Братья
— Я за брата своего, Василия Анатольевича, так переживаю — ничего с собой поделать не могу! — рассказывает рязанский дальнобойщик Дмитрий Анатольевич. — Вы не представляете, как мне было тяжело, когда я на него чужого наездника сажал! Ночами не спал. Все воображал: а как этот чужой у Василия Анатольевича передачу переключит, а как этот чужой на Василии Анатольевиче проедет по гололеду — в кювет бы не завалил…
Голову сломаешь, пока догадаешься, что Дмитрий Анатольевич ведет речь о своем грузовике, которого наградил уважительным именем и считает кровным родственником.
— Машина — не железка. Машина — человек. Особенно если ты его как себя знаешь: в двигатель влез, а через выхлопную вылез, — заключает брат о брате.
Многие водители одушевляют машины. Да все, пожалуй. Заправить топливом — «накормить», заехать на мойку — «искупать», отремонтировать — «полечить», покрасить — «навести марафет», сменить колеса — «приодеть».
Любимый фильм Дмитрия Анатольевича — балабановский «Брат».
«Я узнал, что у меня нет в России… ничего», — вольно цитирует он оттуда.
На какие только обочины не съезжает наш разговор с водителями, бунтующими против системы «Платон». Но выруливает рано или поздно все равно на главную дорогу: почему стачка не вышла такой многолюдной, какой была задумана.
Жены
Мы сидим с ними в кафе, расположенном при въезде в Рязань; из окна видно трассу М-5, на обочине которой одиноко припарковался видавший виды «КАМаз» Алексея Борисова, застрельщика рязанских протестантов, координатора от ОПР.
Алексей поставил здесь свой грузовик, чтобы люди видели, что протест продолжается. Он и ночует тут же в легковушке вот уже три недели. Стачка разрушила его семью: супруга сказала — хватит. А он скучает по двум дочерям. Жены — вообще одно из основных препятствий на пути гражданской активности.
Если бы не флаг ОПР, прикрепленный к тягачу, и две-три листовки на лобовом стекле с призывом присоединяться к стачке, можно было бы подумать, что грузовик остановился для ремонта или на передых. Между тем это основная координата местного протеста.
— 27 марта, когда началась стачка, тут у дороги много машин было. Конечно, не так чтобы очень… Нормально, — вспоминают водители.
Их человек пятнадцать, они рады поболтать — журналисты к ним не заглядывают. Очевидно, что чиновники с полицией стали умнее: протестующих больше не лупят, чтобы не привлекать прессу, создавая информационный повод. А раз нет прессы, то кажется, что и протеста тоже нет. Власть ждет, когда протест сам себя изживет, обратится в пар, сойдет на нет. Людям надо кормить семьи, а деньги имеют свойство заканчиваться.
— …Потом все разъехались, и остался один Леха, — добавляют водители, презрительно глядя на груженые фуры, потоком идущие по «пятерке» — на «этих крыс», не присоединившихся к протесту.
«Крысы» — теперь самая больная у них тема. Они рассчитывали, что встанет если не вся страна, то многие регионы. Ожидания по большей части не оправдались.
— Через нас на Урал московская трасса идет, весь транзит. Мы стоим, не работаем, деньги теряем, заказы, с клиентами и диспетчерами из логистических компаний портим отношения, которые в этом бизнесе складываются и оберегаются годами, потому что отказываем им в перевозках. А мимо — вжих-вжих! — груженые многотонники проносятся. Вон Мордва, Пенза катят… Они никогда не присоединятся к нам. Их предупреждают: не поедете вы — поедут транзитчики. Они и ломаются.
— Естественно, что и у наших ребят дух слабеет, — говорит Татьяна Сячнева, еще один координатор рязанского отделения ОПР. — Нам сообщают, что Чита встала, штрейкбрехеров гоняют. Но там ведь угол, все свои, поэтому им проще. Нам сообщают, что Саратов хорошо стоит. Но вот проедет всего одна полная фура с саратовскими номерами — и все, энтузиазм пропадает.
«Крысы»
Так случилось и с Павлом Петровичем. Он одним из первых пригнал свой грузовик на обочину протеста. А потом посмотрел, что никто с дороги ему не сигналит в поддержку и проезжающие мимо коллеги у виска пальцем крутят — так и плюнул, и психанул: уехал в гараж, чтобы ремонтироваться, краситься. Ничего не поделаешь, человек настроения. Говорит так: хочу — стою, хочу — не стою. А ведь его в водительской среде Рязани уважают, за ним следуют. Вот и другие после снялись, сказали: «Ну, раз Паша отчалил, то и нам тут делать нечего». Подвел, в общем, товарищей. Они на него немного обижены, хотя стараются не показывать, понимают: такая натура.
Павла Петровича мы встретили на выезде из Рязани. Он пригнал сюда свою старую и тоже украшенную атрибутикой ОПР «вольво», словно для того чтобы искупить вину. «Мы с тобой, — говорит он Алексею Борисову, — с двух концов город заперли».
Время от времени Павел Петрович включает свою рацию, настроенную на канал, по которому на погрузке-разгрузке общаются диспетчеры с водителями-частниками, готовящимися идти в рейс. К тем, кто работает в крупных компаниях, у него, как и у большинства его товарищей, нет претензий по поводу того, что не присоединились к стачке. Это все люди подневольные, утверждает Павел Петрович, крепостные практически, трудятся за небольшую зарплату и на износ. На дороге он легко определяет, частник едет или машина «компанейская», как сам выражается.
К тому же у него есть волшебная палочка, как у Гарри Поттера, сообщает, — битой называется. Да ну, от греха.
«Елки-палки, да я и сам себя чувствую сейчас крысой, — говорит он растерянно, — высунул голову, пасть оскалил — и обратно в норку».
А ближе к вечеру он и вовсе снимется со своего поста, хотя намеревался стоять долго. Сказал, никому не нужен. Только гаишники им заинтересовались, спросили: чего встал, сколько будешь здесь торчать.
«Э»
Что там говорить, не только транзитчики и чужегородние — многие свои, рязанские, решили отстраниться от активных протестных действий. Алексей Борисов накануне стачки обзванивал сочувствующих, просил приехать на обочину, объяснял, как это важно — выставить длинную колонну хотя бы в первые дни. Но ему отвечали: «Лех, ты не обижайся. Мы постоим. Но не на виду, а тут, у себя».
Почему люди оказались такими пассивными? На этот вопрос Алексей отвечает длинно и с видом фаталиста: дескать, такой народ, другого у нас для вас нет.
Говорит, что кто-то испугался, насмотревшись в интернете видео, как ОМОН разгоняет демонстрантов. К тому же, добавляет Алексей, рядом постоянно пасутся сотрудники департамента «Э» — борцы с экстремизмом, зовут за угол «доверительно общаться», а из машин тем временем снимают на камеру все мероприятия ОПР. Активисты их уже всех в лицо знают, здороваются, те нехотя кивают в ответ.
— Почему у нас отстаивание своих прав квалифицируется правоохранительными органами как экстремизм? Где здесь демократия? — задается риторическими вопросами Алексей Борисов. — То есть они хотят, чтобы у нас правила грузоперевозок были как в Европе, а правила гражданского протеста оставались как в средневековье?
Другие решили подчиниться «Платону». Но с использованием российской смекалки. Эти обзаводятся откидными номерами — чтобы видеокамера не прочитала. Те собираются ездить с выключенным прибором «Платона», а запускать его только на подъездах к контрольным рамкам. А что — как они с нами поступают, так и мы с ними, говорят.
Есть еще те, кто надеется приспособиться, договариваясь с клиентами, чтобы расходы по «Платону» они брали на себя.
Большинство просто не верит, что может что-то изменить.
— Люди не готовы протестовать?
— Люди не готовы брать на себя ответственность за свою жизнь. Просто плывут по течению. «Вы сами виноваты, что вам плохо живется, вы не заслуживаете большего, — говорю я им, — такими, как вы, легко манипулировать, и если вы не требуете свое, у вас и дальше будут отнимать».
— Знаете, что такое наш народ? Я вот вам сейчас расскажу, — неожиданно вступает в разговор Дмитрий Анатольевич. — Вожу я одному гражданину кирпич, он дом строит. На следующий год вожу уже другому, на сто метров дальше первого и мимо него. А этот первый меня не узнал и говорит: «Ты мне тут давай заканчивай ездить — дорогу портить».
Всуе
Но есть и такие, кто видит в Алексее Борисове и его соратниках натуральных вредителей.
Раз было дело на большой парковке, где грузились машины с разных областей. Начал Алексей Борисов водителей обходить, разъяснять, почему надо против «Платона» выступать, какие требования выдвигать, чем занимается ОПР. Подошел и к двоим здоровым мужикам, приехавшим на двух «вольво». Так, мол, и так, говорит, стачку готовим. А в ответ брань: «О, смотрите, хохлов к нам заслали! Или вы либералы проснувшиеся? Что, как на Украине хотите — раскачиваете?!»
Мужик так завелся, что никак не мог остановиться. Алексей уже отъезжал на своей машине, а тот вслед все размахивал руками и кричал: «Мы поняли, кто вы такие, вы нас голыми руками не возьмете».
— События на Украине очень выгодны нынешней российской власти, — говорит Алексей Борисов. — Теперь можно что угодно оправдать опасностью их повторения у нас: продвинуть любой закон или налог. А если кто протестует против чего-то, того сразу записывают во враги государства. Потребовали ставки на перевозки повысить — ага, захотели украинского сценария. Попросили дороги отремонтировать — то же самое. Любая гражданская активность воспринимается как попытка ввергнуть страну в хаос и утопить ее в крови.
Услышав о хаосе, водители заговаривают о том, что напрасно стали примешивать к протесту против «Платона» политические лозунги. Например, требование отставки правительства. Не говоря уже о предложении высказать недоверие президенту. Не надо было его трогать, рассуждают, и вообще — лучше не упоминать всуе.
Все это, считают, отпугнуло людей: аккуратнее надо было, не так радикально.
Вскоре некоторые водители как по команде прощаются и отправляются по своим делам.
— Обратите внимание, — говорит Игорь Хатунцев, частник, владелец американского грузовика, — кто был на обочине, все остались, а кто не стоял — разъехались. Вот вам и корпоративная солидарность.
Одиночка
Стачка дальнобойщиков представлялась совсем не такой. Воображение рисовало матерых широкоплечих мужиков, с рукопожатием, ломающим пальцы, поддерживающих друг друга в борьбе против власти, морозной апрельской ночью греющихся у костров, разведенных в бочках из-под соляры, рядом со своими машинами… На деле все оказалось куда менее воинственно. Зато более романтично.
Выяснилось, например, что Алексей Борисов — веган. Водитель грузовика — веган, даже не вегетарианец! Вы можете себе это представить? Но это так. Уже много лет со своей стройной идеологией сохранения всего живого. И сейчас его, например, живо интересует, как кормят в тюрьме: найдется ли там пища под его рацион, если вдруг что, и на каком масле там жарят (хорошо, если на растительном, а если нет — то голодать?).
Ему 39 лет, серьга в ухе, ни грамма лишнего веса, заядлый мотоциклист, слушает панк-рок, числительное «пятьсот» склоняет, как филолог. Надо ли говорить, что не курит, не пьет. Выругается — извинится, впрочем, как и остальные. Вот такие теперь лидеры рабочего протестного движения. Прямо-таки вызов и укор сложившемуся представлению о дальнобойщике — толстом, дурно пахнущем невеже в шлепанцах и трениках с пузырящимися коленками.
Хотя справедливости ради надо сказать, что лидером он стал, поскольку другого выбора у него не было.
В 2015 году, когда протест против «Платона» только зарождался, Борисов отправился на своем «КАМазе» в Химки, где были сосредоточены основные силы стачки. Скорее из любопытства, чем для участия. Движуха какая-никакая, подумалось ему.
— Я ведь тогда такой же был, как и большинство. Тоже по телеку Киселева с Соловьевым смотрел… Дурак дураком, короче говоря, и раздолбай, если честно.
Себя полуторагодичной давности вспоминает — и не может понять, как мог таким быть, морщится даже.
Но тамошняя атмосфера его захватила: эти энергичные люди, этот Шевчук, поющий рядом с его грузовиком, — кого такое оставит равнодушным? Так и «переформатировался», говорит.
— Оказалось, что есть другая жизнь?
— Оказалось, есть жизнь.
А потом было принято решение организовывать протест на местах, в регионах. От Рязани был только он. Ему ничего другого не оставалось, как ехать домой и поднимать людей.
— Не знаю, как так получилось. Я ведь одиночка по жизни, толпы и всяких сообществ всегда избегал. Помню, первым в классе пионерский галстук снял и сделал из него алые паруса для яхты в кружке судомоделирования. Наш председатель совета отрядов выносил этот мой поступок на обсуждение: не совершил ли я кощунство. Он умер уже.
А еще было дело, хотел Алексей к «Ночным волкам» примкнуть — ездил в их байк-центр в Мневниках, получил статус «стремящегося», что означает: кандидат в «мемберы».
— Но потом я опомнился, подумал: мне же вроде свободы хочется, а тут снова — рамки, указания сверху, какие-то нашивки на мою куртку лепят, и порядки, как в КПСС. Хоть я и атеист, но так скажу: слава Богу, что меня отвело.
Раковина
А еще куда-то делось, например, воспетое в кинофильмах водительское братство. Дальнобои тоскуют о нем как о потерянной ценности, которую ни измерить, ни монетизировать — потому что она либо есть, либо ее нет.
Конечно, на стоянках разговоры задушевные разговаривают за рюмкой чая с «дошираком» и сообщат по рации, куда ведет объездная дорога, кто на трассе вкуснее кормит — Анзор или тетя Регина, и за каким кустом спрятались гаишники с радарами. Но не более того.
На трассах проявился имущественный раскол. Все смотрят, у кого машина круче. Как школьники айфонами меряются. Дорогой «американец» не остановится, чтобы помочь застрявшему на дороге дешевому «русскому» автомобилю. И наоборот. Сословное неравенство рождает недоверие.
— У меня «КАМаз» был, и сломался я на морозе в Оренбургской области, — вспоминает Игорь Хатунцев. — А мимо «американцы» проносятся, смотрят пренебрежительно. У них в кабинах ковры постелены, они тапочками на босу ногу педали жмут. Разве такие будут выходить и помогать мне? Ох и завидно мне тогда было, и злость распирала, аж до слез! Но ничего: поменял деталь и поехал дальше. А сейчас я и сам на белой «Америке» езжу.
Да и какая уж тут корпоративная солидарность, если все друг другу конкуренты так или иначе — борются за заказы, за места на парковках, за связи с нужными диспетчерами.
К тому же водители, работающие на грузовиках, одиночки по натуре и образу жизни. Долгие часы проводят в кабине машины, как в раковине, наедине с самими собой, что-то там думают, варятся в своем соку… У каждого свое мнение — договариваются тяжело, жестко стоят на своем. Словом, все это черты характера, выработанные за годы дерзких выяснений отношений с бандитами, гаишниками и прочими людьми с большой дороги.
Объединить таких сложно. Пусть даже для протеста против налога, затрагивающего интересы всех и каждого.
Это же не шахтеры, допустим, которые и рубят уголь бригадами, и стучат касками по горбатому мосту — тоже бригадами. К слову, рязанцы рассказывают, как ездили в Ростовскую область, чтобы поддержать местных фермеров в борьбе с агрохолдингами, и там заодно пытались наладить контакты с местными шахтерскими организациями — те как раз протестовали против задержек зарплат. Однако на предложение дальнобойщиков выступать вместе шахтеры ответили отказом. Объяснили тем, что, мол, у вас своя свадьба, а у нас своя.
Кирпич
Все рассуждают о растущей на дорогах разобщенности. Регулярно помогают с поломками только дагестанцы — и своим, и прочим.
— А лица славянской национальности — в редких случаях, — говорит кто-то из водителей.
— Зато мы гордимся своей загадочной душой, героическими предками и Евпатием Коловратом, — отвечают ему ехидно.
Сейчас именно на дагестанцев равняются все, кто участвует в стачке. Хотя и понимают, что у тех менталитет другой — горизонтальные связи держатся на родстве и землячестве; мотивация тоже другая — все ездят с бешеным перегрузом, и протест вызван не столько «Платоном», сколько внедрением на дорогах вкупе с «Платоном» строгого весогабаритного контроля.
Тем не менее именно в Дагестане наблюдается самый активный протест. И наиболее принципиальный, как кажется со стороны. Допустим, до стачки за рейс из Махачкалы в Москву предлагали 60 тыс. рублей, теперь — на сотню тысяч больше. А они все равно не едут. Уважаем, говорят рязанцы.
— Да им кирпич в лобовое кинут и оплеух навешают свои же, если они поедут! — уверенно сообщает кто-то.
— И правильно сделают, — отвечает Максим, владелец «КАМаза». Он, похоже, настроен решительнее всех.
Размежевание наиболее отчетливо проявилось в первый день стачки, когда протестующие стали общаться по рации с потоком и пытаться объяснить, зачем стоят на обочине. Вот тут-то они и наслушались о себе разного. Мат-перемат был сплошной в эфире, один негатив, вспоминают водители, со всех сторон позорили: самое безобидное, что было сказано, — «Ни фига у вас не получится». Ключевые слова здесь, конечно, «у вас». Ну, и, разумеется, сыпались обвинения в том, что участники стачки куплены.
— Дайте угадаю. Навальный?
— Украина, — серьезно отвечают водители.
Они растеряны из-за того, что их коллеги не понимают очевидного: прямо сейчас на дальнобойщиках проверяют, можно ли и остальных нагибать. Вот же прибор «Платона», пять лампочек, горит пока только одна — для грузовиков, а потом включат остальные: начнут брать деньги и с «газелей», и с автобусов, а там и до легковушек доберутся.
Дальнобойщики предлагают «газелистам» присоединяться. Но те пока чешут затылки. Это наш менталитет: пока гром не грянет, говорят рязанские активисты, а потом поздно будет.
— Эх, встали бы мы как один, — вздыхает Игорь Хатунцев, — или как каждый второй хотя бы.
Он посчитал, что «Платон» будет вынимать из его семейного бюджета до 200 тыс. рублей в год, а потом и 370 тыс., когда поднимут тариф. Еще три года назад он мог себе позволить поставить своего «американца» в сервис и мечтал, что вот-вот накопит на новую машину. Но теперь речи об этом нет — после падения рубля все расходные взлетели в цене, а расценки на перевозки остались прежними.
В голове у Игоря складывается идеальная картинка: надо запустить, говорит, стоящие заводы, чтобы пошел товарооборот. Свое надо производить, а то грузим все китайское — не вспомнить уже, когда перевозил что-то сделанное в России. Люди пойдут туда работать, и дорога очистится от посторонних, которые ездят из безысходности: военных пенсионеров, бывших ментов, разорившихся торгашей, сокращенных инженеров… Они демпингуют (в результате понижаются тарифы на перевозки), провоцируют ДТП. А репутация-то у всех мокнет.
Его бы устами да мед пить! Но он, чистая душа, верит, что все это возможно.
Стыдно
Что касается наиболее активной части рязанских протестантов, тут что ни человек, то характер. Да ярко выраженный, непримиримый — каждый по-своему! Но есть общая черта: обостренное чувство справедливости, и здесь не тот случай, когда надо извиняться за пафос.
Например, Татьяна Сячнева, которая отвечает за всю координацию стачки. Она — связующее звено между людьми, а кроме того, занимается правовой поддержкой водителей, если тем приходят неоправданные, по их мнению, штрафы, в том числе и «платоновские». Окончила отделение туризма и сервиса. Отрасль грузоперевозок знает досконально. В свое время работала «табуреткой», как на языке дальнобойщиков зовутся диспетчеры, и владела несколькими грузовиками, но продала их два года назад, еще до начала всех связанных с «Платоном» протестов. Сейчас ее основное место работы — офис ОПР.
Татьяна удивляется тому, как хитроумно устроены некоторые ее земляки-коллеги:
— Они с нами не стояли, некоторые даже насмехались над нами: куда лезете, говорили. А потом им штраф приходит, и они нам звонят: что делать, помогите! Нет, ну что за люди?
Пытаешься понять, как молодая дама оказалась едва ли не центральной фигурой протеста водителей, его мотором, и выясняется, что дело не столько даже в «Платоне», сколько в желании обустроить окружающее пространство по справедливости. Это слово «справедливость» в речи Татьяны, в речи ее товарищей появляется регулярно, словно присказка или заговор.
«Разве справедливо поступили с моим отцом?» — спрашивает она и рассказывает историю, подтолкнувшую ее к протестной деятельности.
Отец Татьяны Сячневой, офицер, почти тридцать лет отдал армии, служил связистом. Горел работой, был патриотом своей страны. Но страна не оценила. Копеечная пенсия, квартира в отдаленном поселке, бывшем военном городке. Там он и умер скоропостижно. Татьяна пыталась вызвать «скорую», но ей ответили, что в такую глухомань не ездят. Тогда она вызвала полицию. Те приехали, походили брезгливо, только что ногой тело отца не пнули. Она наорала на них: «Вы же сами на службе!». Они отвечали: «Мы же не знали, что он военный». Она им снова: «А если б не военный? Какая разница. Это же человек». Полицейские сначала предложили ей самой везти мертвого отца в морг: «У вас же есть машина». А потом предложили: «Или можем к себе закинуть». «Так и выразились: закинуть», — говорит она, еле сдерживая возмущение, чуть не плача, хотя столько времени уже прошло.
— У меня тогда в голове что-то произошло, щелкнуло… Я подумала: так в моей стране не должно быть — надо исправлять то, что ошибочно устроено. И тут как раз началась стачка против «Платона».
Еще Татьяна вспоминает, как в первые дни стачки все выбегала и выбегала к краю дороги навстречу груженым фурам, руками размахивала, знаками показывала: парни, не стыдно вам, мы бастуем, а вы едете!
— И что — был результат?
— Был. Они все глаза отводили… Значит, все-таки стыдно, значит, не все потеряно у этих людей, и есть надежда.
Хрен там
Или взять Максима. Так он в Казани просто взял да и перекрыл трассу — тоже увидел несправедливость.
— Лет шесть назад дело было, — вспоминает он. — Гололед страшный, ехать невозможно. Все ругаются, плюются. Я им говорю: чего плеваться — надо поперек вставать, чтобы вызвали машины-посыпалки.
— И какие выводы вы для себя сделали?
— Что все ссунки! Я им потом, когда меня отпустили, орал по рации. Матом. Люди меня здоровее намного. И ни один не поддержал, все зассали. Думали, что я Иван-богатырь неимоверной силы и сам справлюсь, единолично. И не матом я с ними тоже разговаривал, и на совесть давил. Результата ноль.
В истории с «Платоном» Максим не может понять логики. Надо было бы сначала обустроить федеральные трассы так, чтобы по ним было комфортно ездить, а потом уже брать деньги с перевозчиков за пользование ими.
— Дороги такие, что водители с 30-летним стажем все ямы собирают и колеса теряют. А как по тахометру работать, если мест для отстоя раз-два и обчелся? Поэтому любого из нас сотрудники ДПС могут оштрафовать за нарушения временного режима перевозки. Или попробуйте, допустим, после десяти вечера найти свободное место на парковке. Хрен там. Зато если попробуешь, желая сэкономить деньги, проложить маршрут по бесплатным региональным дорогам — ничего у тебя не выйдет, и навигатор вернет твою машину на федеральную трассу, где «Платон» и прочие фискальные прелести.
Максим на пару с Дмитрием Анатольевичем с ностальгией вспоминают прежние времена, когда за порядком на дорогах следили бандиты. Ты им тоже платил за проезд, как и «Платону», говорят, но, в отличие от «Платона», они-то помогали.
Раз Дмитрий Анатольевич сломался на трассе, позвонил им — и они пригнали кран, захватив с собой электрика, а в другой день свозили его в автомагазин за запчастями. «Вот это я понимаю, люди слова, — заключает Максим, — не то что сейчас — содрали денег и ни за что не отвечают».
Дмитрий Анатольевич даже хранит бандитскую справку о том, что им оплачено право на проезд по какому-то участку уральской дороги, и сообщает, что недавно в Челябинской области видел, как снова начали выдавать такие же.
— А смотрели мое видео в Интернете? — спрашивает тем временем Максим.
— Вряд ли.
— Я снял, как дорожники ямки засыпают — кидают асфальт с самосвала совковой лопатой. Ну, их тут же и нахлобучили. Потом мне позвонили из администрации, сказали: ты больше не выкладывай. А я им отвечаю: еще больше буду. Потому что правда в чем?
— В чем?
— В свободе.
Более-менее
Вот самое важное понятие этого протеста. Не «Платон» и даже не справедливость. Свобода. За свободу идет борьба на рязанской обочине. Многие из тех, кто занимается частными перевозками, выбрали такую деятельность не столько потому, что она денежная, а чтобы работать на себя, не на дядю.
— Вы знаете, как наемные водители в компаниях называют их владельцев между собой? Баре. Барин то сказал, барин это приказал, — возмущенно сообщает Алексей Борисов. — Я им говорю: «Ребята, не позорьтесь. Вы же не холопы». А они даже не понимают, о чем я.
С Алексеем не все согласны:
— Все равно у них есть зависть к нам, пусть даже подсознательная. Они знают: мы хоть и на гнилом «Камазе», зато у нас относительная вольница.
Рязанские протестанты уверены, что основная цель системы «Платон» — уничтожить перевозчиков-частников как класс, искоренить вольных водителей, привыкших к ответственности, риску, надеющихся только на себя, знающих цену свободному предпринимательству.
— Ведь человек, у которого есть свое дело, для власти неудобен. Он не люмпен, поскольку у него есть собственность, и он ее защищает, выходит на улицу, когда ее отнимают. А наемный никогда не выйдет, если ему более-менее вовремя платить более-менее человеческую зарплату. То же самое, посмотрите, происходит с фермерами, которых топчут агрохолдинги, и с магазинчиками, которые закрываются под натиском ретейлеров. К тому же дальнобойщики — не те, кому просто в уши надуть. Мы ездим по всей стране и видим, что картинка за окном нашего автомобиля не всегда совпадает с той, которую показывает телевизор. Мягко говоря.
Сами
Первыми начнут уходить с дороги те, кто имеет несколько машин, считают рязанские активисты: у них издержек больше, чем у тех, кто работает на одной.
Виктор Субботин, еще один активный участник стачки, — тому подтверждение. У него пять машин. Три собирается продавать: из-за «Платона» и прочих фискальных новаций, которые все придумывает государство. Он говорит, что такой парк тянуть уже не сможет. Оставит два автомобиля для работы: себе и сыну. А от наемников откажется.
Мы заехали к нему в гости в городок Лесной, в полусотне километров от Рязани. У Виктора большой дом, зажиточное хозяйство, крупный участок земли, грузовики стоят тут же, под ногами крутятся восемь кошек и три собаки, — почти все подобранные, прибились… Все это результат двадцати лет тяжелого труда практически без отпусков.
Виктор Субботин — классический пример человека, который сделал себя сам. Родился в деревне, где не было электричества, так что до второго класса школы читал и делал домашние задания при керосиновой лампе. Начинал с «КАМаза», купленного на двоих с товарищем. Видно, что грузовики — любимое его занятие, дело всей жизни. В его туалетной комнате обнаруживается том под названием «Краткая история власти и собственности в России и в мире». В нагрудном кармане рабочего комбеза Виктор носит «Зелу» — радиоустройство, с помощью которого общаются участники стачки. Оттуда доносится монотонный монолог — какой-то человек рассказывает, что делать со стачкой дальше; по интонациям очень напоминает «Эхо Москвы» с их традиционной установкой под названием «замуровали демоны».
Полтора месяца назад сестра Виктора Николаевича, попав под сокращение, уволилась с местного предприятия. Позже кое-как устроилась уборщицей в санаторий, получает четыре тысячи рублей — другой работы в округе нет, только пивзавод еще держится.
— В Советском Союзе все было человечнее, — говорит Виктор Субботин. — Государство тобой интересовалось. А сейчас ты никому не нужен. Что ты есть, что тебя нет — без разницы. Челноки и дальнобойщики-частники — это люди, поднявшие экономику новой России. Памятник бы поставить в нашу честь, а нас все доят и доят.
Его супруга Елена, хлебосольная, гостеприимная, ему поддакивает:
— Вы знаете, мы ведь все время работали, ничего от государства не требовали, все налоги платим. А я даже на самолете ни разу за свою жизнь не летала, и так мне на море хочется!
* * *
Алексей Борисов тихонько напевает что-то остросоциальное: «Я так люблю свою страну и ненавижу государство».
Татьяна Сячнева тем временем советует фильм под названием «И проиграли бой». Там рассказывается, говорит она, как американские трудящиеся отстаивали свои права.
— Вроде ничего у них не получилось. Но ведь это с них все началось: и восьмичасовой рабочий день, и нормированные графики, и зарплата… Я посмотрела это кино и подумала: это же точь-в-точь о нас.
