Но в 2025 году этот восходящий тренд закончился, более того, осенью к аналитическим данным о замедлении экономики добавились новости о грядущих изменениях в системе налогообложения, которые со всей очевидностью приведут к существенному снижению рентабельности бизнеса. Последнее должно сказаться на объеме его инвестиций и привести к еще большему торможению роста. Впрочем, должно или не должно, это еще вопрос.

С Сергеем Макшановым, управляющим «АРБ Про» (стратегический консалтинг), мы поговорили о том, какие закономерности и случайности в поведении бизнеса могут сработать в нынешней макроэкономической реальности, об актуальных точках роста, особенностях конкуренции и причинах пробуксовывания инноваций.

— Сергей Иванович, экономика и бизнес сталкиваются все с новыми вызовами, в последнее время пошли разговоры о возможной рецессии. Как вы полагаете, есть ли у нас рецессия?

— Для того чтобы рассуждать на эту тему, нужны точки опоры. Почему я об этом говорю? Потому что, если вы меня спросите, у кого сейчас есть достоверные данные об экономике целиком, мой ответ: ни у кого. Ни у ЦБ, ни у Минфина, ни у МЭР. Больше всех, наверное, информации у налоговых органов, но и то они таможен не видят, потому что параллельный импорт не поддается учету и в тени, даже по официальной оценке, 39 процентов, а на самом деле больше.

К примеру, откуда в России взялся прекрасный экономический результат 2024 года? Принято говорить о чем? О бюджетном импульсе и об импортозамещении. Не спорю, бюджетный импульс сработал, и импортозамещаться нам еще лет пятьдесят. Но источник роста номер один — это прямые инвестиции в основные средства, которые делал частный бизнес. Инвестиции из своих денег, кредитных займов там чуть-чуть, включая займы Фонда развития промышленности. То есть статистический факт, что 67 процентов инвестиций в основные средства — это деньги бизнеса. И это, кстати, видит ЦБ.

Есть две цифры, на которые можно опираться. В России за первое полугодие этого года денежные доходы населения выросли на 18 процентов. Понятно, что они распределены неровно, но в карман себе люди положили 57,3 триллиона рублей, на секунду. В зарплате это плюс 17 процентов, в социальных выплатах — больше 10 процентов, доходы от недвижимости тоже выросли, и, наконец, четыре триллиона люди получили с банковского депозита — рост на 50 процентов. Причем надо понимать, что второе полугодие всегда лучше первого. Далее. За три квартала текущего года российские нефинансовые бизнесы за счет размещения своих средств на ресурсах Мосбиржи получили 3,3 триллиона рублей дохода. В итоге больше 60 процентов бизнесов прибыльные, хотя сальдированная прибыль и уменьшается.

За счет кого уменьшается прибыль? Если смотреть по отраслям, то спад в тяжелом и сельскохозяйственном машиностроении, и их, конечно, жалко. А вот нефтегаз не жалко, потому что им надо было давно уходить в высокие переделы. Уголь лежит, лесопереработка лежит, ювелирка лежит. Но в ювелирке это результат регулирования: их перевели на общую систему налогообложения, при этом цена на золото, как известно, феноменально растет и уже превысила 4000 долларов за унцию, то есть у ювелиров колоссальный рост затрат.

Вот и все. А что у нас происходит с производством пищевого оборудования? Рвется вперед со страшной силой, просто со свистом. Что у нас происходит с медициной и фармой? Растет. Что у нас происходит с отраслью гостеприимства? Растет. Что происходит с фитнесом? Плюс пятнадцать процентов. То есть экономика демонстрирует разнонаправленные динамики по срезам «отрасли», «регионы», «города».

Поэтому на вопрос о возможной рецессии ответ может быть только один: в этом году ни о какой рецессии речи идти не может. Хотя экономика замедляется и в 2025 году мы в «АРБ Про» можем первый раз не попасть в свой прогноз: мы давали 2,7‒3 процента роста, но в реальности будет около двух процентов. А вот в 2026 году ситуация заметно поменяется, и мы прогнозируем почти стопроцентную стагнацию.

— Чем вызвано замедление роста?

— Угнетающий фактор номер один — спонтанное вмешательство регулятора. Если говорить о снижении порога по НДС, то 10 миллионов в год выручки* — это парикмахерская с тремя креслами. Потом, социальные взносы для малого среднего бизнеса повышены в два раза: было 15 процентов, а с 1 января будет 30. То есть с учетом еще и многоэтажного налогообложения ты можешь с заработанного рубля отдавать 60 копеек. К чему, естественно, не все готовы просто потому, что еще и растут зарплаты.

Итак, первое — это регулятор. Второе — это санкции. Основательно преодолеть пока удалось только сложности с финансовой логистикой — за счет блокчейна, расчетов в нацвалютах и очень интересной фиатной российской криптовалюты А7А5, в которую почти вся Африка ушла, и их транcакции не видно.

И третье — я бы назвал процессы консолидации в целом ряде отраслей и передел рынка, который очень сильно сказывается на цепочках неплатежей и прочее, прочее. И на 2026 год мы ожидаем замедления довольно серьезного. Почему? Потому что в первую очередь любое производство, включая услуги, по всем составляющим продолжает дорожать. При этом большинство наших клиентов инвестируют. Плюются, сердятся, но тем не менее продолжают это делать.

* Интервью состоялось до выхода предложения правительства о поэтапном снижении порога доходов для уплаты НДС: 2026 год — 20 млн рублей, 2027 год — 15 млн рублей, 2028 год — 10 млн рублей.

Что такое конкуренция

— Какие вызовы для бизнеса обещает нынешнее замедление экономики?

— У нас есть такая схема, она называется пентабазис. Пять оснований, с помощью которых можно описать любой объект — СПЭВИ . Первая буква — С, это субъект. Мы говорим: российская экономика, 2026 год, все понятно. Вторая буква — П, пространство: это земля, моря, пространство под водой, под землей, атмосфера, дальше космос. И у нас очень хорошо на земле и под землей, у нас прекрасные логистические возможности «восток-запад-север-юг», но не очень хорошо сейчас с возможностью везде летать. Ну и наша космическая группировка тоже пока не очень. Буква Э — это энергия, здесь под энергией имеется в виду совокупная мотивация основных групп населения. Буква В — это время, И — информация, здесь характеристика качества прямой и обратной связи, все НИОКР, образовательные и информационные системы. Но принципиальная буква — Э, энергия. Так вот, в 2026 году эта совокупная мотивация будет в значительной мере приглушена. Особенно в части того, чтобы заниматься бизнесом — вкладываться, инвестировать вдолгую и прочее, прочее.

Есть еще одна схемка — это элементы, которые обеспечат долгосрочный экономический рост. Там первый пункт — законодательно-исполнительная власть, образование и наука, инфраструктура, коммуникации, здравоохранение, второй — вооруженные силы и силовые ведомства, третий — экономически активное население с близкими ценностями^ и четвертое — бизнес. Идея такая, что в экономике, которая правильно растет, все элементы функционируют без сбоев, работая с лучшими в мире продуктами, товарами и услугами. У нас по всем этим пунктам есть прогресс, но, к сожалению, ни по одному из них не достигнуто целевое состояние, что, конечно, снижает конкурентоспособность. То есть русский бизнес работает в условиях колоссальных ограничений и обременений.

— Что такое целевое состояние бизнеса?

— Это один из аспектов конкурентоспособности. У нас очень мало производителей станков и оборудования. Мы импортируем 98 процентов станков, это данные 2024 года, почти все закупаем до сих пор у итальянцев, у южных корейцев. Запад, особенно ЕС, в этом плане достаточно мощный, особенно с точки зрения своих инженерных школ, конструкторских бюро. И второе — это высокие переделы, в каждой индустриальной отрасли есть преобладание компаний высоких переделов. К примеру, в России многие сжижают газ, но продают его набитым всякими добавками, из которых потом те, кто его покупает, делают и удобрения, и полимеры, и так далее. Единственный, кто все это вытаскивает и продает китайцам пустой газ, — это Амурский газохимический комплекс. В общем, у нас нет глубокой переработки, у нас нет чистых сплавов. Из угля огромная номенклатура товаров производится, но не у нас. И так далее.

Есть еще один зверь в экономике — это мультинациональные компании, которые работают по всему миру. Бельгийский «Солвей», как пришел в девятнадцатом веке в Россию, так он здесь и есть. «Филипс» тоже пришел в Россию в девятнадцатом веке, и этих «Филипсов» полно разных: «я бреюсь с “Филипсом”», там еще что-то с «Филипсом», и так далее. У нас компаний, которые работают по всему миру, одна. И то она не по всему миру работает, это «Росатом». Кажется, «Еврохим» строит в Бразилии крупнейший в мире завод удобрений. Но он не везде, понимаете? Если мы говорим «Филипс», «Сименс», «Хонда», мы приедем сейчас в какой-нибудь Свазиленд, и на нас свалится бритва «Филипс», турбина «Сименс», и мимо нас проедет пятнадцать «Хонд». Причем проедет в виде грузовика, мотоцикла, мотороллера и трех видов легковых машин. И нет ни одной российской компании, которая имела бы опыт и связи, работая в большинстве экономик продолжительное время. Это задача, которую нужно решить.

Конкуренция с Китаем в первую очередь идет за счет того, чтобы выбрать нишу, где можно произвести продукт, который: а) или малая или средняя серия и б) с очень большой добавленной стоимостью. У Запада большое преимущество в брендинге, и это задача, которую предстоит решить

И тогда мы получим свободный доступ к идеям и технологиям, к обмену этими идеями и технологиями. Сейчас чуть-чуть двери открылись, но этого недостаточно. Мы знаем примеры, когда российская компания перегрызла всех глобальных конкурентов. «Технониколь», пожалуйста. Они сначала загрызли швейцарскую Sika, у которой было 80 процентов рынка мембран, а потом они последовательно удавили итальянскую Tegola, датский Icopal по доле рынка в России и почти везде по своему ассортименту взяли первое место на российском рынке. Другое дело, что им пришлось продать европейские заводы, и это уже геополитика. Но у них хороший экспорт в Китай. Или взять «Эфко» на масложировом рынке: они, будучи очень мощными в маслоэкстракции, создали новый рынок ферментированных белков, которые в десять тысяч раз слаще сахара. Это тоже мировой рынок, и пока нет аналогов. Другое дело, что у развитых стран таких компаний, имеющих уникальные фишки, десятки, даже сотни, а нам еще только предстоит это сделать. Даже если бы у нас были все условия, это должно как-то войти в культуру.

— А играет какую-то роль смена внешнего конкурента: раньше главным конкурентом российских компаний был Запад, ТНК, сейчас это Китай?

— Принципиальной разницы нет. Когда мы говорим про конкурентоспособность, ограничения, о которых я сказал, идут в дополнение к тому, что у нас нет доступных, длинных, дешевых денег. Поводом для сдержанного оптимизма является лишь то, что 33 процента российских компаний вообще не пользуются банковским кредитом. Чего я искренне желаю всем, потому что это неподъемная штука. Но это влияет на конкурентоспособность, потому что играющие против нас конкуренты имеют деньги в пять раз дешевле. И в два раза длиннее.

Дело в том, что, если мы говорим об уровне инфляции, особенно о ее динамике, это конкурентный фактор? Конкурентный. А как нам надо? Нам надо, чтобы, с одной стороны, была инфляция, но с другой — чтобы она не блокировала нам экономический рост. Сможем ли мы управиться в 2026 году с инфляцией? Нет. А в 2027 году? Нет. А в 2029-м — нет. А когда? Хорошо, если это произойдет где-нибудь в 2031‒2032 годах. Почему? Это очень модельный расчет: если будет продолжена динамика индустриализации и импортозамещения примерно такими темпами, то где-то к 2031 году мы сможем примерно уравновесить имеющийся спрос с предложением наших производителей. Причем, когда я говорю «производители», это производители и программного обеспечения, и сервисов, и колбасы. Сейчас спрос многократно превосходит имеющееся предложение, а это стимулирует импорт.

Что касается Китая, есть еще один момент. Китай производит, например, 34 миллиона легковых автомобилей в год. И по огромному количеству позиций они имеют громадные возможности производственные, да еще у них почти все производства кластеризованы. Попробуйте с ними конкурировать, у них постоянные затраты все размазаны. Почему наш деревообрабатывающий холдинг «Свеза» сейчас сокращает штат, останавливает один из заводов? Потому что они производят четыре миллиона кубов фанеры. А Китай производит 248 миллионов кубов. Всё. Вы не выйдете на их себестоимость никак. Хотя древесина, из которой китайцы это делают, вся наша. Поэтому конкуренция с Китаем в первую очередь идет за счет того, чтобы выбрать нишу, где можно произвести продукт, который: а) — или малая или средняя серия и б) — с очень большой добавленной стоимостью. Это не быстрая история. В конкуренции с Западом нам полегче будет, потому что они не могут завалить нас такими объемами. Но у них очень большое преимущество в брендинге, и это задача, которую предстоит решить.

— Что лежит в основе конкуренции сегодня — классический продукт и себестоимость или что-то еще?

— На первом месте сейчас сотрудники. Скажем, в тех отраслях, которые стагнируют, что первыми из затрат начинают резать? Начинают резать людей. Мы же в «АРБ Про» не рассматриваем людей как ресурс, мы говорим, что сотрудники — это капитал. И когда бизнес говорит, что «людей нет», то есть не то что «дельных людей нет», их всегда было мало, а сейчас любых не хватает, — это не принципиально, потому что выход из этой ситуации все равно должен носить стратегический характер. Вот есть в России платформа (что тоже любопытно, потому что это результат сотрудничества Министерства труда и Минпромторга), которая предназначена для промышленных предприятий и застройщиков: там бизнес может легитимно заказать себе рабочих-индийцев в больших количествах. А на днях я встречаюсь с директором по производству одного из наших клиентов в Самаре, и у них там работают северные корейцы, которыми они страшно довольны. Но вопрос в чем? С ними тоже надо работать по-человечески, я имею в виду индийцев и корейцев, пока что-то появится свое. Сейчас модно говорить про soft skills, экосистему, появился еще термин «человекоцентричность». Но мы в «АРБ Про» настаиваем, что есть две главные задачи у департаментов персонала. Задача номер один — повышение производительности труда, то есть эффективности деятельности. Задача номер два — мотивация сотрудников вдолгую.

Важный признак последнего времени — появление платформенных бизнесов. Большое количество B2B-платформ, которые обладают очень широкими возможностями и сейчас начинают заходить на другие рынки. Здесь у российских компаний серьезное преимущество с точки зрения компетенции

Мы сделали продукт, который называется «Стратегическая мотивация персонала», там двухдневный семинар и затем долгое внедрение. И очень мало кто это внедрил, потому что наша система построена на совершенно других основаниях, нежели просто система мотивации. Говорят: не надо людей обучать, надо людей вовлекать и мотивировать. Обучение — это одна из форм вовлечения и мотивации. Вопрос же, что ставить во главу угла. Мы во главу угла ставим следующее: что «в нашей компании люди приносят все больше пользы в единицу времени и имеют большое количество целей на длинную дистанцию». Последнее порождает образ будущего у сотрудников и у всей компании — и это элемент системы стратегической мотивации.

Кстати, по поводу продукта как центрального фактора конкурентоспособности. Я все время удивляюсь, что бизнесмены это до конца не понимают: если компания делает дрянь, ну, какие-нибудь плохие велосипеды или какую-нибудь плохую тушенку и прочее, сотрудники не будут мотивированы в этой компании никогда. То есть надо делать крутой продукт, и это будет людей мотивировать.

Точки роста

— Если сравнить готовность бизнеса к внешним вызовам сегодня и, скажем, лет десять назад, есть разница? И в чем это проявляется?

— Да, однозначно, разница есть. Очевиден пусть не колоссальный, но прогресс начиная с 2022 года, в готовности вести бизнес партнерски. То есть началось какое-то объединение усилий. Я не имею в виду картельные сговоры, речь идет о том, что «мы создадим какую-то совместную деятельность и будем, по сути дела, разрабатывать стратегии партнерства». Сейчас мы видим прогресс на всех рынках. К примеру, в медицине спрос растет существенно, и вот мы сейчас одной медицинской компании делаем стратегию на 30 лет, то есть это 2025‒2055 годы. У них есть партнеры, с которыми они уже сотрудничают и которые берут на себя предоставление различного рода услуг, непрофильных для них. Я что-то не припомню, чтобы это было раньше.

— Почему бизнесу сложно создавать стратегические партнерства?

— Здесь тонкий момент: при создании таких партнерств нужно быть готовыми открыться фактически конкуренту на рынке, договариваться о сферах влияния. Кроме того, не исключена вероятность заимствования удачных идей и ноу-хау, а это все чувствительные для бизнеса вещи. Не все готовы быть такими прозрачными.

Еще один важный признак последнего времени — появление платформенных бизнесов. И это не только WB с «Озоном». Большое количество B2B-платформ, которые обладают очень широкими возможностями и сейчас потихоньку начинают заходить на другие рынки. Здесь у российских компаний серьезное преимущество с точки зрения компетенции, экспертизы. Я имею в виду хорошее качество подготовки специалистов, в первую очередь программистов. Например, есть игрок, логистическая транспортная компания, и она создала программное обеспечение, которое дает возможность грузовладельцам и перевозчикам взаимодействовать в очень удобной и быстрой форме, это в какой-то мере выравнивает условия конкуренции на рынке, что очень важно.

— Какие точки роста есть сегодня у российских компаний?

— С точки зрения потенциала это импортозамещение и экспорт. Давайте возьмем на пересечении, какой для нас самый хороший рынок, который импортозаместится красиво, и экспорт у него подрастет? Это, конечно, программное обеспечение. Худо-бедно айтишники в этом году процентов 20 нарастили экспортной выручки, и это меньше, чем в 2024 и 2023 годах, и меньше, чем в 2021-м. Это агропром при всей его замученности — там 50 миллиардов долларов на экспорт. Медицина и фармация, HoReСa, рынок гостеприимства и туризм в широком смысле. Есть еще такой момент: если взять рынок недвижимости, ввод в метрах, знаете, какие самые большие площади вводятся? Больницы и госпитали. А на втором месте гостиницы, но у них льготы. Все, что касается HoReСa, им дали немножко дышать, они могут иметь до трех миллиардов выручки, до тысячи человек сотрудников, чтобы работать на новой схеме без НДС.

Откуда в России взялся прекрасный экономический результат 2024 года? Источник роста номер один — это прямые инвестиции в основные средства, которые делал частный бизнес. То есть статистический факт, что 67 процентов инвестиций в основные средства — это деньги бизнеса

Вообще, если мы говорим, что самые качественные и нужные продукты выходят на внешний рынок, а это товары или услуги, то услуги все рентабельнее, чем товары, они позволяют генерировать гораздо большую добавленную стоимость. И в мировом экспорте деньги генерирует экспорт услуг, основную часть. Теперь, если мы сравним конкурентоспособность России в сервисе, если не брать ЖКХ, то у нас услуги лучше — это и онлайн-услуги, и госуслуги, и такси, и HoReСa.

Что касается товаров, то тут работает иная логика. Если мы не видим хорошей дороги выхода за пределы российской экономики или она закрыта, то это становится особым риском. Скажем, весь рынок каких-то производственных линий — 50 штук, но ты ставишь завод, который стоит девять миллиардов, выпускаешь 50 линий и дальше ходишь и гипнотизируешь эти свои станки, потому что тебя на мировой рынок просто не выпустят, в том числе потому, что эти станки неконкурентоспособны.

— Работа на военно-промышленный комплекс может стать точкой роста или это относительно редкое явление?

— Нет, это не редкость. Например, есть Курский завод аккумуляторов, он выпускал в основном батареи для тракторов, а сейчас полностью работает на ВПК. Есть производители кабеля, у них был очень маленький гособоронзаказ, а сейчас он очень большой. Производители текстиля. Если брать регионы, это в основном Удмуртия, Курганская, Тульская области и еще кое-где по чуть-чуть. Беспилотники — это Татарстан. Существенная часть бизнеса в этом участвует, но это даже не половина. Да, многим это помогло, но сейчас мы точно знаем, что, например, даже поставщиков электронных компонентов дебиторят и не платят им. Со словами «войдите в положение». Бизнес, конечно, готов, но налоговой ты это не объяснишь. Им говорят: это ваша проблема. То есть это не точка роста.

— Ну и сакраментальный вопрос: что у нашего бизнеса происходит с инновациями?

— Помните, в этом году дали Нобелевскую премию по экономике Джоэлу Мокиру, Филиппу Агьону и Питеру Хоуитту, и вот как раз один из них доказал, что экономика остается инновационной, когда удается реализовывать так называемое креативное разрушение? То есть выходить на принципиально новые виды продуктов, услуг или еще чего-то. Для этого нужны инновационные центры, венчурные фонды и так далее. В России очень маленькое количество R&D-центров у бизнеса, их насчитывается несколько десятков. Динамика есть, но чем это измеряется? Количеством патентов. У нас там 0,9 процента от общемирового числа патентов. Абсолютный лидер здесь Китай со своими 50 процентами. А что вы хотите, они 250 тысяч студентов-китайцев отправляли каждый год учиться за рубеж за счет государства, 42 года подряд, те возвращались в страну и начинали генерировать в ней пользу мирового уровня.

Ну а два других нобелевских лауреата сказали, что если нет технологического базиса, индустриального, то тоже экономика не станет инновационной. Про индустриальный базис мы уже говорили: когда импортируется 98 процентов станков, очень сложно стать инновационным. То есть нужно иметь значительное количество компаний, имеющих конструкторский потенциал.

— Сейчас некоторые промышляют реверс-инжинирингом. Это может быть альтернативой собственным разработкам?

— Реверс-инжиниринг — замечательное дело, просто нужны хорошие реверс-инженеры. Потому что железо мы уже научились делать, главное — это софт, телемеханика, обвязка и прочее. Но в этом-то и проблема. Нужно создать производственную, технологическую, конструкторскую элиту. Потому что сейчас еще перемрут люди с советской инженерной подготовкой, и у тех, кто вовремя не спохватился, наступит коллапс.

— Кто это должен делать — сам бизнес или государство?

— Государство ведет себя, к сожалению, непредсказуемо. Вот в 2025 году самый большой вклад в прирост прибыли внесли медицина, фарма, образование и туризм, а в следующем году образования в этом списке не будет, потому что кому-то в голову пришла мысль ввести квоты на платное обучение. И теперь, если человек окончил экономический колледж, его не возьмут в вуз на специальности «механотроника» и «робототехника», потому что он должен был окончить какой-то специализированный колледж, после которого должен был сдать ЕГЭ по физике. То есть набор на эти специальности сейчас заблокировали, было 200 платных мест, стало 50. И еще один момент. Они определяют не только количество, но и порог цены. Это уже перебор.

— А что может предложить бизнес?

— Мы ведем одного игрока, который стал номером один по количеству реализованных проектов в промышленной роботизации. Они когда-то занимались стройматериалами, а потом зашли в этот бизнес. Промучились энное количество лет, зато сейчас у них пять конструкторов, которые работают над созданием робототехнических ячеек. Они еще до 2022 года роботизировали все российские заводы «Данон», причем сам факт, что компания номер два в мире по переработке молока не позвала ни японцев, ни корейцев, говорит о многом. А сейчас с ними подписала договор «Эконива». И как они работают: набирают головастых студентов и, получив заказ, начинают разрабатывать конструктив, потом — сборку, а студенты вместе с ними все это делают руками.

Кстати, если говорить о поиске конкурентоспособных ниш, в данном случае как раз все совпало. Я считаю, что если отрасль, куда мы можем натолкать мозгов, позволяет работать малыми и средними партиями, то пойти туда — это вот святое.