«Итак, поднимите руки: кто из вас никогда не слышал песню «Дельтаплан» Валерия Леонтьева?», — этими словами начал прошлую планерку наш главред. Летний спецвыпуск «Русского репортера» мы посвятили музыке. Журнал уже проводил исследование о поэзии, был специальный номер о самых важных книгах за сто лет. А в этом выпуске — отрывок из первой авторизованнной биографии группы «Браво», текст о влиянии 1967 года на нашу культуру, семь вопросов с солистом «Мумий Тролль» Ильей Лагутенко и большое исследование о том, какие 100 песен на русском языке с 1917 по 2017 год стали нашими культурными кодами.

Как только мы с помощью экспертов определили сотню и разместили ссылку на голосование в социальных сетях, выяснилось, что музыканты, музыковеды, музыкальные критики и продюсеры, которых мы опрашивали две недели, собрали «очень странный» список. И чем больше недовольных комментариев появлялось под записью об исследовании, тем быстрее росло количество ответов в анкете — к вечеру первого дня уже набралась тысяча. Люди возмущались подборкой, но все же голосовали и пытались повлиять на то, как выстоятся в рейтинге эти песни о любви, о войне, о родине, о переменах и изменах.

Да что говорить, если даже в нашей редакции все это время не утихали споры. Одним не нравилось, что в рейтинге маловато современной музыки, например, вирусной песни «Тает лед». Потом было ощущение, что эксперты как будто специально, боясь показаться снобами, в один ряд с песнями Вертинского ставят «Владимирский централ» и «Мурку». А за несколько дней до официального голосования из списка, который уже собрала редакция на основе всех экспертных комментариев, один из спецкоров в шутку чуть не удалила песню «Дельтаплан», о которой услышала впервые. Как смириться с тем, что неизвестные тебе мелодия и текст — это тоже твой культурный код?

Странным рейтинг из 100 песен начинает казаться в тот момент, когда вдруг в нем встречаешь одну незнакомую. Или когда не можешь найти в этой сотне своего любимого исполнителя. И читатели, и журналисты «РР» заступались за свое «важное». Наш выпускающий редактор, размещая анонс, говорила: «Мне, конечно, понятно, почему в топ-100 от группы «АукцЫон» попала песня «Дорога», но есть у них песни и важнее». А замглавного редактора уже в разгар голосования просила: «Поставьте в список песню «В этой роще березовой», это же главная песня о войне! И вы слышали «Это не шутки, мы встретились в маршрутке?» В прошлом году она из каждого утюга звучала. Что, и её тоже не включили?!»

Мои любимые песни, кстати, тоже до последнего этапа отбора не дошли. Некоторых исполнителей не оказалось в шорт-листе потому, что эксперты постоянно называли их разные песни, а искусственно ставить их в сотню, без нужного количества голосов, нечестно.

Но есть песни, которые не смогли не назвать и исполнители рока, и авторы инструментальной музыки, и культурологи, и продюсеры, и музыкальные критики. И все-таки культурные коды прячутся где-то в этой подобранной сотне. Здесь же ответы — почему мы так любим песни из советских кинофильмов, почему в нашей музыке тема любви так близка к теме смерти, с кем воюем, когда поем о войне, почему слышим голос из прекрасного далека, хотим перемен и ждем, пока мир прогнется под нас.