Мопед не ее
Хотя началась история, конечно же, раньше — когда Александр Кузнецов, отец Светланы, известнейший тренер по велоспорту, не стал отдавать дочь в велогонки, а выбрал для нее теннис.
— Решение было за родителями, — рассказывает Светлана. — Когда мама (Галина Царева — велогонщица, шестикратная чемпионка мира. — РР) завершила карьеру, папа решил, что теперь будет тренировать только мужчин. Он говорил, что когда мужчины и женщины тренируются вместе, это отвлекает спортсменов, начинаются романы. И не стал ради меня создавать женскую команду. В Санкт-Петербурге, на Крестовском острове, где я родилась, было много кортов, вот меня и отдали в теннис. До 14 лет я абсолютно не понимала, что в этом теннисе интересного. Просто родители заставляли, и я ходила на тренировки. Правда, не показывала каких-то заоблачных результатов, была восьмой-десятой по России. Но могла и выиграть, если была мотивация. Помню, мы с мамой приехали на соревнования в Москву. Кстати, в столице к нам, как правило, относились настороженно, не принимали, мы там чувствовали себя людьми как будто из другого круга. Так вот — я увидела призы, которые должны были достаться победителям. Это были два велосипеда: один побольше, другой поменьше, и два мопеда, один из которых был также больше другого. Соревнования проводили среди мальчиков и девочек в двух возрастных группах. Я почему-то решила, что мопеды отдадут старшим, а велосипеды достанутся младшим. И так мне захотелось этот мопед, так я старалась выиграть! И выиграла. Оказалось, правда, что мопеды были для мальчиков. Так что я получила велосипед. Не самый лучший подарок для ребенка из семьи велогонщиков, правда? Ну, и еще санки пластмассовые мне дали, потому что мы и в парном разряде заодно выиграли. Я проплакала несколько часов, честное слово. Мама только и говорила: «Ты чего ревешь, а не радуешься? Ты наконец-то выиграла турнир!» А мне было все равно... Но когда мне исполнилось четырнадцать, я переехала в Испанию и там реально зафанатела от тенниса. Да так, что никакие дополнительные стимулы мне стали не нужны.
— Что же такого произошло в Испании?
— Во-первых, мне вдруг стало жалко родителей. Я поняла, сколько денег они потратили на мои занятия спортом. Папа говорил, что содержать теннисиста — это почти что содержать целую велосипедную команду. Мне захотелось показать маме и папе, что это все было не впустую. А во-вторых… Я, наверное, слишком чувствительный человек, но мне тренировки в России казались очень жесткими. Такой, знаете, пресс, когда тренеры постоянно говорят тебе, что ты бездарный, что ничего не умеешь и у тебя никогда ничего не получится. Они ведь, может, и не имели этого в виду, просто хотели стимул какой-то дать. Но мне все это слышать было тяжело. А тут я приехала в Испанию, и мне говорят: «Ты так круто играешь! А немного потренируешься — будет еще лучше!» Понятно, что это говорилось в том числе и для того, чтобы людей привлечь и денег на них заработать. Но на мне это сработало. Ушло напряжение, я перестала постоянно беспокоиться о том, что ничего не могу, и вдруг полюбила спорт. Мне стало в кайф играть!
— Вы любите, когда вас хвалят?
— Просто когда тебе в детстве все время повторяют, что ты так себе, ты начинаешь в это верить. А потом вдруг находится кто-то, кто замечает твои успехи, поддерживает. И у тебя внезапно вырастают крылья.
— То есть вы не из тех, кто делает назло: мне говорят, что у меня не получится, а я докажу?
— Ну, назло я тоже могу что-нибудь сделать. Вернее, вопреки. Не люблю слово «назло». Зло — это вообще не про меня, я стараюсь жить так, чтобы не причинять никакого вреда людям. Мне кажется, это просто самая нелепая вещь в мире — делать зло.
Собака в дорогу
— Первый месяц в Испании был тяжелым. Я училась в теннисной академии, а жила в испанской семье. Они не говорили по-английски, я ни слова не понимала по-испански. Шесть дней в неделю тренировалась, в субботу меня забирали родители (у папы была велобаза в двух часах езды от Барселоны). В понедельник снова возвращалась к тренировкам. Я скучала по дому, по родителям, скучала по собаке. Но у меня не было другого выбора. Через шесть месяцев я уже все понимала по-испански.
— Без репетитора?
— Один раз сходила на занятия и бросила это дело. Чтобы выучить любой язык, лучше погрузиться в среду. У тебя просто не остается выбора. Так я и заговорила по-испански. Всю жизнь, кстати, мечтала знать французский, но так и не занялась. А сейчас уже сомневаюсь, нужно ли мне это. Сейчас я предпочла бы заниматься другими вещами, если бы была возможность: ходить на уроки танцев, гитары или пения. Я очень люблю музыку.
— Какую?
— Мне нравится все. Я была фанаткой «Алисы» в детстве. То есть я люблю рок. Но сейчас чаще хип-хоп или рэп слушаю. Из русских: «Баста», L’One, мне нравятся их тексты.
— Спеть смогли бы?
— Смогла бы рэп зачитать. Но только в караоке и в узком кругу друзей.
Светлана прерывается, чтобы попросить воды: с лимоном для себя, без лимона — для своего пса Дольче. Похоже, детская привязанность к собакам переросла во взрослую любовь. Дольче, или Дольчик, — американский булли, который со Светланой почти всегда и везде, даже на тренировочных сборах в Америке или на интервью, сидит рядом с хозяйкой и еле слышно сопит. На играх Дольче не бывает, это запрещено правилами. Рассказывают, правда, что не все этих правил придерживаются: Серена Уильямс, по слухам, все-таки приносит на игры свою маленькую собачку в сумке.
— В этот раз не брала Дольче с собой в Штаты — забеспокоился прямо перед посадкой в самолет, так что решила его оставить в Москве, — улыбается Светлана. — Теперь ему хорошо: у него никаких джетлагов, он спит ночью, а вот я — нет.
— Как он переносит долгие перелеты?
— Ненавидит. Даю ему успокоительное, снотворное. Он летает в салоне вместе со мной, сидит в ногах — у меня есть документы о том, что он мне необходим как эмоциональная поддержка.
— А вы как переносите перелеты?
— Когда я приезжаю на турнир и мне нужно быстрее адаптироваться, первым делом иду заниматься спортом. Подвигаюсь, устану физически и сразу начинаю чувствовать себя лучше. Ну а помогают спать таблетки, конечно. Иногда без них никак.
— Сколько месяцев в году вы проводите не дома?
— Месяцев семь-восемь. Но каждый раз, когда есть возможность, возвращаюсь домой.
— Дом — это теперь Москва?
— Сейчас, наверное, да. Хотя папа, мама, брат, племянники — все живут в Санкт-Петербурге. И я к ним иногда прилетаю. Беру билет на самолет, села и полетела. Слава богу, самолетов много, лететь недалеко. Но с соревнований обычно приезжаю в Москву. На подзарядку. Потому что вне дома чувствуешь себя одиноким. А еще представьте, что такое турниры WTA. Это одна раздевалка на 128 человек, это участники, живущие в одном отеле. И я вот так живу уже больше пятнадцати лет.
— Фигуристки и гимнастки рассказывают страшные вещи о таком вот «сожительстве». Говорят, что конкурентки подсыпают друг другу битое стекло в коньки или добавляют отраву в еду. В теннисе такого нет?
— Такого не было. Конечно, конкуренция есть, и она жесткая, все-таки это индивидуальный вид спорта, это 120 человек, претендующих на самые высокие места. Мы вместе постоянно ездим, видим друг друга каждый год, знаем сильные и слабые стороны друг друга, общаемся, приятельствуем. При этом каждый за себя, ты постоянно один и все время должен об этом помнить. Конечно, мы завидуем друг другу. Злословим. Но до откровенных подлостей еще никто не скатывался.
— А близкие друзья у вас в женском теннисе есть?
— Нет.
Маша и мельдоний
— Злословие — это, например, то, что происходит сейчас вокруг истории с Марией Шараповой? Она уже отбыла 15-месячную дисквалификацию, потеряла свои позиции в рейтинге WTA и вернулась на корт. Тем не менее есть теннисистки, которые по-прежнему обвиняют Шарапову в нечестной борьбе.
— О Марии сейчас можно услышать и прочитать очень много плохого. И мне это не нравится. В первую очередь мне все эти нападки кажутся неуважением. Причем неуважением не только к Шараповой, но и ко всем, кто играет на турнирах WTA, к самим себе. Да, мы конкуренты, мы соперницы. Но не надо забывать, что мы выступаем в одном турнире, что мы все — одно большое сообщество. Да, мы где-то боремся не только за призы, но и за спонсоров, но и это не должно становиться поводом к тому, чтобы поливать грязью своих коллег. Я вообще против громких высказываний теннисистов в прессе. Если у тебя есть претензии к кому-то, подойди к этому человеку, поговори, разберись с ним лично. Зачем же сразу бежать и за спиной у человека во всеуслышание говорить о нем гадости?
— Как вы относитесь к истории с Марией?
— Я Машу уважаю и очень хорошо к ней отношусь.
— Как вы сами контролируете лекарства, которые употребляете? Неужели регулярно мониторите списки Всемирного антидопингового агентства (ВАДА), чтобы понимать, какие препараты можно принимать, а какие — нет?
— Невозможно следить за этим самостоятельно. Во-первых, вы бы видели эти списки. Они огромные! И я как спортсмен просто не в состоянии каждую бутылочку с каплями для носа сверять с этим огромным перечнем. Вторая проблема: те, у кого нет медицинского образования, могут просто не знать международных названий того или иного вещества, которое содержится в лекарстве. Простой пример все с тем же мельдонием. Вещество, которое запретило ВАДА, — мельдоний. Российское лекарство называется милдронат. Не каждый, даже зная о запрете мельдония, поймет, что милдронат теперь тоже нельзя употреблять. Поэтому, конечно, во всем, что касается препаратов, мне помогают врачи, которые есть в моей команде. И на них лежит огромная ответственность. Иногда они объясняют мне, почему какие-то таблетки принимать можно, а какие-то нельзя. Но чаще всего я просто хочу от них четких инструкций: какие лекарства пить, когда не можешь заснуть, какие — при простуде (мне ведь нельзя обычный «Колдрекс», например) или как собрать аптечку в дорогу. Я, конечно, хотела бы сама в этом получше разбираться. Но я также понимаю, что специалистом в этой области я никогда не буду, и доверяю своим врачам.
— Кто еще, кроме врачей, работает в вашей команде?
— Постоянно — два человека. Это тренер по теннису и физиотерапевт. Они ездят со мной на все тренировочные выезды и соревнования. Иногда беру с собой тренера по физподготовке, но это уже получается накладно. Я ведь сама оплачиваю содержание своей команды: зарплаты, перелеты, проживание в командировках. А когда берешь еще одного человека — это дополнительный номер в гостинице. Ну а в Москве на меня много людей работает. С тренировками мне помогает Настя Мыскина (российская теннисистка и тренер, победительница Ролан Гаррос — 2004. — РР), плюс есть те, кто отвечает за работу с прессой, за мои передвижения.
— Вы содержите команду на свои собственные деньги?
— Да. Иногда приходится слышать обвинения в том, что вот, мол, теннисисты очень много зарабатывают. Это не совсем так. Потому что из тех денег, которые ты получаешь, ты сначала процентов 40 должен отдать в качестве налогов в тех странах, где ты работаешь. Потом ты должен потратить приличную сумму на содержание команды. Так что остается не так уж много.
— Сколько в месяц в среднем вы тратите на команду?
— Точную сумму сейчас назвать не могу, но примерно 30–40 тысяч евро. И это минимум. Поэтому я могу сказать: чтобы команда окупалась, теннисист должен стабильно стоять в числе первых двадцати в рейтинге. Есть, конечно, спортсмены, которые ездят на турниры без тренеров, чтобы сократить расходы на перелеты и проживание. Но лично я не знаю ни одной теннисистки из первой двадцатки, у которой не было бы своей команды. Некоторые, наоборот, по три-четыре человека с собой возят.
Как убить боль
Рабочий день Светланы Кузнецовой начинается в семь или в восемь утра. Двухчасовая тренировка, обед, сон и еще одна тренировка. Потом занятия по общей физической подготовке. Это в дни, когда нет соревнований. Во время турниров Светлана тренируется дважды в день по полтора-два часа, за день до матча проводит одну тренировку.
— А в день игры разминаешься до матча — примерно полчаса «физика» и 40 минут теннис, — рассказывает Светлана. — Обедаешь, ждешь матч, разминаешься на корте. После игры еще 20 минут на заминку (легкие упражнения, которые выполняют в конце тренировки).
— Теннис — это тяжелая работа?
— Ну смотрите сами. Два года назад я играла турнир в Мадриде. Заканчивала матч в одиннадцать часов ночи, а на следующий день уже снова была на корте — до часа ночи. Потом, без перерыва, снова. И через день — полуфинал с Шараповой в 11 часов дня. И все это, чтобы вы понимали, были матчи, которые шли по три часа каждый день пять дней в неделю. Физически это было просто невозможно.
Светлана поправляет упавшую на лицо прядь волос. Мы встречаемся после фотосессии, и Светлана, еще с макияжем, почти сценическим, и укладкой, выглядит скорее как телеведущая, чем как теннисистка, которая может отмахать ракеткой три часа подряд под солнцем. Но это все один и тот же человек. Этот же человек отрезал себе косу прямо во время финального матча турнира WTA в Сингапуре в прошлом году — потому что мешала играть. Этот же человек после нескольких неудачных сезонов вернулся в теннисную элиту. И этот человек для татуировки (о них, кстати, Светлана не любит говорить — считает, что это личное) выбирает фразу «Pain doesn’t kill me. I kill the pain» («Боль не убивает меня. Я убиваю боль»).
— Разница между очень хорошим теннисистом и просто хорошим в том, что очень хороший теннисист продолжает бороться и находит в себе силы выигрывать, даже когда дела плохи и хочется все бросить, — объясняет Светлана. — Мало кто так может.
— Женский теннис сейчас обвиняют в неженственности, грубости. Вы с этим согласны?
— Женский теннис сейчас просто требует большой физической силы и мощи. Вот я бы, например, очень хотела похудеть. И мне было бы нетрудно этого добиться. Но я понимаю, что тогда у меня пропадет возможность играть в теннис. У меня не будет моих мышц, моя скорость пропадет. Вот когда я закончу теннисную карьеру — пожалуйста. Будем думать, что делать дальше. Но это потом. Сейчас я выбираю теннис, для меня важен максимальный выхлоп на корте, и именно это я ставлю во главу угла.
Фанаты и хейтеры
— Вы помните свой первый выигранный турнир Большого шлема? Вам тогда было 19.
— Помню. Это было как прыгнуть с третьего этажа на двадцать первый. То есть ты до этого живешь в другом мире. Есть те, кто выигрывал турниры Большого шлема, и есть все остальные. И ты принадлежишь ко «всем остальным». А когда переход из одного мира в другой происходит, ты не сразу понимаешь, как это случилось. Конечно, через некоторое время, через года три-четыре, осознаешь, что ты много для этого сделал, что это не было случайностью. Но сколько же времени должно было пройти! А вот победу на Ролан Гаррос я уже восприняла совсем по-другому, по-взрослому, понимая, сколько сил на это было потрачено.
— Когда было легче играть? Когда только начинали или сейчас, после того как вернулись в десятку лучших?
— Наверное, сейчас. Потому что появились уверенность, осознанность, зрелость, спокойствие. У меня уже большой опыт. Я знаю, что мне делать, могу предвидеть, как будут развиваться события, как я буду себя чувствовать. Могу по-разному выстраивать свой соревновательный график, чтобы не «выдыхаться». Когда ты на высоком уровне играешь уже несколько лет, понимаешь, как важно бережно относиться к календарю, давать себе возможность и отдыхать, и тренироваться, и концентрироваться на важных для тебя соревнованиях. Еще я перестала слишком сильно расстраиваться, если на каком-то турнире не получилось показать хороший результат. Говорю себе: ничего страшного, ты не можешь каждую неделю играть хорошо. Год длинный, в любой момент есть шанс «выстрелить». Я по-другому чувствую победы, потому что знаю цену каждой. Получаю больше удовольствия.
— То есть главная мотивация продолжать играть в теннис — это удовольствие?
— Не только. Мне нравится ощущать себя успешным человеком. Понимать, что я в десятке лучших. Что могу нормально зарабатывать на жизнь. Это какая-то свобода действий. Мне приятно радовать болельщиков. Это люди, которые живут теннисом, думают только о теннисе. Невероятное ощущение, когда ты понимаешь, что заполняешь собой их жизнь.
— Это как?
— Вот есть у меня, например, поклонница из Японии, Наоми. Она следит за мной, за моей игрой с тех пор, как ей исполнилось 16 лет. Присылает мне небольшие сувениры, подарки, ездит на турниры. Нам в туре всегда говорят: «Пожалуйста, когда вы что-то публикуете в социальных сетях, не указывайте свое местонахождение, если не хотите, чтобы вас преследовали поклонники». А я сделала свою фотографию перед вылетом в Японию, с утра прилетаю, а девочка уже в аэропорту с подарками. Они там даже какой-то фан-клуб небольшой организовали, я им помогаю с билетами, высылаю подарки небольшие: экипировку, ракетки, еще что-то.
— Вас такое обожание не пугает?
— А почему оно должно меня пугать? Это что-то такое особенное, очень искреннее, отличное от того, что видишь в повседневной жизни.
— А критики от болельщиков много слышите? Мы ведь любим ругать, если кто-то из спортсменов наши ожидания не оправдывает.
— Конечно, поливают грязью, конечно, есть негатив. Иногда пишут всякую ерунду. Но я уже перестала обращать на это внимание. Сколько у человека должно быть свободного времени, чтобы он шел ко мне на страницу и писал там всякие гадости? И зачем мне прислушиваться к мнению кого-то, кто не мог найти для себя на эти несколько минут более полезного занятия? К человеку, у которого столько гадости внутри. Он себя не ценит, так почему я должна ценить его?
— О чем вы думаете во время игры?
— В основном о чем-то личном. Не думайте, что во время игры мы только и просчитываем, куда полетит мяч и как поставить ногу. На самом деле мыслей миллион. Только ты должен уметь вовремя абстрагироваться от них. Это одна из самых важных вещей в теннисе. Суметь сконцентрироваться в определенный момент и направить все свои мысли и силы на то, чтобы выиграть. Тот, кто может это сделать, и есть идеальный теннисист.
— То есть физическая подготовка не так уж важна?
— Физическая подготовка безусловно важна. Иначе ты и не попадешь в число сильнейших. Вот только дело в том, что, например, в ТОП-30 все хорошо играют в теннис, а в ТОП-10 пробиваются единицы — те, кто может быть сильнейшим в нужный момент.
