- Я сегодня откатался, заказ за заказом, это вообще ужас что творилось. У меня стоит шесть программ по такси, я по одной программе катаюсь, а мне с других приходит: выйдите на линию, помогите своим горожанам.
- Чтобы бесплатно отвезти людей?
- Говорят, таксисты развозили бесплатно. Но как таксисты могут везти бесплатно, - скучнеет таксист. – Бесплатно – это опять же, только показуха.
- А что значит «помогите горожанам»?
- Ну, понимаете, как. Тот же Яндекс сказал, «мы будем возить бесплатно». Водители… ну как я могу возить бесплатно, если мне завтра надо утром в конторе отчитаться? И привезти денег. И что сделали конторы. Они водителям сами платили по безналу. Сколько рук было, это просто ужас.
- Сколько чего?
- Ну, рук. Тормозили. А потом я по Литейному ехал, люди через мост шли. Как демонстрация. Метро закрылось, все в автобусы не влезут. Я вот женщину вез, она говорит: я дозванивалась до диспетчера в такси 15 минут, чтобы заказать машину. Так пробки были 10 баллов.
Петербургское молоко
У станции метро «Технологический институт» мемориал из цветов. И у «Сенной площади». Люди приносят не только цветы и свечи, они пишут бумажные послания. Там написано: «Петербург сильнее насилия» и «В любой ситуации оставайтесь людьми».
Через сутки после теракта люди приходит, чтобы молча постоять рядом. Городу нанесена рана, и люди приходят ее залечивать.
- Всю блокаду мы здесь пережили, - говорит Раиса Сергеевна. - Это не первый теракт в нашем городе. Мне было 4 года, когда началась блокада. Но я все помню! Как люди лежали покойники на скамеечках. А я с мамой за ручку шла. Наш дом сгорел, где мы жили. Нас перевели к родственникам пока, а потом дали комнату.
- Раны, получается, не зажили у вас?
- Конечно, нет! Блокада – это навсегда.
Студентки Технологического института Карина и Софья, как и Раиса Сергеевна, могли оказаться в этом вагоне, на месте этих людей, и это общее горе, для всех поколений.
- Я как раз могла с учебы ехать, - говорит Карина. - У меня пары закончились, но я была на работе. Когда осознаешь, что ты мог оказаться в этом месте или кто-нибудь из твоих близких… в этом месте… страшно становится.
- Вчера с работы у нас многие друг друга подвозили, - продолжает Софья. - Я видела, что много людей в яндекс.картах предлагали довезти. И были посты, чтобы забирали людей с остановок. Даже писали: не проезжайте мимо, есть бабушки и дедушки, которым домой не добраться, а у них телефонов нет. Меня поразило то, что Петербург такой сплоченный город оказался. Наверное, те люди, которые блокаду пережили, они знали об этом. А когда ты родился и ни разу в своей жизни с этим не сталкивался, понимаешь только в такие моменты.
- Вы здесь родились и выросли, и только сейчас понимаете, что это за город?
- В такие моменты – да. Когда такое горе, которое весь город затронуло, ты это понимаешь
Анна пришла с двумя невоспитанными мальчуганами, они орут, дерутся, и она их не трогает.
- Мы вчера тоже просто были в метро, но вышли на полчаса раньше, - просто и без надрыва говорит она. – Наша ветка метро. Старший был в школе, я с младшим ребеночком была.
Младший в это время, надрываясь, орет старшему: «Ну хва-тит! Хва-тит!»
- Ой, да страха было, непереносимо! Сразу за старшим ребенком в школу, сразу домой. Вчера вечером не получилось приехать, приехали сегодня возложить цветочки. Нам очень больно. Казалось, что это может быть где угодно, но нас никогда не коснется.
Она еще долго стоит, фотографирует цветы. Широкий объектив телекамеры наезжает на нее, переходит на детей. Дети машут в камеру руками, им не стали объяснять, что случилось.
Люди подходят с колясками, с грудными детьми. Дворник с лопатой стоит у ограждения Московского проспекта. На нем оранжевый жилет. Весь мусор он уже собрал. Но не уходит.
- Тяжело на душе у меня, - он с трудом подбирает русские слова. - Мы тоже все переживаем. Я был не рядом, нам всем мастер сказал. Потом сюда пришел, подметал, урна собирал. Пожарные, милиция, скорые…
- Вам было страшно?
- Людей жалко, - говорит он и снова замирает, уставившись в одну точку.
Женщина в клетчатой куртке, с сухим и бесстрастным интеллигентным лицом, стоит здесь уже полчаса. Ее зовут Надежда Юрьевна.
- Слов-то нету, понимаете, когда такое горе. Чем больше слов, тем больше… мусора.
- Мусора?
- Да. Потому что все здесь, - она подносит руку к груди. – Когда здесь очень больно, то… сами понимаете, очень трудно из себя что-то выдавить. Очень страшно… и очень жаль… тех совершенно ни в чем не повинных людей. Молодых, самое главное. В основном, молодые…
- Почему вы сюда сейчас пришли?
- Душа просит. Мир делится на добро и зло, и единственное, что я поняла за вчерашний день, - что добра все же больше. Никто этих людей, которые приходили сегодня вчера, пришли сегодня и еще придут, их ведь никто… не просил, не заставлял, не подкупал. Они просто пришли.
- В этот момент острее чувствуется, кто такие петербуржцы?
- Я уже достаточно давно живу, я здесь коренной человек, для меня город очень родной, и сейчас очень много совсем не петербуржцев, но я… но я очень надеюсь, что большинство из них… все-таки впитали наше петербургское… молоко что ли, которое вскармливает. Что они все-таки… чтобы те, которые приехали и остались, они тоже встали и сказали: да, я тоже приближен к этому.
- Скажите, в чем оно, это петербургское молоко и что они должны впитать?
- Я не знаю, может быть это какие-то напыщенные слова, но в каждом городе есть что-то такое местечковое, и у нас здесь тоже оно есть. Очень сложно сказать. Какое-то спокойствие что ли. Даже не то чтобы спокойствие… а спокойствие в стойкости. Что-то такое, что людей объединяет на культурном уровне.
Она молчит, как будто колеблется, и решается.
- Нахрапистости не должно быть. Нахрапистости. Тема такая, что я могу показаться такой теткой, которая ворчит: «Вот, понаехали там!» - но я не об этом сейчас.
- Вы о городе?
- Я говорю о городе, а город – это что? Это не только стены, это история, это люди. Поколения. А другие, те, кто приехал откуда-то и мировоззрение оттуда привез: кто-то едет за легкой жизнью, кто-то считает, что надо себя показать. А за что тебя уважать? Надо, понимаете, что-то сделать или уже сиди тихо и жди, когда ты созреешь и поймешь. Каждому не скажешь: вот так делай, а так не делай. Ведь не дети уже. Я понимаю, что мы все у Бога дети и в сто лет еще. И что учимся мы всю жизнь. Но такие ситуации, из колеи выбивающие, очень на многие мысли наводят. Заставляют задуматься над смыслом жизни, пересмотреть что-то, глубоко в себя заглянуть, ну, в общем, повзрослеть. Взрослеть каждому. Несмотря на возраст!
- Не знаете, а почему именно портрет этой девушки висит над мемориалом, так сказать, уже? – спрашивает у нее подросток со скейтом.
- Мы не знаем, но мы можем только предполагать, - отвечает она ему.
- Не знаете, нет?
- А как вы думаете?
- Я не знаю, мне только вчера сообщили об этом. Всех подробностей этого дела не знаю. Список погибших я тоже не видел. Кто как отличился, тоже не знаю.
Свидетель
Дима Жаров оказался совсем рядом с местом трагедии.
– Я документальный фотограф, но вчера я лажанул, - он смеется, но это смех потрясения. – Меня потом спрашивали, не сделал ли я снимков. А у меня с собой фотоаппарата не было.
- А вы бы смогли снимать в этот момент?
- Не знаю, что сказать. У меня с собой был телефон, и я на телефон неплохо тоже фотографирую, когда нет камеры под рукой. Но я даже не знаю, как объяснить. Короче, я растерялся и хотел, наверное, скорее выбраться. До последнего была неизвестность. Я на эскалаторе когда поднялся, тогда только понял. Просто первая картина: поднимаешься на эскалаторе — сидит на стуле мужчина, сотрудник метрополитена, и рыдает. А вокруг него женщины бегают. Я еще прошел, и с другого выхода побежали люди с носилками. Я не знаю, кого они несли, но он был без сознания, человек.
Платформа станции метро Технологический институт сдвоенная: удобно пересаживаться между линиями метро, нужно просто перейти на другую сторону платформы. И за счет этого станции две, по одной в каждом направлении. По счастью, Дима оказался на противоположной.
- Я перешел платформу, зашел в поезд, который почему-то никуда не шел. Там уже народу было достаточно, еще минут 5-7 я в нем стоял, машинист через какое-то время сказал: «Извините, мы пока не можем ехать». И я так понял, что, видимо, в этот момент как раз произошел взрыв.
На следующий день, на редкость солнечный, он стоит у станции метро Горьковская – тут совсем недалеко пришвартован крейсер Аврора, и за спиной у него Соборная мечеть, главная у российских мусульман. Ему нужно войти в метро и поехать в центр города, на ту самую станцию, Технологический институт. И тогда он окажется на том направлении и в том самом месте, где произошел взрыв.
- Я вчера не успел, сегодня еду за камерой. А если бы поехал, я вчера бы точно так по этому пути возвращался, совпало бы. Ну в общем, что я там наверху видел. С носилками троих человек при мне пронесли, пока я медленно шел, не понимал ничего. Бинты с кровью валялись. Вышел на улицу, было немного еще машин скорой помощи, полиции тоже было мало. Никто не выпроваживал, ну разве что на входе начали открывать дверь, чтобы носилки побыстрее вынести. Они начали метаться, кричать: «Быстрей, быстрее! Сейчас, может быть, еще раз рванет!» Вдоль стен стояли люди, которые смогли сами выйти, кровь была на лице, но, видимо, они были не сильно ранены…
Дима приехал в Петербург 12 лет назад, а родился в Казахстане, в городе Целинограде, который теперь стал Астаной. Приехав сюда, он ощутил, что эти стены и эти набережные ему впору. И Питер стал для него даже не вторым, а единственным родным городом.
- Я думаю, сейчас пара недель пройдет и все будет как прежде. Обратил внимание, что металлоискатели как стоят, так и стоят, с сумками большими ходят – никто никого не останавливает. Можно еще раз повторить, если сильно захочется.
- Чувство защищенности разрушено?
- Не знаю, ну я не прям считал, что в Питере такого никогда не может произойти, это все-таки второй город в России, здесь очень много жителей, здесь бывают первые лица страны, но все-таки была такая надежда, что это только в Москве может происходить. Все там сосредоточено.
- А отношение людей друг к другу изменилось?
- Ну, вот вчера было заметно, все друг друга подвозили. Хотя я в итоге не дождался и сел в маршрутку, которая продолжала за деньги набивать людей под завязку, все на головах сидели и ехали полтора часа. Вчера, да, была заметная взаимопомощь, но я думаю, это пройдет недели через две.
- А вы реалист.
- Я с некоторой опаской отношусь к людям, - он усмехается и сам себя возвращает к тому дню. - Я трупы не впервые видел, потому что я учился в академии МВД. Но там все было по-другому, там было все понятно, почему. А тут люди, возможно, живые, все в крови…
- Внезапное осознание того, что жизнь конечна.
- Да. С формулировкой своих ощущений мне сейчас сложновато.
Как бы то ни было, мы спускаемся в метро. Дима замечает, что не любит скоплений людей. Поезда с обычным своим грохотом вылетают из тоннелей. От Горьковской до Сенной площади всего две станции. На Сенной нельзя не думать о том, что ровно сутки назад точно так же здесь ехали люди, которые не вернулись домой. В тоннеле, где-то посередине между Сенной площадью и Технологическим институтом, поезд притормаживает: это, наверное, там, где был взрыв. Но, наконец, платформа, двери открываются – и мы выходим прямо на фотокамеры, прямо на гору цветов – и вспыхивает картина: это как в Москве в 2004-м.
Мы встаем за спинами людей, Дима достает фотоаппарат и начинает снимать. С фотоаппаратом в руках он больше не думает об опасности.
Машинист
Антон отработал утреннюю смену на пригородной электричке, задержался в депо, и тут обо всем и узнал. Позвонил родным, услышал их голоса. Зашел в группу «Метро» Вконтакте и увидел, что метро закрыто, и люди не могут добраться домой.
- Надо помочь, - подумал он. – Все уже случилось, больше ничего для своего города сделать не могу – но могу подвезти.
Подвернутая черная шапочка, куртка, железнодорожная форма. Он стягивает шапку – аккуратная короткая стрижка. Волнуется, беспокоится. Никому, говорит, и даже жене, не сказал, что бесплатно возил домой людей.
- Почему?
- А зачем говорить? – спрашивает он: это кажется ему нескромным.
- Первого пассажира я взял у одной станции метро и довез до другой. Это была очень испуганная девушка, вся в слезах, она ехала после репетиции в театре. Сделал полкруга, встал на аварийку, и ко мне сами пришли пассажиры. И потом позвонил одинокий человек. Я сделал еще полкруга и вернулся домой.
Прошли сутки. Он отработал смену и опять ищет попутчиков – хочет повторить.
- У них поезда подземные, а у нас наземные, да и не потому что сфера близкая, а просто потому что людям помочь. Если бы было наводнение, коллапс транспортный, пыльная буря – я бы поступил точно так же.
- Вы что-нибудь новое узнали о своем городе за это время?
- Я убедился в своем городе. Что мой город сплотился вокруг этой трагедии. Даже у станций метро были очереди, мне казалось, из желающих подвезти. Я не видел ни одного равнодушного человека. Даже стоя в пробке на мосту, где пробок вообще никогда не бывает, стоя в пробке, я понимал, что практически каждая машина – это машина, которая подвозит кого-то бесплатно. Поэтому никто никому не сигналил, никто никого не ругал, никто никого не подрезал, все стояли и терпеливо ждали. По-моему, весь город вышел.
- На один вечер.
- Нет, продолжают выходить. Это очень интересно, хотя таксистам это не с руки. Во-первых, это компания. Кому-то скучно ехать. А кто-то, возможно, – один, кто-то семью давно хочет, а никак не получается. А вот будет повод, предположим. Чем больше семей у нас появится, тем больше будет детей. Ну, хоть повод такой грустный, но если… родятся дети… за счет смерти одних родятся другие, получается… тоже будет хорошо. Нет, тех, кто погиб, никто не сможет заменить. Но любое рождение человека – это хорошо. С чем бы ни было связано.
У него крохотная дочь, он мечтал о дочери с детства и купил в машину для нее самое дорогое детское кресло, какое только мог найти.
- У вас опасная работа. Ведь такие случаи могут происходить и в электричках?
- Нет, когда я на работу иду, я просто думаю: вот у меня смена впереди, я ее отработаю. Все. Голова забита другим: с какой скоростью нужно проехать, во сколько нужно прибыть, какое давление должно быть у меня в системе.
- А что вы думаете о машинисте метро Александре Каверине?
- А что я должен думать?
- Он герой?
- Да.
- Или он простой человек?
- Ну да.
- Так это или то?
- И то, и другое.
После смены он зашел в самый обычный фастфуд, рядом с вокзалом. Но и здесь на стене — крейсер Аврора.
- Ну это же Питер… - улыбается он. – Что-то не ждал, что такая трагедия накроет мой город, в котором я родился и вырос. Питерский метрополитен – лучший метрополитен в мире. Мой город – лучший город в мире. Просто было непонятное ощущение: в моем городе, как же так, черт знает что! Где угодно, но не у нас.
- У вас есть гнев?
- Есть просто непонимание. Как вообще могло произойти. Но есть и кого поблагодарить. Это наши люди, питерцы, те, кто помогал всем, чем мог.
Панихида
Троицкий собор в Санкт-Петербурге был построен как собор лейб-гвардии Измайловского полка. Соответственно боевой истории, его периметр украшают трофейные турецкие пушки, а в стены вмонтированы белые мраморные доски с именами офицеров, погибших при Аустерлице и на Бородинском поле.
Троицкий собор – ближе других к станции метро «Технологический институт», от метро до него идти 15 минут, и сегодня здесь идет панихида по четырнадцати погибшим в метро, и по петербуржцам, погибшим в самолете A-321, возвращавшемся из Шарм-эль-Шейха, и в поезде «Невский экспресс».
На проповеди после панихиды священник говорит об Иове, который потерял всех своих детей, и о его верных друзьях, которые семь дней молчали и только потом стали говорить Иову, что за бог такой, в которого он верит, что забрал детей у Иова. И Бог сказал Иову: противны мне слова друзей твоих!
Людей не очень много, ближе всех к священнику стоят люди с портретами в руках – родственники погибших. И он говорит им и всем остальным, но прежде всего им:
- Мы бы очень хотели часть себя отдать, чтобы с ними такого не случилось. Без воли Господа ни один волос не упадет с головы человека. И эти люди, – может быть, они стали жертвой ради того, чтобы оставшиеся что-то поняли.
И он говорит им, что душа в человеке постоянна, и когда исчезает человек с лица земли, дух его переходит в мир иной. И там с ним не случится никакого зла.
Ирина Евгеньевна Захарова пришла с портретом дочери, молодой, красивой, в форме МЧС. Полтора года назад Эльвира погибла в авиакатастрофе над Синаем. Ирине Евгеньевне еще не хватило времени в это поверить.
- Нам нужно иметь доверие, которое имел Иов, - продолжает священник. – Пусть мы ничего не понимаем, пусть нам страшно, пусть нам тяжело, но можно обращаться к Господу: не можем принять, понять, прости нам эти вопросы, но, Господи, мы в твоей руке, пожалуйста, благослови нас! Будем ли мы жить или мы погибнем от взрыва бомбы – Господи, мы в твоей руке! Те, кто сделал этот выбор, не боятся ничего.
После него к людям выходит Ирина Евгеньевна. Держа портрет своей единственной дочери, она говорит тем, кто потерял своих близких в метро, слова, которые никто кроме нее не сможет им сказать. Голос ее, усиленный микрофоном, звенит под куполом храма.
За ней выходит молодой батюшка, отец Сергий. Ни в христианстве, ни в мусульманстве нет ненависти, говорит он, и люди, которые убивают других, так ничего и не поняли.
Среди людей стоят сестры Ирины Медянцевой, известного кукольного мастера, которая во время взрыва закрыла собой дочь Лену.
- Нас восемь сестер и два брата, у нас очень большая семья, сейчас все съезжаются в Москву, – говорят сестры.
В храме очень много телекамер, они встают в очередь перед семьей, и женщинам приходится четыре или пять раз пересказывать историю гибели сестры.
Ирина Евгеньевна отходит в сторону, садится на скамеечку, кладет рядом с собой портрет.
- Я себя каждый день спрашиваю: а как мне дальше жить? А что делать? Потому что разрушена вся семья, разрушены все семейные традиции. Сейчас они превратились в горестные даты, но мы стараемся их называть вечерами памяти.
Ирина Евгеньевна руководит работой благотворительного фонда «Рейс 9268», который основали родственники погибших в авиакатастрофе. Этой весной родственникам предстоит тяжелая миссия, нужно захоронить 700 не идентифицированных фрагментов тел, которые хранятся в крематории. Когда был создан фонд, им позвонили из гильдии кузнецов и сказали, что будут их поддерживать.
После панихиды в храме вместе с отцом Сергием и президентом гильдии кузнецов Ирина Евгеньевна едет на панихиду у метро Технологический институт. Они забираются в высокий джип, отец Сергий вперед, Ирина Евгеньевна и президент гильдии кузнецов — назад. Молодой отец Сергий будет настоятелем храма, который построят в память о погибших в авиакатастрофе над Синаем, и все родственники уже полюбили его.
- Отец Сергий! – зовет Ирина Евгеньевна, и отец Сергий неловко поворачивается и выглядывает из-за своего одеяния, закрывающего ему полголовы. – Женька в понедельник звонит, у меня в школе комиссия, сидят проверяющие, он мне звонит без пятнадцати два и кричит: «Ирина Евгеньевна! Вы на работе?! А Викторыч где?» - я говорю: «Жень, мне некогда, а что случилось?» - «Всем скажите: никакого метро! Взрывы! Мы поехали!» У меня сердце опустилось, ужасно. Я говорю сразу всем: не пускать никого никуда. Родители всех детей забирали.
Вообще-то Ирина Евгеньевна – директор школы, и ей после панихиды ей надо возвращаться на работу. Женька, ее зять, служит в МЧС.
Машина подъезжает к метро, и отец Сергий порывается выпрыгнуть раньше времени, нарушив правила дорожного движения, но кузнецы его не отпускают. Они проезжают вперед, до стоянки, выходят из машины и солидно возвращаются к метро. Там их уже ждут другие родственники, одни сейчас поедут на кладбище, другие – навестить подругу по фонду.
- У нее двойняшки родились. Месяц назад, - говорит Ирина Евгеньевна. – Мы так за нее переживали. У нее в самолете погибли двое детей и мать.
Девочки
В два часа Полина и Маша, второкурсницы Института культуры, выходят с физкультуры. Основной корпус института расположен у Дворцовой площади, но на физкультуру приходится ездить на Черную речку. Физкультуру можно было бы прогулять, но за нее больше всего отчисляют. На второй день после взрыва в метро занятия отменили, так что сегодня им впервые после взрыва пришлось спуститься в метро. Ехать до общежития 40 минут. Девочки боятся.
- Мы узнали через социальные сети, и на паре мы уже не могли слушать препода, потому что начали родители звонить. С последней пары нас уже отпустили. Некоторые боятся еще ездить в метро, - говорит Полина, заходя в вагон.
- А вы боитесь?
Она пожимает плечами.
- Ну, другого удобного пути нет. Хоть на автобусе, хоть на машине ехать очень долго.
Вчера занятия отменили, а сегодня, спустившись в метро, девочки поняли, что стало очень тихо: рекламу отключили. Люди стали оглядываться друг на друга и задерживать взгляд на чужих рюкзаках.
- В понедельник очень строгий преподаватель был мягче к нам, рассказал, как себя вести. В этот день он разрешил нам отвечать на звонки близких на своей паре. И еще в начале пары у нас была минута молчания.
Соседка Полины учится как раз в Технологическом институте, она слышала скорые и вертолеты, добралась до общежития только в шесть часов и сразу легла спать. Они не стали обсуждать это между собой, просто сделали выводы, говорит Полина.
- А вы уже ощущаете себя петербурженкой?
- Нет, я особо город не знаю, показать никому не могу. Просто как турист. Но здорово, что все стали друг другу помогать! Я не знала дороги, и у меня разрядился телефон, осталось 6%, а мне еще надо маме отзваниваться через час. Я говорила девочкам, пойдемте в антикафе «Каледонский лес». Они на своей страничке писали: мы вас чаем напоим и найдем даже машину. Но девочки уже вызвали такси.
Антикафе «Каледонский лес» находится в переулке Александра Гривцова, под мемориальной табличкой лежит свежий букетик роз. Ветер перед дождем поднимается, гонит по переулку пыль и обрывает красные лепестки. Александр Гривцов был шофером артиллерийского полка, воевал на Ленинградском фронте, погиб в 1944-м. Ему было 30 лет. Разве могло кафе в его переулке поступить иначе?
- Ехали мы около трех часов, много стояли в пробках, но заплатили всего 700 рублей. Мне кажется, это меньше, чем обычно. А другие девочки у нас пешком пошли, и они пришли всего на 15 минут позже нас.
Полина и Маша выходят из метро на станции «Ладожская».
- Сейчас здесь так пусто, - удивленно оглядывается Полина. – А тут ведь еще и вокзал.
Приходите пить чай и гладить котов
Кафе «Республика котов» на Литейном проспекте приглашало тех, кто не может уехать домой, на чашку чая и погладить котов. Они готовы были оставить людей ночевать у себя, но в девять вечера все разъехались. На следующий день начался траур, и кафе продлило приглашение.
«В связи с трагическими событиями и тем, как гордо и стойко петербуржцы переживают случившееся: в дни траура 4, 5 и 6 апреля Республика котов на Литейном, 60 открывает свои двери и свободный вход для всех. Желающих угостим горячим чаем. Друзья, приходите немного реабилитироваться от жутких событий, пообщайтесь с кошками и котами — они есть добро и спокойствие. Они символы и хранители нашего любимого города».
И люди пришли. Здесь детей заставляют мыть руки не после кошки, а до того как потрогать кошку. В двух залах Республики живут 35 котов, причем половина - из Эрмитажа. Люди могут прочитать историю каждого, выбрать себе кота и забрать его домой. На третий день коты пошатываются – если в обычных приютах им не хватает внимания, то здесь они получили столько, что самые дикие стали ручными.
Николай Боровков называет себя пресс-секретарем Президента Республики котов. Президент, само собой, - кот.
- В день теракта мы все узнали, находясь здесь. Здесь у нас Мариинская больница, поехали бесконечные машины с мигалками. Сразу встал весь город, появилась паника какая-то. Людям надо было где-то переждать. Мы старались, угощали чаем. И когда объявили день траура, решили снять все взносы. Мы работаем как альтернативная форма приюта – но здесь пригласили людей реабилитироваться.
Николай родился и вырос в Костроме, приехал в Петербург десять лет назад и понял, что город для него – «в крови родной».
- Я знал этот город таким, он таким и был всегда. Здесь люди, которые знают друг друга пару часов, могут помочь тебе с жильем, к себе отвезти, устроить, подвезти, подкинуть. Ничего удивительного от того, что происходило сейчас, в день теракта. Как будто у города человеческое лицо, и Санкт-Петербург - это твой… брат! Ближайший друг. Абсолютно родной человек, которого ранили. Больше всего сейчас мы думаем о тех, кто пострадал и кто погиб. Но и сам город переоцениваем. То, чего мы не знали про блокаду, потому что не мы, а другие поколения это все проходили. По-другому теперь мы смотрим на отколотые куски от Исаакиевского собора. По-другому будем воспринимать надписи на улицах про артобстрелы. Что-то очень личное задето. Посягнули на что-то святое. Мне кажется, ни в одной религии не может одобряться подобное: посягать на здоровье города, который и так пострадал.
- А что главное в Санкт-Петербурге?
- Ну, вот эта сплоченность, единство людей. Мы видим, как город вставал на защиту Исаакиевского собора. Как люди выходили на митинги, и у них не было предводителя. Народ, способный жить без управления. Хорошо, сплоченно. Люди друг другу улыбаются, идут с добром. Понятно, что есть разные люди, но – вот сейчас после теракта я спускаюсь в метро, мне там не страшно. Я не вижу паники. Наступила тишина, люди снова пошли в метро. Мало кто даже в наушниках едет. Люди слушают эту тишину. Люди на минутку остановились и молчат.
- Скорбят.
- Да. Но у всех при этом какие-то светлые глаза. Они знают, что надо гордо это пережить, выстоять и жить дальше.
- Будто за этот город можно отдать жизнь?
- Я думаю, да. Мне понятно, что происходило в блокаду.
Дождь прошел. Небо порозовело. По Невскому проспекту мчатся куда-то пожарные машины, бросая отблеск на зеркальную табличку Сбербанка: «В память о героизме ленинградцев и мужестве сотрудников сберегательной кассы №15, работавших здесь на протяжении всех 900 дней блокады Ленинграда».
