прямо на участке. Я здесь не работаю, потому что на «Кропоткине» в два раза больше получаю, а работаю три месяца через полтора. Сейчас как раз в заслуженном отпуске…

Планы на жизнь у него простые и логичные: заработать побольше денег, пока может работать, и в старости уехать в более благодатные края.

— Я же вижу, как живут старики. Летом еще ладно: огород вскопал, во дворе с соседом поболтал, и баиньки. А зимой тут только два выхода — или телевизор, или алкоголь. Тут остаются те, кто не думал о будущем, не откладывал и не копил. Я себе такой старости не хочу. Нужно только сначала заработать капитал, чтобы уже совсем не возвращаться. Пока есть здоровье и силы работать — ты будешь возвращаться сюда и зарабатывать на старость. Самый лучший вариант — здесь надо работать, а жить тут не надо, слишком дорогая жизнь. Работа здесь будет всегда, а вот старикам тут делать нечего.

— Не уехали до сих пор, потому что недостаточно заработали?

— Я уже купил себе квартиру в другом регионе. Но нужно обеспечить жильем детей. Но то, на что хватает денег, меня не устраивает, хочется получше. Каждый год думаю: еще немного заработаю, куплю хорошую квартиру. А цены растут — и опять не хватает. Себе старость я уже обеспечил — у меня есть дом на Байкале, буду ловить рыбу. И сюда отправлять, продавать — чем не жизнь?

Алексей уверен, что будущее у поселка есть, но безрадостное: металла хватит надолго, но старики уедут или умрут, и скоро здесь останется рабочий поселок вахтовиков. Зачем каждый день возить сюда рабочих даже из ближайшего Бодайбо, если можно прямо здесь поселить их на вахту? Глава поселковой администрации Елена Бурцева с ним несогласна. Она считает, что поселок останется как есть — и школа хорошая, и амбулатория. Молодежь, конечно, уезжает учиться, но возвращается работать на золотодобывающих предприятиях — многие поступают в бодайбинский горный техникум и остаются. Рождаемость, опять же, хорошая: только за август, когда мы были в Дражном, там родилось четыре младенца.
 — Я сомневаюсь, что когда-нибудь золото кончится. Рудное золото в Бодайбо нашли в 1936 году, а разрабатывать начали только в 1980-х, и его хватит на века. Кроме того, у нас есть залежи платины. У нас был директор прииска Степан Беликов, он так говорил: «Есть контур (участок) — работай. А вон там, за ним, дети будут работать».

Мелкие компании открытым способом добывают «бортовое» золото — идут по руслу рек там, где раньше прошли драги и оставили отвалы. Драга не может полностью вымыть из донных щелей породное золото, оно оседает в коренные породы. Но это остатки, поэтому россыпного золота добывается все меньше

Капитализм vs плановая экономика

Осталось ответить на главный вопрос: так что же ждет отдаленные территории, однажды освоенные и брошенные с разрушенной инфраструктурой, но огромным, уже разведанным промышленным потенциалом в ближайшей перспективе и в изменившихся геополитических условиях? Первая волна санкций была пробной и для враждебного «коллективного Запада», и для нас. «Пищевые войны» мы перенесли легко, заменив «санкционку» на собственный сыр и белорусские креветки (первый опыт «серого параллельного импорта»). С началом СВО начались атаки на производственный сектор экономики страны и разрушились прежние логистические цепочки сырьевой торговли. Импортозамещение стало вопросом промышленной независимости страны.

Это актуализирует вопрос собственной добычи и переработки вообще всего, благо это «все» у нас есть. И, что принципиально важно, хоть и на отдаленных территориях, но уже с разведанными запасами и с живущими (или, правильнее сказать, выживающими) там людьми. Сегодня положение этих людей депрессивное и с экономической, и с психологической точки зрения. Это дотационные территории, с непростой транспортной доступностью, сказывающейся на удобстве и цене снабжения, с частным капиталом в промышленности, который работает больше на себя, чем на территории, или с полностью разрушенной промышленностью — что и показывают соразмерные примеры Мамы и Бодайбо.

При сохранении существующих условий эти территории будут, быстро или медленно, вымирать: молодежь уедет, старики умрут. На них останутся вахтовые поселки частных компаний, лишенные социальной инфраструктуры. Собственно, к этому все идет прямо сейчас. На Маме работает одна небольшая компания по добыче слюды, не настолько богатая, чтобы вкладываться в «социалку», — и в районе осталось, кроме райцентра, три небольших рабочих поселка, которые ждут прихода новых компаний. В Бодайбо, при всех его перспективах золотодобычи и внешнем благополучии жителей, тенденция точно такая же. Последние годы убыль населения была в среднем 600 человек в год: в 2016-м здесь жило 19 438 человек, в 2020-м — 16 969. Из десятка поселков при приисках недавно закрыли Маракан, вывезя оттуда 250 человек. Очень показательно, что 140 млн рублей, это 50% стоимости вывоза населения, оплатила ГК «Полюс» — просто потому, что поселки строились на контуре месторождений и Маракан буквально стоит на золоте. Золото нужно, а жители — нет. Сейчас там живут вахтовики, а тем временем решается вопрос о расселении еще двух поселков — Васильевского (66 человек) и Апрельского (50 человек).

— Это общая политика государства — переход на вахтовый метод, — печально пожимает плечами мэр Бодайбо Евгений Юмашев. — Вот Сухой Лог. «Полюс» зашел, получил лицензию, будут добывать 70 тонн золота в год. Я спрашиваю директора: «Так, может, уже резервировать место под рабочий поселок, инфраструктуру строить — магазины, клубы для рабочих, школы для их детей?» Он удивляется: а зачем? Забросили бригады на вахту «за колючку», отработали и уехали. То есть эти деньги в экономике района работать не будут.

Даже развитие на этих территориях частных компаний ведет не к планомерному развитию, а к долевому спонсорскому участию на добровольной основе и к минимальному поддержанию жизнеобеспечения районов. Все было бы проще, если бы у нас было то самое тоталитарное государство, о котором постоянно рассказывают отбитые либералы. Ведь тогда очень просто ввести «налог на природные богатства» — законодательно обязать крупные производства вкладываться в развитие социальной инфраструктуры, установив фиксированный процент от оборота компаний. Но государство у нас — либерально-капиталистическое, что предполагает неприкосновенность частной собственности, и эта идея остается на уровне розовых мечт местных жителей отдаленных территорий.

Особенность местных теленовостей в Бодайбо — кроме прогноза погоды показывать сводку золотодобычи. За неделю, проведенную «Экспертом» в командировке на приисках и ГОКах района, было намыто 668 кг — 376 кг рассыпного и 292 кг рудного золота.