В формирование этого зреющего абсцесса вносят свой вклад кризисы самого разного рода. Это и утрата культурной идентичности на фоне беспрецедентного переселения народов, и частично связанный с этим социальный коллапс, и, разумеется, проблемы в экономике. Еще двадцать лет назад Париж считался столицей державы мирового значения, и даже финансовый кризис 2008 года не слишком ударил по ней — в отличие от Италии, Греции или Испании. Сейчас государственный долг Франции превысил 114% ВВП, он растет буквально с каждой минутой, и вот уже остальная Европа опасается, что политическая и экономическая нестабильность может спровоцировать не только падение Пятой республики, но и крах всего объединения Старого Света.

«Затухающий центр цивилизации» — именно так можно описать нынешнюю Европу, и так уж вышло, что именно во Франции привычные структуры прежнего мира будут распадаться с треском — намного более громким, чем у соседей. Впрочем, до апокалипсиса дело не дойдет, однако Франция однозначно утратит свою роль и влияние в мире — а для нее это очень важно. Как будет происходить этот процесс и почему политические элиты не спешат обновляться вслед за изменением настроений в обществе — об этом «Моноклю» рассказал Станислав Ткаченко, профессор кафедры европейских исследований факультета международных отношений Санкт-Петербургского государственного университета.

— Станислав Леонидович, последний крупный политический кризис во Франции случился после Второй мировой войны. С ним покончил генерал Шарль де Голль, который усилил президентскую власть. Получается, что французским политическим силам для разрешения нынешнего кризиса придется эту власть ослабить?

— На самом деле тенденции ослабления президентской власти во Франции уже лет сорок: отказ от сильного президента начался еще при Франсуа Миттеране. При Жаке Шираке этот процесс продолжился, президентский срок был сокращен с семи до пяти лет. Так что сейчас президент Франции все же не такая мощная фигура, как это было при де Голле.

И все-таки я бы сравнил нынешнюю ситуацию с другим кризисом, 1968 года, когда де Голль уже уходил. Тогда тоже все было не очень спокойно — и внешняя среда, и внутриполитическая жизнь во Франции: студенческие выступления, сложности с инфляцией, темпом роста экономики и так далее.

— Возможен ли иной путь — не изменение конструкции власти, а приход если не нового де Голля, то хотя бы человека, который способен этой властью воспользоваться для объединения страны?

— Этот человек должен появиться из военных кругов, во Франции это всегда элита и по образованию, и по положению в обществе. Но последние годы военных держали от реальной власти на огромной дистанции. Возможно, появится яркий лидер масштаба Франсуа Миттерана или Жака Ширака. Но не думаю, что это позволит переформатировать Пятую республику в Шестую: процесс демократизации зашел во Франции уже достаточно далеко — отчасти потому, что в рамках европейской интеграции очень много полномочий переехало в Брюссель.

Президент Франции, например, ограничен в таких важнейших вопросах, как денежно-кредитная, валютная политика, торговая политика, поддержка высоких технологий. А это все-таки очень важные элементы современной мощи государственного лидера, без которых реформа или переформатирование государственной системы невозможны.

Сущность европейской политики

— Французское политическое поле предельно поляризовано. И ровно ту же картину мы видим в других странах. Политические силы не могут договориться друг с другом, вместо созидания они тратят все силы на борьбу за власть. Какие есть схемы преодоления таких кризисов? И что может сработать применительно к Франции?

— Вопрос сложный, потому что трудно понять даже, как именно оценивать эффективность деятельности органов власти, особенно в эпоху таких перемен.

— Ну, скажем, седьмой премьер при одном и том же президенте, пять из которых сменились за последние два года, — показатель «эффективности»?

— Кстати, вполне возможно, что как раз в этой ситуации какая-то стабилизация может наступить. Но в целом осознание, что представляет собой сейчас существо политическое, — это уже более общефилософский момент, но очень для меня важный.

Существо политической борьбы во многих странах, и во Франции тоже, — это выборы. После того как фиксируются результаты выборов, кандидаты тут же забывают о многих либо обо всех своих обещаниях. Первые три года до следующих выборов они делают всё, что хотят, в рамках сделок, то есть ради «обязательств перед партнерами». И потом, уже к следующим выборам, собираются политтехнологи и договариваются, как им дальше воздействовать на избирателя.

Эммануэль Макрон в этом смысле абсолютно классический случай. Да, он какое-то время занимал министерский пост во Франции, но был абсолютно неизвестен. Его нельзя было поставить в один ряд с крупными фигурами — лидерами политических партий или главами министерств , и тем не менее президентом стал именно он. Переизбраться, будучи действующим главой государства, ему потом уже было проще, конечно. Но все отлично понимают, что в 2027 году, когда истекает нынешний и последний срок Макрона, опять будет битва политтехнологов.

— Почему Макрон так цепляется за власть? Зачем ему нужны именно эти два года?

— Ему-то, может, и не очень нужны. Он понимает, что сорвал с неба большую политическую звезду при достаточно средних талантах, не обладая политической харизмой. Но он ставленник очень мощных либеральных кругов. Посмотрите его биографию, где он работал: все сплошь инвестиционные международные компании. У него важная задача — держать высоко знамя либерализма в Европе и в мире, выполнять задания мировой закулисы, ну или либеральных финансово-политических кругов, если угодно. Макрон — ставленник людей, которые хотели бы как можно дольше находиться у власти, потому что понимают, что следующие выборы они могут проиграть. И чем дольше Эммануэль Макрон будет у руля, тем больше им можно будет пользоваться благами доступа к исполнительной власти, получать информацию о рынках и так далее.

Долгий путь смены элит

— Мы в России, глядя на политические процессы в Европе, ждали прихода к власти новых правых, евроскептиков, надеялись на изменение тональности по отношению к нам. Но годы идут, а атлантисты по-прежнему держат власть, да и Марин Ле Пен уже по-другому говорит, и та же Италия оружие на Украину поставляет, и санкции принимаются… и это на фоне ряда общеевропейских бед. Если финансовые, социальные, политические и другие проблемы внутри каждой страны неспособны Европу в целом свернуть с колеи конфронтации с нами, то что тогда сможет? Тотальный коллапс всей зоны ЕС или действительно война?

— Два сценария, которые вы назвали, к счастью, далеко не самые реальные, но теоретически возможны и война, и крах европейской модели интеграции. Но мне кажется более вероятным приход трампистских сил и ослабление нынешних элит в Европе именно потому, что они направили континент по ложному пути. Среди стабилизирующих факторов политической системы в Европе можно назвать именно влияние Дональда Трампа.

«Затухающий центр цивилизации» — именно так можно описать нынешнюю Европу, и так уж вышло, что именно во Франции привычные структуры прежнего мира будут распадаться с треском

Силы, ориентирующиеся на электоральную и, главное, политическую модель, свойственную Трампу, — это популизм, консервативные ценности, взаимодействие с большим бизнесом и с крупными профсоюзами, с национальной индустрией. И одновременно с этим противодействие либеральным внешним силам или даже война с ними — во Франции это тоже проявляется. «Национальное объединение», детище Жан-Мари Ле Пена, которое возглавляет Жордан Барделла, будет участвовать в выборах, и у них хорошие шансы на победу. Но, как говорится, это не точно, что что-то изменится. Как раз потому, что существо политическое в борьбе за власть связано с электоральными вопросами и заявления, которые делаются во время предвыборных кампаний, мало связаны с тем, что политики реально собираются делать после победы.

А что касается Европы, то начиная с кризиса 2008 года она проходит через целую череду потрясений. Это и ложный путь зеленой повестки, и ускоренное внедрение либеральных ценностей, защита меньшинств. Конечно, это и конфликт на Украине, который во многом, как мы услышали из уст Ангелы Меркель недавно, помешал крупным европейским государствам создать нормальный механизм переговоров с Россией, который помог бы избежать дальнейшего ухудшения ситуации.

Но я бы все же ставил на то, что нынешние элиты не станут войну устраивать и до краха европейской экономики не доведут. Все-таки Европа существует нормально: если посмотреть повнимательнее, то экономический рост, пусть маленький, но есть, налоги собираются. Бюджеты, конечно, с огромными дефицитами — но у кого их не было. В целом можно надеяться на ослабление нынешних либеральных элит, ориентированных на глобальные рынки. Параллельно будут происходить какие-то деловые идеологические объединения и подъем национальных элит — путь, по которому уже пошли в Венгрии и Словакии.

— Но процессы идут крайне медленно и со скрипом. «Национальный фронт» от власти отодвинули — хотя они получили больше всего голосов на последних парламентских выборах во Франции. Джей Ди Вэнс не смог помочь «Альтернативе для Германии»… Может, нам вообще не стоит обращать столь пристальное внимание на европейские дела?

— Следить за Европой, конечно, нужно, потому что сейчас именно оттуда исходит угроза для нас. Нам в России важно, чтобы силы трампистского характера как минимум сохранили свои позиции, а лучше бы усилили свое влияние. Вы сказали, что Вэнс ничего не добился. Но он приехал в Европу уже тогда, когда вопрос с выборами в Германии был совершенно ясен. Он выступал в Мюнхене 14 февраля, а выборы были 23-го. Но тем не менее сегодня «Альтернатива для Германии» — партия номер один в стране по электоральным опросам.

Во Франции, с одной стороны, до президентских выборов 2027 года еще довольно много времени. Эммануэль Макрон однажды уже провел досрочные парламентские выборы — в 2024 году. Если он сейчас проведет их, то «Национальное объединение», бывший «Национальный фронт», вполне может одержать победу.

Европейский «дипстейт» не сдается

— Либералы умеют противостоять проникновению чуждых им сил во власть. Что, если и на этот раз придумают что-нибудь, чтобы снова отодвинуть «Национальное объединение» от контроля за реальными ее рычагами?

— Да, это борьба вдолгую, но я бы все же не стал так скептически оценивать ту же деятельность Вэнса в Европе и влияние трампистских сил. Оно очень сильное, и оно будет еще сильнее.

— В чем вообще причина того, что в Европе к власти приходят не слишком популярные политики и партии, не представляющие интересы большинства населения своей страны? Это из-за мажоритарной системы, кризиса политических идей в целом? Или это козни европейского «глубинного государства»?

— Всё и сразу. В Европе сложилась модель распределения суверенитета между национальными правительствами, Брюсселем и инфраструктурами Европейского союза. Прежде всего это Еврокомиссия, поскольку именно она, а не Европарламент распоряжается огромными деньгами. В каких-то случаях она подкупает, в каких-то откровенно насилует политические системы. Можно вспомнить выборы в Румынии, в той же Польше была сделана очень мощная попытка повлиять на президентские выборы — Навроцкий, конечно, победил, но побороться ему пришлось очень сильно.

Есть структуры жесткие, консервативные — но они либеральные по своим ценностям. Их функционирование налажено, а только поднявшимся силам всегда сложнее бороться. Политическая жизнь Европы пока копит критическую массу требований к тому, чтобы изменить характер политических систем, дать дорогу этим новым, по сути антиевропейским (евроскептическим), силам.

— В том же Европарламенте есть объединение евроскептиков. Почему у них даже сообща не получается ничего сделать с брюссельской бюрократией?

— Несмотря на то что в Лиссабонском договоре была сделана попытка усилить полномочия Европейского парламента, все равно они не очень большие. Реальная власть любого парламента оценивается по возможности формировать бюджет и контролировать его исполнение.

Причем национальный парламент каждой из стран почти ни на что не влияет: национальное правительство борется за доли отчислений от ВВП из бюджета, а потом — за долю денег ЕС. Все эти вопросы решаются правительствами за закрытыми дверями. В Европарламенте сложилась, знаете, такая машина для голосования — всегда «за», особенно малые страны, которые сильно зависят от денег ЕС. Это все к тому, что Европарламент реальной властью по-прежнему не обладает и борьба за него не имеет какого-то особого смысла. Евроскептики в огромном количестве избираются в Европарламент, но это ни к чему не приводит.

— В европейских СМИ ситуацию во Франции описывают очень мрачно: «Пятая республика падет», «все плохо»… Это действительно так или это просто медийный шум?

— О Франции действительно в последнее время очень много говорят в пессимистичных тонах и описывают тот же миграционный кризис как ужасный. Я, как экономист, знаю точно, что Франция действительно страна-банкрот и ей будет очень сложно выбраться из этого состояния. Но давайте вспомним, что было с Грецией тринадцать лет назад, когда эта страна рассматривалась как государство, у которого вообще нет никакого будущего. А на днях греки заявили, что они долги выплатили.

Поэтому отвечу так: апокалипсиса не будет, но произойдет потеря статуса Франции в Европе и мире, что, в общем-то, для нее тяжело, поскольку она постоянный член Совета Безопасности. Страна, обладающая ядерным оружием, страна, которая до сих пор сохранила влияние в разных регионах планеты. Для Франции вопрос престижа и статуса существенно более важен, чем для других государств.