Семейная тайна
Марина Трубицкая, консультант горячей линии фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» и создатель «Сообщества взрослых усыновленных», выросла в Уссурийске в семье научных работников. Поздний и единственный ребенок, любимица папы, она прилежно училась и всячески старалась быть похожей на своих родителей. До 21 года она никогда не задумывалась о том, что есть дети, которых из роддома не забирают домой и которые растут в детдомах, а если повезет — в приемных семьях.
На книжной полке Марина случайно увидела старое письмо, перевернувшее ее жизнь: подруга мамы писала, что одобряет желание взять ребенка из детского дома. Пересмотрела все открытки: до 1980 года друзья и родные поздравляли с праздниками только маму и папу, а с 1980-го стали поздравлять и ее. Ни одной ранней детской фотографии не было в семейных альбомах. Пытаясь восстановить в памяти прошлое, Марина начала осознавать, что помнит запущенную квартиру, страшные скандалы взрослых, драки, маленького мальчика Колю, Новый год в окружении множества детей… Родители говорили, что это было в круглосуточном детском саду, где она жила во время их длительной командировки. Еще она вспомнила, что раньше ее звали Ритой, потом имя изменили, а в семье была байка о том, что маленькой она просто не могла его правильно выговорить. Теперь все встало на свои места.
Папа умер, когда Марине было 19, а с мамой, человеком строгим и требовательным, она заговорить не решилась. Поехала к тете, и та подтвердила, что ее сестра с мужем действительно удочерили пятилетнюю девочку, а маленький мальчик, которого вспомнила Марина, — ее родной брат. Переживая за его судьбу, она начала поиски. В детском доме, откуда ее забрали, директор нашел в архиве только ее имя и фамилию, сведений о брате не было. Марина обратилась в отдел опеки, но для получения информации там требовалось согласие приемной мамы.
Мы сидим с Мариной на кухне за большим обеденным столом, где по вечерам собирается ее семья: муж, дочка и два сына, один из которых приемный. Марина вспоминает события, которые произошли больше 20 лет назад, но до сих пор для нее очень важны.
— Получается, вы целый год не говорили маме о том, что узнали про тайну? — уточняю я.
— Да, но больше у меня не оставалось выбора. Это был очень сложный разговор. Мама сказала, что никогда не видела, чтобы я так сильно плакала. Я узнала, что мои кровные родители пили и их лишили прав, когда мне было три года. Так я попала в детдом. В пять лет меня забрали в семью. Мама осознавала, что я была достаточно взрослая, ранние детские воспоминания останутся, но в опеке ее убедили: «Все хранят тайну, и вы храните. Это в интересах ребенка».
Мама Марины дала согласие на раскрытие информации о кровных родственниках, и специалисты отдела опеки сообщили родителям Коли, что его ищет родная сестра. Они, набравшись мужества, обо всем рассказали приемному сыну. В первом письме он написал, что догадывался о том, что был усыновлен, и рад, что Марина его нашла. Коля живет на другом конце страны, и уже 18 лет брат и сестра ездят друг к другу в гости. «Когда они с женой приехали ко мне в первый раз, мы с братом встали напротив зеркала и удивлялись, как внешне похожи. Я сразу почувствовала: мы родные люди. Очень дорожим нашими отношениями. Мы есть друг у друга — это самое главное».
Опекать или усыновлять
Марина перелистывает фотоальбом своего приемного сына Степана с его самыми первыми снимками, в том числе из дома ребенка. Вспоминает, как «потеряла сон из-за этого мальчика с внимательным взглядом». После раскрытия своей семейной тайны у Трубицкой изменилось представление не только о себе, но и о жизни в целом. Впервые фотографию Степы она увидела, когда волонтер выкладывала анкеты на сайт «Усыновление в Приморье».
— Мы были совсем молодые, я сидела в декрете с первым сыном, работал только муж, жили с родителями. Чтобы забрать Степу, сняли квартиру. Страшновато, а с пособием немного спокойнее, поэтому мы выбрали опеку, — объясняет Марина. — А теперь детей трое. Степа поставлен в очередь на получение жилья. Ему легче будет потом завести свою семью в отдельной квартире. Одно время он думал, что после совершеннолетия пойдет на все четыре стороны, но я его успокоила: даже если квартиру не дадут, никто его не выгонит.
Опека над ребенком прекращается, когда ему исполняется 18 лет. Совершеннолетние дети и уже бывшие опекуны юридически становятся друг другу посторонними людьми. Марина спрашивает Степу по мере его взросления, хотел бы он быть усыновлен, рассказывает про разницу между формами устройства ребенка в семью, объясняет про пособие. Сейчас мальчику 16 лет, и он отвечает: «Как будет на бумагах, неважно — мы же останемся вместе?» Марина признает, что Степа очень уступчивый, и, возможно, она невольно склоняет его к такому выбору. На ее взгляд, усыновление — это обман, искусственное и непонятное образование.
— Усыновить — значит показать, что наша семья лучше его кровной. Степа очень дорожит своей фамилией, значит, уважает себя и свое происхождение. Все эти вопросы — про достоинство. К тому же усыновление означает разрыв с кровной семьей. Вот мне кажется странным, что мы с моим родным братом родились у одних родителей, а сейчас юридически абсолютно посторонние люди.
Лучше, по мнению Марины, было бы усовершенствовать опеку, добавив права и связи после совершеннолетия подопечного.
— И все-таки стоят ли пособие на содержание ребенка размером семь тысяч рублей, социальная стипендия в колледже и вузе, квартира, которую могут еще и не дать, того, что у Степы будет пусть и юридический, но все-таки разрыв с близкими людьми? Не пожалеете ли вы, что не усыновили его, если, не дай бог, вас не пустят к нему в реанимацию? — спрашиваю я.
— Будем надеяться, что такой ситуации не возникнет, — не совсем уверенно отвечает Марина. — Да и трудно поверить, что не пустят. Все же люди. При нашем доходе пособие пока некритично, но если вдруг наступят более тяжелые времена, чего я всегда боюсь, — так спокойнее. И фактически-то разрыва не будет: мы никуда уже не денемся. Внуков ждать будем, — смеется она.
— Какая связь важнее: с кровной семьей или с той, в которой вырос?
— В большинстве случаев — с той, которая воспитала. Но не хотелось бы, чтобы требовалось выбирать. И Степа говорит, что усыновления не хочет и ему важна его фамилия. Но я еще спрошу.
Как будут Трубицкие решать квартирный вопрос с кровными детьми и помогут ли Степе, если квартиру он все-таки не получит, Марина пока не может сказать определенно.
— Родители не обязаны обеспечивать детей жильем, но, конечно, нам хотелось бы помочь. Никто не знает, как дальше будет обстоять дело с экономикой и нашими доходами. А может, учиться далеко уедет, работу хорошую найдет, сам снимать будет или жена с квартирой попадется, — рассуждает она.
Степе важно, на что тратятся его пособие и пенсия, которую он получает по причине легкой формы ДЦП. Кстати, пенсия сохранится, если его усыновят. «Мы с 14 лет вместе в банке его деньги снимаем, так что вопросы пособия обсуждаем. Лучше я ему обо всем расскажу, чем он где-то про корыстных опекунов недослышит и сам додумает», — уточняет Марина.
При устройстве под опеку есть риск, что кровные родители восстановятся в правах и заберут ребенка: его мнение учитывается только после 10-летнего возраста. У Степы редкая фамилия, и Марина нигде в интернете ее не указывала — боялась, вдруг придется «делить» ребенка. А когда в 12 лет он захотел зарегистрироваться в соцсетях, она предупредила, что его могут найти кровные родственники, и спросила, хочет ли он этого. Он ответил: да. Так и вышло. Спустя некоторое время Марине написала старшая сестра Степана. Она живет далеко, и пока они с братом только переписываются.
Скрывать или признаться
В 2016 году в России под опеку взяли около 48 тысяч детей, а усыновили в десять раз меньше, 4862.
Мнения насчет формы устройства ребенка в семью и причины, по которым эту форму выбирают, у всех родителей свои. Приемная мама Марина Мироманова однозначно за усыновление, потому что так легче скрыть от посторонних людей, что ребенок неродной.
— Конечно, финансово усыновление невыгодно, поэтому многие на это не идут, — говорит мне она. — Но я не хочу, чтобы в садике и школе какие-нибудь неожиданные поступки моего сына, на самом деле обычные для детей, приписывали его дурной наследственности. Я не верю в генетику в части характера — считаю, что человека формируют в первую очередь родительский пример и окружение.
В то же время Мироманова категорически против сокрытия тайны усыновления от самого ребенка. По ее мнению, усыновители хранят тайну исключительно из эгоистических побуждений. «Как психолог и психотерапевт я уверена, что тайна пагубно влияет на психику детей: на бессознательном уровне даже отказник, попавший в семью сразу, будет “помнить” этот опыт, и он его будет тревожить. Дети, от которых скрывают усыновление, очень часто во взрослой жизни не могут понять, почему в душе у них постоянный диссонанс, а когда узнают о том, что были усыновлены, говорят: вот теперь-то все разъяснилось».
Кровная мать оставила приемного сына Миромановой, когда тот был еще очень мал, а биологический отец не верит, что это его ребенок. «Семьи отказников чаще всего очень неблагополучные, поэтому детям нужно знать о своем происхождении, но не стоит знакомиться с родственниками. Тем не менее, если мой сын захочет в будущем увидеть свою мать, я не буду против. Эта женщина его родила. Какой бы она ни была, сын имеет право знать ее», — говорит она.
— Усыновителям достаточно информировать ребенка, но нельзя требовать, чтобы он встречался или не встречался с кровными родителями, — считает Трубицкая. — А приемным детям следует понимать, что они много лет могли мечтать встретиться с матерью, но это не значит, что родная мать хочет их видеть. Возможно, она хотела забыть этот факт, и для нее появление ребенка — возврат в ту жуткую ситуацию, когда она отказалась от него.
Екатерина Борисовская, приемная мама двоих детей, также против тайны усыновления: она считает, что ребенка обманывать нельзя. «С молодости я мечтала, чтоб под дверь положили ребеночка. Когда старший вырос и уехал, наступила пустота, а желание любить еще было. Теперь у меня есть Савелька и Олечка, я люблю их до сумасшествия, не представляю жизни без них. Пока они маленькие, но скоро я расскажу им их историю. Скрывать — значит удовлетворять свои эгоистические запросы, неправильно строить отношения на лжи».
Почти пять лет в России по закону обязательна подготовка будущих усыновителей в школах приемных родителей. Там специалисты объясняют, как и почему тайна усыновления может навредить психологическому здоровью ребенка. Эти рекомендации основаны на исследованиях уже взрослых усыновленных детей. Тем не менее тайна усыновления в нашей стране укоренилась с 1940-х годов; есть закон на этот счет, и предыдущие поколения детей сталкиваются с категорическим непониманием, если хотят найти кровных родственников. Марина Трубицкая, взяв под опеку Степана, испытала, что такое, с одной стороны, воспитывать ребенка, рожденного другой женщиной, а с другой, самой быть приемной дочерью. «Для меня самым болезненным был слом представлений о себе: принятие того факта, что я не девочка из благополучной семьи, а дочь алкоголиков. Но, читая истории других приемных детей, я поняла, что еще относительно легко все пережила. Я точно знаю, как важно приемному быть услышанным и найти поддержку», — объясняет она.
В интернете много усыновительских групп и форумов, пишут там в основном родители, а Марина хотела дать возможность высказаться приемным детям. В 2008 году она организовала «Сообщество взрослых усыновленных», где помогает детям и родителям лучше понять друг друга и старается изменить мнение общества об открытом усыновлении. Сначала она зарегистрировала страницу сообщества в Живом Журнале, чуть позже создала группы в основных социальных сетях. С тех пор ей пишут усыновленные со всего мира: просят помочь найти родственников, сориентировать в юридических вопросах, многим нужна психологическая поддержка; усыновленные из России за границу, не знающие русский, не могут разобраться даже в собственных документах, и им нужна помощь.
Надежда Веры
Первое письмо от Веры Алымовой пришло в 2011 году. Она родилась 30 декабря 1964 года в селе Малая Ашеванка Усть-Ишимского района Омской области, мать от нее отказалась, и Вера попала в Дом малютки, откуда ее и забрали в семью. В 12 лет она узнала об этом от одноклассницы.
В 46 лет, Вера, не имея законного доступа к архивам, начала искать кровных родственников. Она наняла частного детектива, который узнал имя ее матери и выяснил, что у нее есть сестра-двойняшка — Надежда, дата рождения которой записана на 3 декабря 1964 года. Вера полагает, что, скорее всего, по ошибке не дописали ноль. На то, чтобы дальше продолжать поиски с помощью детектива, у женщины нет денег.
— Я начала с ЗАГСа — думала, что мне повезет, — рассказывает мне свою историю Алымова. — Но там на меня посмотрели как на умалишенную и железобетонным голосом заявили: мол, есть тайна усыновления, благодарите семью, которая вас вырастила, а к нам не приходите. Еще посоветовали отвести приемную маму к нотариусу, чтобы она подписала разрешение на доступ к моим документам. Как я могу к ней обратиться с такой просьбой? Я же уважаю ее чувства.
У приемного папы Веры был сын от первого брака, а его жена была бесплодной. Она испугалась, что семья распадется, и решилась взять ребенка из детского дома. Рассказывала Вере, какой та была в детдоме страшной, вся в болячках. Папа выбрал ее, потому что она сама к нему руки протянула, и всегда ее очень любил. А вот от приемной мамы Вера никогда не чувствовала ни тепла, ни понимания.
Множество приемных детей по всей стране в соответствии с законом о тайне усыновления не имеют право получить сведения о своих кровных родственниках без согласия усыновителей. Есть семьи, как у Веры, где ребенок не решается обратиться к матери с такой просьбой. Некоторые приемные родители принципиально не дают разрешение, потому что боятся контактов с кровной семьей. В то же время, если отказного ребенка никто не усыновил, сведения о кровных родителях остаются в свидетельстве о рождении и в личном деле. Чтобы выяснить настоящую биографию, взрослые усыновленные вынуждены обращаться в суды, нанимать детективов, взламывать базы данных, но и это не всегда приводит к обретению прошлого.
Как-то в поисковике Вера набрала: «как найти биологических родителей» — и увидела ссылку на «Сообщество взрослых усыновленных». Она прочитала истории других приемных детей и решила рассказать о себе: «Я родилась в захолустной деревне. Полагаю, что мать моя уже умерла. Очень хочется найти сестру. Боли той, какая была, уже нет, а остался словно шрам от раны и не дает спокойно жить».
Друзья по несчастью, которых обрела Алымова, пачками отправляли письма и запросы куда только возможно: председателю Союза женщин России Екатерине Лаховой, заместителю председателя правительства Ольге Голодец, депутатам Неверову и Мизулиной с просьбой внести в закон норму, позволяющую усыновленным с 18 лет запрашивать в ЗАГСе, органах опеки и попечительства, архивах информацию о кровных родителях и других родственниках. Вопрос на эту тему озвучили на прямой линии с президентом в 2013 году. Но ответы опять же в большинстве случаев если и были, то только формальные — цитаты из существующих законов.
— Тем не менее очень важно, чтобы усыновленные собирали подписи, рассылали письма государственным деятелям, занятым вопросами семьи и детства. Таким образом мы показываем, что это серьезная проблема не одного человека, а большого количества людей, — говорит Трубицкая.
На конференции приемных родителей Трубицкая рассказала историю Веры и столкнулась с резким осуждением и обвинениями от некоторых усыновителей в неблагодарном отношении к воспитавшим родителям. Хотя она также приводила искренние доводы Веры о том, почему ей важно найти своих родственников, и подчеркивала, что желание встречи с кровными родителями не означает предать и бросить приемную семью.
— Главный страх приемных родителей: «Если ищет кровную родню — значит, хочет нас сменить на тех», — объясняет Марина. — Я не устаю повторять, что желание найти родственников не связано с несчастной или счастливой жизнью с усыновителями! Это прежде всего поиск себя. Усыновленные хотят узнать, почему от них отказались, кем были их предки, на кого они похожи, какова их медицинская и генетическая наследственность, есть ли у них братья и сестры.
Есть приемные мамы, которые, наоборот, хотят ввести в законе более строгую ответственность за разглашение тайны усыновления — в отношении не только государственных служащих, но и обычных граждан. Суммы санкций сделать космическими, чтобы «добрым тетям и дядям» было неповадно.
«Моя старшая с гордостью ищет сходство со мной во внешности и характере, мечтает овладеть моей специальностью. Меньшая дочка — копия своей прабабушки; нет и дня, чтобы она не вспомнила о ней: с нежностью рассматривает пожелтевшие фотографии, интересуется, какой она была в детстве. Дети трогательно гордятся своим дедушкой. Во имя чего я должна это сломать? Чего добьются мои дети, раскрыв тайну усыновления? Они испытают разочарование и стыд, узнав о своем происхождении, окунутся в грязное прошлое своих родителей. А как же быть с правами усыновителей? Их нужно уважать. Воспитать и выучить детей — большой труд и ответственность», — говорит мама приемных детей, биологические матери которых наркоманки, больные СПИДом. Свое имя женщина предпочла не называть опять же по причине сохранения тайны. Тем, кто ищет своих кровных родителей, она советует самим «усыновить крошку до года, вырастить до совершеннолетия — и, если после этого не пропадет желание, бороться за свои права на раскрытие тайны».
Трубицкая считает, что все не так примитивно, и знать свое прошлое — это не банальное любопытство. Есть сложные ситуации, когда приемная семья не знает, как рассказать ребенку, что его мать наркоманка или проститутка, что он родился в результате изнасилования и прочее. Эти случаи разобраны в книге Бетси Кифер и Джейн Скулер «Как рассказать правду усыновленному или приемному ребенку».
Право знать прошлое
В 2016 году Вере Алымовой пришло письмо от заместителя директора департамента государственной политики в сфере защиты прав детей Минобрнауки Ирины Терехиной, где было написано, что в Национальной стратегии действий в интересах детей на 2012 — 2017 годы, утвержденной указом президента, предусмотрен переход к системе открытого усыновления с отказом от тайны усыновления. Недавно Вера отправила запрос президенту на горячую линию, напомнила об этой стратегии, но ответа пока нет и изменений тоже. «Это очень важный момент. Если бы Вере дали доступ к документам, к тому же личному делу в опеке, без согласия приемной мамы, это бы ей помогло. Может быть, появился бы адрес кровной матери или еще какие-то зацепки», — объясняет Трубицкая.
Приемная мама Алымовой пять лет назад сломала шейку бедра, и все это время Вера ухаживает за ней. Вера говорит, что исполняет свой долг, жалеет маму «как старую и больную женщину, которая никому не нужна». Отчаявшись и набравшись смелости, она попросила у нее помощи в поисках родной матери, но теперь с ужасом вспоминает об этом: «Такой разразился скандал, что я еле жива осталась. Родные ее и она довели меня до депрессии, от которой я лечилась больше трех месяцев. Больше я эту тему с ней не поднимаю».
— Вера, вы уже больше семи лет практически безрезультатно потратили на поиск своей кровной родни. Почему вам настолько важно знать свои корни?
— Это непреодолимое желание — понять, как началась моя жизнь, кто я и откуда. Возможно, там такая правда, от которой мне станет плохо, но это моя правда, и я имею право ее знать. Моя главная мечта — найти сестренку. Мы же двойняшки, вместе с ней девять месяцев у мамы в животе просидели. Мне нужна она любая, пусть алкоголичка или еще какой опустившийся человек, я буду ей помогать, потому что она — часть меня.
По мнению Трубицкой, приемным родителям необходимо понять: можно любить ребенка, но при этом не считать его своей собственностью. Усыновление и рождение — все-таки не одно и то же. К усыновлению прилагаются особенности, с которыми лучше не бороться, а учитывать. Нельзя заставлять ребенка выбирать между такими хорошими приемными родителями и кровной семьей, не надо ревниво бояться любого интереса. Такой ребенок — дитя двух семей.
У Марины Трубицкой и ее брата есть еще сестра — Люда. В опеке ее личное дело не нашли, а в детском доме — только запись о том, что она выбыла на усыновление в возрасте 1 года. До сих пор Марине и Коле о сестре ничего не известно. Найти ее, не зная имени, которое дала приемная семья, невозможно. Марина много лет говорила, что не хочет искать свою кровную мать. Как сама признается, подсознательно тоже боялась осуждения общества и, самое главное, — обидеть приемную маму. Адрес и телефон тети, сестры матери, она узнала больше года назад, но никак не решалась позвонить. Весной в гости снова прилетал брат и подтолкнул ее к поискам. Дозвониться тете не получилось, и Марина написала письмо. Тетя позвонила ей сама, очень волновалась, называла Марину Ритой, пригласила приехать к ней в гости в Лучегорск (поселок городского типа в Приморском крае). Недавно Марина вернулась из этой поездки.
— Это было бесценно, — взволнованно говорит она. — Меня встретила семья — тетя, двоюродные сестры и брат, племянники. Тепло, воспоминания, рассказы о близком и далеком прошлом, о трагической истории родителей, об их ошибках и горе, история рода, прабабушки и прадедушки, война и беды довоенных лет — это все теперь мое, это и моя история тоже. Я не понимаю, почему я была законом этого сокровища лишена! Зачем это, какая такая «защита прав ребенка» заключается в отобранной тайной усыновления истории рода? Я рассказала обо всем приемной маме, и она порадовалась за меня, сказала: «Хорошо, что теперь ты знаешь свои корни». Много лет в душе у меня были тайна и страх. А оказалось — там люди, которые меня помнят и переживают. Теперь я понимаю, зачем мне все это было нужно.
