— В научном и даже в бытовом дискурсе давно используется понятие «золотой миллиард». В каких регионах мира сегодня концентрируется основной капитал и как эта география меняется со временем?

— Главные полюса, конечно, США и Китай. Западная Европа тоже остается зоной концентрации капитала, хотя и теряет значение в общемировом масштабе. Стремительно растущим центром является также Индия. Что касается Африки и Латинской Америки, они явно «проседают». Что характерно, Африка растет очень быстро, но темпы роста Индии все равно выше.

— Если рассматривать финансовое расслоение как некий тренд, можно ли сказать, что это действительно явление глобального характера?

— Все очень неоднородно. Если говорить обо всей планете, неравенство скорее сокращается: по той простой причине, что развивающиеся страны с 1990-х годов развиваются очень быстро. В 2000-е разрыв по темпам роста между третьим и первым миром резко увеличился; страны третьего мира росли в пять раз быстрее! А вот в 2010-е разрыв стал уменьшаться гораздо медленнее. Но и после 2014 года, если судить по данным МВФ и Всемирного банка, страны третьего мира по-прежнему растут заметно быстрее, чем наиболее развитые державы. В Африке 20 быстрорастущих экономик, и это вроде бы логично: самые бедные развиваются быстрее всех (но 60–70 лет назад или даже в 1980-е все было с точностью до наоборот: богатые развивались быстрее бедных и разрыв между богатыми и бедными странами продолжал увеличиваться).

Вот в Соединенных Штатах неравенство выражено, пожалуй, наиболее явно. Это наследие рейганомики. Похожая ситуация была в Британии в эпоху тэтчеризма, но там время от времени у власти оказывались лейбористы, поэтому процесс был неоднозначным, все менялось в зависимости от периода.

В России, если брать объективные данные, картина такая: был фантастический рост неравенства в девяностые годы, который достиг пикового значения в 2008 году. Затем эта тенденция стала замедляться. Дело в том, что финансовый кризис в какой-то мере выступает «левеллером» (то есть уравнителем). Как ни удивительно, миллиардеры теряют куда больше, чем пенсионеры, если говорить о пропорциях. Многие разоряются и банкротятся — что мы и наблюдали. Хотя, конечно, тяготы кризиса люди из разных слоев ощущают по-разному, это бесспорно.

Относительный уравнивающий эффект кризиса был затем дополнен государственной политикой, усилением контроля над сверхдоходами корпораций. Возможно, не все будут верить Росстату, но даже по данным международной экономической статистики с 2008 года неравенство стало меньше, это хорошо прослеживается сегодня по динамике индекса Джини (один из главных показателей распределения доходов населения. — «Монокль»). Здесь опять же уместно провести аналогию с Китаем. Скажем, в 2010 году неравенство в КНР было заметно выше, чем у нас. А сейчас показатели в двух государствах более или менее сопоставимы. Поднебесная нас догнала.

План ввести прогрессивную шкалу НДФЛ, конечно, есть общемировая практика. И эта мера сегодня выглядит вполне логичной и закономерной. Если мир использует этот инструмент, почему не использовать его в России?

Кстати, в Китае тенденция к снижению неравенства началась после 2010-го: видимо, за счет перераспределительной политики государства, поскольку большую часть прибыли власть изымает (в принципе, как и в случае с нашими нефтяными олигархами). А вот один из самых высоких уровней экономического неравенства, если верить Всемирному банку, в Болгарии. До этого на этом месте была Северная Македония. И вообще на Балканах очаги неравенства проявляются ярче, чем в остальных регионах Европы.

— Как расслоение влияет на вероятность социальных взрывов? И в каких точках глобуса эти потрясения наиболее вероятны?

— Отметим, что неравенство лишь один из факторов. Исследование, которое мы проводили с коллегами по ВШЭ, показало, что его влияние на социальные потрясения довольно неоднозначное. В целом рост неравенства действительно ведет к социальному напряжению и увеличивает вероятность начала революционных событий. Но после определенной точки на этом графике наблюдается зона «перегиба»: то есть, если у элиты в руках сконцентрировано слишком много ресурсов, значит, у нее есть возможность подкупать контрэлиту и вероятность революционного взрыва уменьшается. Таким образом, слишком высокий уровень экономического неравенства делает политический режим более устойчивым, абсолютная нищета населения — хорошее противоядие от революций. Если же брать неравенство по человеческому капиталу (и прежде всего по доступу к образованию и здравоохранению), здесь связь уже куда более линейная: чем больше разрыв, тем выше вероятность начала революционных событий. Таковы данные, которые мы получили с коллегами.

Кстати, сегодня одна из «классических» зон высокого экономического неравенства — это Южная Африка (не только ЮАР, но и часть соседних государств), а также Ботсвана. Трудно сказать, почему последняя попала в эту категорию, ведь, несмотря на добычу алмазов, вызывающего богатства там особо не видно. А почему колоссальный разрыв мы видим в ЮАР, вполне ясно: есть высокоразвитый современный сектор экономики и одновременно сохраняются зоны крайне отсталого сельского хозяйства с очень низкой производительностью.

Можно провести некоторую аналогию с Китаем: там очень велик разрыв, поскольку до сих пор заметное число китайцев работает в сельском хозяйстве, которое отличается крайне низкой производительностью. С одной стороны, мы видим в КНР впечатляющий экономический рост, а с другой — мощнейший рост неравенства. И при этом явный парадокс: у власти коммунистическая партия, а разрыв между богатыми и бедными значительно больше, чем в капиталистических странах. При этом, как я уже отмечал, после 2010 года китайское правительство целенаправленно старается нивелировать этот разрыв, предпринимает для этого усилия. В результате, по данным Всемирного банка, Китай занимает сегодня одно из первых мест в мире по снижению уровня экономического неравенства.

— Получается, современный капитализм имеет некий потенциал к новому перераспределению ресурсов?

— Судя по тому, что происходит, совершенно очевидно, что в мире все большую роль будет играть государственное регулирование. Следовательно, зона действия «классического» капитализма продолжит сокращаться. Конечно, в ряде стран третьего мира, в особенности в Африке, еще есть колоссальные возможности для развития капитализма в его каноническом варианте (то же самое касается Индии). Но в целом, если брать развитые страны, там растет степень государственного вмешательства в области перераспределения ресурсов и национальных богатств. США скорее исключение, чем правило. То, что сейчас делает Трамп (в том числе сокращение налогов для богатых), может привести к новому витку обострения неравенства и к новым социальным кризисам. Собственно говоря, события начала января 2021 года (штурм Капитолия. — «Монокль») вполне подпадают под революционный эпизод. Видимо, сейчас будет какое-то затишье, но все равно в этом смысле Штаты находятся в некоторой зоне риска.

Особенность Соединенных Штатов — высокий уровень ВВП на душу населения (имеются в виду абсолютные показатели). Но финансовое расслоение дестабилизирует ситуацию. А сильный козырь Европы — это как раз довольно высокий уровень равенства. Особенно это характерно для бывших соцстран, таких как Словакия, например. Остатки социализма в довольно заметном количестве, доступ к бесплатному здравоохранению и другим благам играют важную роль.

Зона действия «классического» капитализма продолжит сокращаться. Лишь в ряде стран третьего мира, в особенности в Африке, остаются возможности для его развития в каноническом варианте

— Верно ли, что Латинская Америка, наряду со Штатами, тоже рассматривается как крайне «взрывоопасный» регион? Учитывая социальную дифференциацию (вспомним бразильские фавелы, и не только их).

— Да, Южная Америка и Латинская Америка в целом — это тоже территория высокого риска. К примеру, в Бразилии, где экономика бурно растет, финансовое неравенство сегодня сокращается, однако уровень его по-прежнему высок — выше, чем в России, Китае и США. В Аргентине, где по латиноамериканским меркам неравенство было не таким уж впечатляющим, благодаря неолиберальным реформам Хавьера Милея ситуация может стать более острой. Это довольно рискованная политика. В итоге, пусть и с отложенным эффектом, все это может спровоцировать общественные волнения.

— По данным 2024 года, богатейшие люди мира чуть ли не удвоили свои состояния за пять лет. Считаете ли вы, что обособление касты миллиардеров подогревает некоторые протестные настроения?

— Явно подогревает. Вспомним хотя бы движение Occupy Wall Street: подобные явления подпитываются вполне достоверной информацией, и корни этого недовольства понятны. Хотя, повторяю, если начинаешь выходить на уровень отдельных стран, то революционных и протестных ростков особенно и не видно. Все-таки система налогообложения помогает регулировать потоки ресурсов и до какого-то момента страховать от социальных взрывов. Правда, здесь очень важно не смешивать неравенство по богатству и неравенство по доходам. Да, богатейшие семьи мира фактически владеют половиной земного шара. Но во Франции, скажем, или в Германии для таких случаев предусмотрена прогрессивная шкала: когда государство забирает у тебя 80 процентов наследства, это выравнивает социальную политику. Таким образом, неравенство по доходам в развитых капстранах оказывается не таким вопиющим, как неравенство по богатству (то есть по абсолютному количеству денег, активов и других ресурсов). Последнее и оказывает на общество глобальное дестабилизирующее влияние.

— Не секрет, что именно обособление касты миллиардеров разрушило некоторые устойчивые социальные конструкты — например, пресловутую American Dream. У людей увеличивается скепсис и параллельно снижается мотивация к обогащению, ведь шансы попасть в «золотой миллиард» в условиях монополистического капитализма абсолютно мизерные. Можете ли вы подтвердить с точки зрения социологии, что такая тенденция действительно есть?

— Трудно сказать. Если рассматривать Западную Европу, там вообще все большую роль играют постматериалистические, посткапиталистические ценности. Грубо говоря, современным людям важнее, чтобы работа была интересной и позволяла оставлять время на хобби и личную жизнь, а уровень заработка зачастую вторичен. Но такая ситуация наблюдается именно в странах с довольно низким уровнем неравенства. В США, что характерно, все выглядит несколько иначе: накопление и материальный успех не сброшены со счетов. В целом же обычно мы видим отрицательную корреляцию между показателями ВВП на душу населения и материалистическими ценностями общества. Неслучайно, если мы посмотрим на страны, где обогащение является целью жизни, на первом месте окажутся государства Африки. Протестантская этика и дух капитализма, о которых писал в свое время Вебер, перекочевали именно в третий мир. Теперь не в Германии, а именно в Африке детей воспитывают в духе трудолюбия и нацеливают на карьерный рост (следовательно, на получение достойного заработка и повышение уровня жизни).

Показательна и социальная динамика в Китае. По опыту общения со своими студентами из КНР я вижу, что они далеко не так трудолюбивы, как десять-пятнадцать лет назад. Раньше китайцы славились трудоголизмом на весь мир, а сегодня этого качества почти и не видно. Таким образом, идет похожий процесс вытеснения традиционных материалистических ценностей другими, постматериалистическими. Стиль жизни меняется, как и в странах Европы. Это связано с тем, что люди в масштабах целой страны уже выбрались из нищеты и смотрят на мир сквозь другую оптику. Вот Индия пока еще находится в другой фазе развития: там высокие темпы роста экономики и более ярко выраженные ценности классического капитализма. Ее тоже ждут перемены, но позже.

— Говоря о классе наиболее обеспеченных бизнесменов, можно ли сегодня сформулировать, какие факторы и инструменты влияют на их обогащение? Что в новых реалиях приносит максимальные прибыли: традиционные рынки или, скажем, криптовалюта? Или какие-то источники доходов нового типа?

— Если посмотреть на лидеров списка Forbes, мы увидим очень неоднородную картину. Илон Маск — новатор, он явно бросается в глаза. Но есть и какие-нибудь владельцы Walmart, которые имеют классические бизнесы, но все равно занимают почетные места в рейтинге. Даже если прибыль с одного сотрудника невелика, но у тебя огромная сеть, на выходе получается очень внушительная цифра доходов — вполне сопоставимая с тем, что можно получить благодаря высоким технологиям. Если смотреть, к примеру, на российских миллиардеров, мы тоже видим, что банальная тяжелая металлургия приносит невероятные деньги. Точно так же сверхбогатые делают состояния на черной металлургии в современной Индии. В общем, получается, что тенденция к увеличению доли хайтека есть, но преувеличивать и абсолютизировать ее не стоит. Традиционные отрасли глобально никуда не делись.

— Приходилось читать и слышать, что на каком-то витке истории центр «золотого миллиарда» может переместиться на те континенты, которые никогда не были фаворитами в глобальной гонке. Это возможный сценарий или, скорее, домысел?

— Ну, строго говоря, такие процессы уже вовсю идут. Возьмем патентную статистику. Кто сейчас является технологическим лидером? В настоящее время подавляющее большинство изобретений и открытий относятся к двум центрам. Это Северная Америка и Восточная Азия (включая таких серьезных игроков, как Китай, Южная Корея и Япония). Одна только Южная Корея в год патентует почти в десять раз больше изобретений, чем современная Германия. Япония вместе с Китаем — сила несравненно более мощная, чем Западная Европа. А перемещение технологий неизбежно влечет за собой перемещение и перераспределение капиталов. Так что мир уже меняется, и он будет меняться дальше.

ПОДПИСЬ:

Андрей Коротаев: «Ведение прогрессивной шкалы НДФЛ выглядит логичной и закономерной мерой. Если мир использует этот инструмент, почему не использовать его в России?»