«Мы не хотим жить в нищете еще и следующие двадцать лет», — дает кипящее интервью двадцатилетний, один из протестующих, студент по виду, размахивая двадцатым — или каким там по счету — айфоном. На шее у него — родные «битсы». И он только что ловко, на потеху товарищам, управлялся со спиннером. Они стоят рядом и согласно кивают, время от времени прикладываясь к стаканам кофе из «Старбакса».
Больше всего в истории с массовыми акциями против коррупции меня поразила одна мать. За несколько дней до этого ее сын-подросток умер от рака. После полутора лет борьбы за жизнь. Несмотря на стоицизм родственников и усилия врачей, благотворительных фондов.
На своей странице в социальной сети она осторожно написала, что детской клинике, где пытались спасти ее Андрюшку, остро не хватает волонтеров. Их единицы. Они разрываются на части. Падают от усталости. Поэтому им некогда участвовать в подобных мероприятиях. И они по возрасту — как протестующие.
Свободомыслящие граждане отвечали ей жестко. В том смысле, что не следует смешивать разнородные понятия. Одно дело — политика, которая касается миллионов, страны. И совсем другое — частный сюжет.
В московской школе, где учились мои дети, есть традиция. После окончания младших классов школьники вместе с преподавателем и несколькими родителями отправляются на неделю куда-нибудь в провинцию. Поглядеть не столько на достопримечательности, сколько на свою Родину за пределами МКАД и на народ, ее населяющий. В тот раз и я увязался за ними. Мы поехали в ярославский Углич.
Долго тряслись на стареньком веселом «пазике». Долго искали нужный адрес на том, историческом, берегу Волги. Наконец подъехали к почерневшему от времени бревенчатому домищу в два этажа. Скрипучему, но добротному. С массивными наличниками. Пахнущему мышами и молочной сывороткой. Познакомились с влюбленными в свою нестоличную жизнь хозяевами. Нам уже выдавали матрасы и показывали, где рукомойник. А мой сын все оглядывался растерянно по сторонам. Потом спросил: «Где же отель?»
Оказалось, Россия — не одна только Москва. Оказалось, Россия — разная. И люди в России разные. И у всех — мнения. И каждое — имеет право. Он теперь это знает. Учится в медицинском. Интересуюсь, ходил ли на митинг. Отвечает, недосуг, сессия, делом занят. Ты же знаешь, говорит, что у всякого врача есть свое маленькое кладбище, я хочу, чтобы мое было микроскопическим.
Частный сюжет, словом.
А если широко смотреть — то печаль и недоумение. Все расселись по баррикадам согласно купленным билетам. Никаких полутонов и пастельных красок, незавершенных движений и длинных тормозных путей, многоточий и междометий. Никакой середины.
«А можно, например, быть за присоединение Крыма, но против Путина?»
«Рехнулся, что ли?! Это же одно и то же».
«Или, допустим, я хочу сменяемости власти, а Навального не хочу? Ну пожалуйста?»
«Боже упаси! А кто тогда?»
«А вот если я поддерживаю ЛГБТ, но чтобы бездомных собак отстреливать — бах-бах — у нас там их в парке вечером знаете сколько...»
«Ты дурак? ЛГБТ и собаки — едины».
Определились даже в деталях. С места не сдвинуть. Кто не с нами, тот не существует.
Ленты в соцсетях санированы подчистую. Сначала были изгнаны те, кто занимает противоположную позицию. Затем — отличную позицию. Затем — кто не соглашается в подробностях. В конце концов образовались мелкие, не пересекающиеся друг с другом, компании, как кажется, единомышленников, а на самом деле — единообразно рассуждающих.
Пускай исчезла возможность смотреть на мир под другим углом, чужим глазом, критически на себя. Зато мы всегда против цензуры и преследования за инакомыслие. И если что — готовы организовать по этому поводу митинг.
Вот как я теперь примерно разговариваю с людьми. Причем с обеих сторон:
«Ты не участвуешь?» — спрашивают меня.
«Не участвую», — отвечаю.
«Ты разве против справедливости?»
«Я за справедливость. Но все это мне стилистически чуждо».
«Я о тебе был лучшего мнения».
Тоже вот — частный сюжет.
И еще надобность в очевидце отпала. Ведь раньше как было. Приедешь из какой-нибудь точки на географической карте, где остро, где конфликт — короче говоря, где новости. И тут же знакомые и друзья к тебе домой съезжаются: «Ну давай, рассказывай: как там, что?» Ну, ты и рассказываешь. Заливаешься кенарем. Кое-где приукрашиваешь, конечно. Но не сильно. Чтобы правды не затемнить. Только для стройности повествования. Ну и немного ради самопрезентации.
А сейчас не только никто не звонит, не приходит, не спрашивает. А сам с кем-то начнешь делиться впечатлениями — тебя и прервут вскоре, и скажут: «Старик, ты все неправильно увидел и понял. Сейчас я тебе объясню, как там обстоят дела на самом деле». И начнут — либо телевизор пересказывать, либо «Эхо Москвы».
И ведь надо-то всего ничего. Перестать по себе судить о других. И чуть-чуть добродушия, черт его дери. Несмотря на принципы, бога ради.
Супруга моя рассказывала, что в студенчестве у нее были очень тяжелые месячные. Прямо белая сидела на лекциях. И вот однажды ее сокурсник Федя Загорелов спрашивает: мол, что с тобой. А она деликатно отвечает. Тогда Федя достает из портфеля свою ондатровую шапку и говорит: «Ты сиди и гладь ее, гладь — увидишь, как полегчает». Она стала гладить. Скорее из вежливости. И что вы думаете? Помогло. Боль отпустила. Потом чуть что — Федя тут как тут со своей шапкой. Даже начал высчитывать циклы. Самовнушение, «принцип плацебо» — кто знает. Но сколько лет уже прошло, а супруга до сих пор вспоминает Федю добрым словом. Особенно как увидит на ком ондатру.
А ведь Федя между тем всех баб считал курами.
