— А нас с утра-т напугали, — пенсионерка переставляет мясистые помидоры на картонках, разложенных возле магазина «Дикси», — сказали, конкурентка у тебя, Толик, появилась — женщина!
— Ой ты батюшки… — тихонько вздрагивает другая пенсионерка в аккуратно подвязанном под подбородком платочке.
Анатолий Анатольевич, подавшись головой вперед, переступает с ноги на ногу. Хмурит молодой лоб.
— Она нам не конкурентка, — ровным голосом отвечает Анатолий Анатольевич. — Все это информационный вброс.
— Ты поняла? — поворачивается одна пенсионерка к другой. — Вброс это — информационный. А ты переживала… Ой, а как все ж таки опередит она тебя, Толик? Что ж будет?! Нам-то чужих на районе не надо. И папаша вон покойничек ваш так много для нас делал! Ой ты Господи…
Троицк, в советское время локальный центр промышленности и технологий, существенно пострадал в 90-е; следы упадка видны до сих пор, а из новой индустриализации — только планы. Место здешнего депутата стало вакантным после смерти Анатолия Федорченко, главного свидетеля по делу экс-мэра Виктора Щекотова, осужденного за коррупцию. Федорченко пользовался авторитетом и в криминальных кругах, и у населения поселка Жиркомбинат, от которого баллотировался в горсобрание. Сын покойного депутата, тоже Анатолий Федорченко, выиграл праймериз «ЕР». Федорченко-сын, таким образом, стал на пути Евгения Кротенко, предпринимателя со скандальной репутацией. Вместо Кротенко на выборы пошла его мать Елена.
Анатолий Федорченко, одетый в наглаженные брюки и рубашку, углубляется во дворы Жиркомбината — района, от которого он идет в муниципальные депутаты. То и дело со столбов и домов на него смотрит он сам — с агитационной продукции, помеченной эмблемой «Единой России» и лозунгом «…Продолжаю лучшее», многоточие в начале которого позволяет предположить наличие истории, предшествовавшей выдвижению.
И она есть. Его отец избирался дважды, пока в 2013 году не был арестован по обвинению в создании ОПГ, вымогавшей деньги у местных бизнесменов. Федорченко был задержан полицейскими во время спецоперации, а вместе с ним — двое братьев Зайцевых и еще с десяток жителей Троицка. Накануне спецоперации в городе состоялось столкновение двух вооруженных группировок — местной и чужой. В перестрелке погиб один пришлый, житель Копейска. Арестованные подозревались в убийствах, изнасилованиях и вымогательствах. Федорченко, считавшийся лидером ОПГ, а также криминальным авторитетом города, в СИЗО дал показания на тогда действующего мэра Троицка Виктора Щекотова, после чего дело в отношении Федорченко было вынесено в отдельное производство. В результате ему предъявили лишь вымогательство, и он примирился по делу в суде. Вышел на свободу, а вместе с ним — один из Зайцевых. Остальные сели. Включая мэра, получившего за коррупцию пять с половиной лет. Впрочем, в апреле нынешнего года бывший мэр освободился по УДО. А депутат Федорченко умер от рака девятого мая этого же года. Правда, Жиркомбинат успел за него проголосовать в третий раз; препятствием на пути к народной любви не стал даже тот факт, что неофициальное название криминальной столицы Троицк получил именно благодаря заслугам Федорченко. В таких районах криминал и есть гражданское общество.
Теперь его сын и тезка, двадцати трех лет, сторонник партии «Единая Россия», победивший в праймериз, ходит по Жиркомбинату в начищенных остроносых туфлях, заглядывает во дворы и подъезды, рассказывает о том, как еще можно улучшить район. Светит, конечно же, солнце, и трубы отопления, обернутые стекловолокном, обрамляют дворы. На деревьях растет сочная листва, бегают низкорослые, вытянутые как сосиски дворняги. Кричат младенцы. Из открытых окон доносятся сварливые голоса.
Анатолий Анатольевич заглядывает в парикмахерскую, не забыв громко объявить — «Тут журналист к нам приехал! Из Москвы». Здесь по праздникам бесплатно стригут пенсионерок. Платит Анатолий Федорченко. И раньше платил Анатолий Федорченко, только не этот, другой. По общим подсчетам, население Троицка на шестьдесят, а может, и на семьдесят процентов состоит из пенсионеров.
Возле рекламного щита во дворе Анатолий Анатольевич останавливается. Рядом с его агитацией — агитация Весниновой (еще один конкурент. — «РР»). Портрет самого Анатолия Анатольевича подколупан с плеча и лишен многоточия перед лозунгом. А конкурент — свеженаклеенная, смотрит пронзительными голубыми глазами, но вроде бы как не на тебя, а как для паспорта, и обещает защитить интересы каждого жителя города.
— Конкуренты, конкуренты, — бормочет Анатолий Анатольевич. — А нам знаете это как? Ровно… Эти конкуренты могут только ходить и грязью обливать. Неделя до выборов осталась, а люди только узнают про второго кандидата. Я начал встречаться с людьми в конце мая. До официального выдвижения мы проделали ряд работ — парк восстановили, мусор убрали, лавочки поставили, памятник починили… В праймериз участвовало три человека. Один кандидат набрал один голос, другой — двадцать, а я — двести семнадцать. Значит, народ видит во мне перспективу.
— Отец хорошо работал, — говорит встретившаяся пенсионерка, — хотим, чтоб его сын продолжил работу.
— Анатолий Николаевич был арестован за вымогательство, — напоминаю я. — Вы что-нибудь слышали об этом?
— Ой, да все это неправда! — она смотрит на Анатолия Анатольевича, как будто хочет спросить: «Ты кого привел?». Рядом с ней вертится скучающий внучок лет пяти. — Все это на него свалили, а он столько всего для нас сделал! Я сама ему звонила, когда он живой был. Он, между прочим, тратил на нас свои деньги, чтобы помочь нам.
— А вы знаете, как эти деньги были заработаны?
— Мне этого знать не надо, — пенсионерка вскидывает удивленно нарисованные в форме коромысла брови. — Главное, что он их тратил на добрые дела. А сейчас мы хотим за Толика голосовать.
На мойке, которой владеет выпущенный вместе с Федорченко Заяц, Анатолий Анатольевич здоровается за руку с молодыми работниками. Те, по их заверениям, тоже пойдут голосовать за него: за Федорченко-старшего голосовали их родители, а они теперь будут — за младшего. В здании мойки над этажом автосервиса — отель. Справа от нее монументальный в своей заброшенности Жиркомбинат; желтый, с белыми колоннами, он скрыт густо разросшейся листвой и высокой травой. Из-за голубых елей выглядывает низкорослый железный Ленин, глядящий поверх мойки. В общей картине запустения, кажется, он не держит себя за лацкан пальто, а хватается за сердце.
— Есть ряд проблем, которые у нас в бюджет не заложены, — говорит Анатолий Анатольевич, идя по заросшей дорожке. — Я как депутат буду выносить их на повестку, чтобы муниципалитет решал. А то, что Анатолий Николаевич тратил свои деньги… Отец тратил по мере возможностей. У него своя позиция была. Я не могу за него отвечать.
Выйдя к побеленной стеле с красной звездой, Анатолий Анатольевич останавливается.
— А где вы берете деньги на помощь людям? — спрашиваю его.
— У моей матери есть свой бизнес.
— А где ваш отец брал?
— Когда он был депутатом, я учился в Челябинске. Я всю его политическую составляющую не знаю. И сейчас, грубо говоря, иду как слепой в лесу. Как он вопросы решал, какие у него были отношения — ничего не знаю. Ну хорошо, если начистоту начали разговаривать, то давайте! — близко подходит он, оставив между нами сантиметров двадцать, и наклоняет голову вперед, словно продавливает свои ответы. — С девяносто восьмого года Анатолий Николаевич с нами не жил. С моей мамой официально они в разводе. Но последние полтора года мы провели вместе — из-за его болезни. Я как сын ему помогал — в больницу отвозил, из больницы забирал, то есть… и все остальное делал. А так он меня не воспитывал. Воспитанием занималась моя мама, Наталья Александровна. Анатолий Николаевич… про него — тяжелый такой вопрос. Когда я приехал, он уже не ходил. И когда болезнь дошла до этой стадии, — он вынимает из кармана ключ с резиновым брелоком «Единой России», — я посчитал, что какой бы он ни был… жил он с нами или не жил… я все-таки буду рядом. Я не обижен на него, в жизни всякое бывает. И когда в школе учился, обижен не был. Ушел и ушел. Что я могу поделать? Но дефицит мужского внимания у меня в детстве был. А так ко мне лично он не приезжал. Звонил только по праздникам, на девятое мая, на день города — и все. Я знал, кто такой Анатолий Николаевич, где живет, чем занимается.
— И чем он занимался?
— Депутатской деятельностью.
— А лозунг «…Продолжаю лучшее» кто придумал?
— Я сам сел и подумал — если жители так хорошо относились к Анатолию Николаевичу, можно вот так написать.
Рядом граница с Казахстаном. Оттуда везут дешевый алкоголь, который продается на нелегальных точках. Уровень безработицы в Троицке не выше среднего областного. Основная сфера занятости трудоспособного населения — услуги населению же и Троицкая ГРЭС. За последние несколько лет в Троицке было закрыто несколько предприятий — вагоноремонтное и рефрижераторное. РЖД посчитала невыгодным держать их в Троицке.
Возле кандидата на дороге тормозит машина с номером «888». Из нее выскакивает мужчина, здоровается с Федорченко за руку и популярно-элементарно объясняет журналисту из Москвы: район Жиркомнбината — самый-самый-самый, в нем все хорошо, чисто и аккуратно. И это не ирония, а правда. Сам он безработный. Номера подарили депутаты — за душевный позитив, честность и открытость. ОПГ в городе нет и не было. А так в Троицке каждый второй сидел, потому что половина Южного Урала — это тюрьмы и лагеря.
— Вопрос не в том, честный ты или нет, — заканчивает он. — А мешаешь ты кому-то или нет. Если не мешаете, вам ничего не сделают, будете спокойно ходить и брать интервью!
Анатолий Анатольевич рассказывает о партии, которая помогла ему в лице города. О выстроенном с партией диалоге. О грандиозном по своим масштабам сквере в центре города, который был реконструирован партией. Федорченко — пока не член партии, он ее сторонник. По дорожке ему навстречу идет пожилой человек в светлой кепке.
— Со смены иду, — негромко сообщает он. — Там Задорнова слушал — и про Путина, и про Медведева, и про другие дела. Это у нас долгий разговор, — он уводит меня к скамейке, с которой сгоняет кота.
Анатолий Анатольевич остается поодаль и с расстояния, напирая лбом, смотрит в сторону деда.
— Говорят, отец Анатолия Анатольевича был серьезно замешан в криминале, — говорю я.
— Ну… это говорят… Говорят, говорят, — негромко отвечает он. — Отец его за свои недобрые дела откупился многими добрыми.
— Но был убит человек…
— Не, не за это он в молодости сидел. Он сидел за изнасилование. Ну, по молодости бывает, а потом человек осознает. Я считаю, это нормально, — негромко говорит он, взглядывая из-под кепки чистыми синими глазами. — А человека… Нет, это не он. Не он. А сын — я же вижу, далеко не такой человек.
— Вы хотите сказать, плохой отец воспитал хорошего сына?
— Не-е-т. Папа успел исправиться и воспитал хорошего сына.
— Но возьми город под контроль екатеринбургская группировка, что бы изменилось для простых жителей?
— Хм… — он смотрит чистейшими глазами на мрачнеющего Анатолия. — Очень многое. Она бы тратила деньги на Екатеринбург. Но не на Троицк. А эти ребята поставили купола на троицкий храм Александра Невского.
— А вам-то что с того?
— А у меня жена ходит в тот храм молиться. И у нее — художественное чувство…
— Но ведь в основе этих затрат на город лежит преступление.
— Преступление? Может быть… А у нас в стране много чего незаконного. Я просто вижу реальную ситуацию в самых высших эшелонах власти.
Дед встает с лавки. Подходит к Анатолию Анатольевичу, берет его под руку и что-то шепотом говорит.
— Я?! — отшатывается Федорченко. — Я далек от любого криминала! Я честный человек.
Анатолий Анатольевич, на лице которого уже образовалось мрачное облачко, сворачивает в улочку частных домов.
— Толик! — выскакивает ему навстречу пенсионерка. У нее в руках обрезанная картонная упаковка из-под сока, заполненная водой. — Тебе мама уже звонила?! Там сейчас ходит поквартирно Веснинова и разносит свой портрэт!
— Ну и пусть, — тихо говорит Анатолий Анатольевич.
— Толик, а это кто? — женщина показывает на меня.
— А это — журналист. Из Москвы…
— А?! А-кх, м-м… А че вы на меня смотрите-то? Я вас не знаю, и вы меня не знаете. И ни на какие вопросы отвечать я не буду. Может, ты бандитка какая-нибудь.
— Простите, я — не бандитка.
— Пойду домой, телевизор смотреть, не хочу с тобой говорить. Я люблю «Дом 2» и всякие передачи, где ругаются и ДНК берут.
Старушка упархивает к калитке, умудрившись не разлить ни капли из обрезанного пакета. Анатолий Анатольевич сообщает о том, что у него появились срочные дела в Челябинске, он уезжает туда и вернется только завтра. Мрачное облачко на его лице превращается в тучку. Он обещает позвонить завтра и уходит, торопясь.
Костер, разложенный возле кучи песка, трубит в небо черным дымом. За воротами частного дома, куда я стучу, проживает еще одна кандидат, Елена Кротенко. Она мать предпринимателя Евгения Кротенко, который тоже баллотировался в муниципальные депутаты, но не прошел. В ходе предвыборной кампании он прославился на всю область тем, что расписывал чужие заборы агитационной надписью: «Кротенко придет, порядок наведет». После неудачных выборов взялся за регистрацию организаций, которые принимали участие в аукционах, объявляемых администрацией города, сбивал цену, другие компании отходили в сторону, понимая — по такой цене выполнять заказ себе в убыток. Кротенко заказы не выполнял. Муниципалитет обращался в суд, требуя отменить аукцион, судебный процесс растягивался, работа стояла — в числе прочего, например, ремонт здания местного отделения полиции. Наконец муниципалитет добился включения компании Кротенко в реестр недобросовестных поставщиков. Но Кротенко в ответ зарегистрировал еще одну организацию, сделал учредителем жену, а мать отправил на выборы. Мать в агитационной деятельности до сих пор замечена не была.
— Кто вас сюда подослал? — спрашивает она, приоткрыв калитку. Рядом с ней стоит белобрысая девушка.
— Я журналист, — представляюсь я. — Разговариваю с кандидатами в депутаты.
— А че со мной-то разговаривать? — Кротенко выискивает глазами кого-то у меня за спиной. — Не о чем со мной разговаривать. Лучше скажите, кто вас сюда подослал. Че от меня-то надо?
— Я хотела бы поговорить с вами о жизни города и о выборах, на которых вы — кандидат…
— Подослал-то вас кто? Кто-то отсюда, из Троицка?
— Да просто скажи ей: «Без комментариев!», — сварливо советует девушка.
— Без комментариев! — заявляет кандидат. — Это вообще разговор ни о чем!
Она захлопывает калитку. Сосед подкладывает мусора в горящий костер.
— Троицк скоро станет большой деревней, — ворчит он. — Все разворовали. Молодежи работать негде. Все уезжают. Был дизельный завод, и нету его. Был Жиркомбинат, была швейная фабрика — и нету. Продолжить? Был комбикормовой завод, я сам там работал, и нету его…
Из дома Кротенка выходит мужчина с тачкой. Он подходит к куче песка и начинает накидывать его в тачку лопатой.
— Да ну из Москвы! — встряхивает головой он. — Да так прямо и из Москвы в Троицк — про выборы писать? …Елена идет на выборы потому, что у нее — активная жизненная позиция.
Из ворот выходит Елена.
— Иди сюда! — зовет она мужа, но тот начинает работать медленней.
— У нас тут хотят марганцовый завод строить, — продолжает сосед. — Вы хоть в курсе, что это такое? На руку посыпал этого марганца щепоть, и все — язва. А люди будут этим дышать. Потому Щекотова и закрыли — он выступал против строительства завода.
— Всех неугодных посадили, — вставляет муж Кротенко, шурша песком.
— Но разве не Федорченко дал на него показания? — спрашиваю я.
— Ой, да ладно вам, — отвечает муж Кротенко. — Свечку что ль держали? Если б Федорченко таким плохим был, за него бы не голосовали!
— А Щекотов вместе со мной на дизельном заводе инженером работал, — говорит сосед. Щекотова из мэров убрали, сказали — криминал он, а я не верю, сказки это все. И в перестрелке участвовали совсем другие люди. Он с мастера на заводе нашем начинал. Вы лучше напишите, что у нас вся молодежь — на вахте. В городе остались одни пенсионеры. А жизнь у нас только хуже и хуже идет.
— Это у них в Москве, может, жизнь лучшеет. А наша катится вниз. Нам нужна работа, — муж Кротенко утрамбовывает лопатой горку песка в тачке. — Мы еще в состоянии работать. И мы хотим работать.
— А без работы будущего нет.
Вечереет. Ирина Веснинова на звонки не отвечает. Сквер, который жители Жиркомбината называли грандиозным, оказывается маленьким пятаком с несколькими лавочками и большим баннером «Единой России». Он стоит перед старинными купеческими зданиями, среди которых самое лучшее — городское кафе El Gusto и недавно отреставрированная гостиница «Центральная». Из ее ресторана гремит музыка — кто-то отмечает день рождения. А рядом со входом крутится группа разряженных цыган. Строительство марганцевого завода в городе заморожено. Инвестор отказался от строительства сам — после последнего экономического кризиса строительство подорожало в два раза. Завод собирались строить на базе дизельного завода, разрушенного, как и Жиркомбинат, еще в 90-х годах. Жители заговорили о том, что производство вредно, а новый мэр Троицка Виноградов специально сюда был прислан после Щекотова, чтобы пролоббировать строительство завода. Впрочем, когда Щекотова сажали, речи ни о каком заводе в городе еще не шло.
Вечером в мой гостиничный номер звонит незнакомая женщина и просит выйти на улицу.
— Говорят, вы интересуетесь криминальной обстановкой города, — начинает она, отказавшись представляться. — Завтра уже никто в нашем городе не будет с вами разговаривать, и Толик Федорченко на встречу не придет. Вы своим приездом перепугали весь город и не хотите признаваться, кто вас сюда прислал. Мы никогда не поверим, что в Москве слышали про наш городок и интересуются нашими выборами. Но если не хотите, не говорите.
Она останавливает машину, в которой мы едем, и выходит на берегу речки Увельки, предварительно сообщив, что не любит кафе, на внутренних стенах которых совершенно определенно растут уши. Женщина садится на скамейку, спиной к речке. Большие тени наплывают на ее лицо. Пальцами с круглыми прозрачными ногтями она трогает большой золотой крест, лежащий в выемке между ключиц.
— Так вот, если вас интересует Федорченко, то его оправдали в обмен на то, что он даст показания на Щекотова. Но дела, которые творил сам Федорченко, — страшные. Есть реальные случаи и реальные люди, к которым ездили, пугали, убивали, ломали ноги. Это так! Это реально так! И я лично была в шоке, когда люди с Жиркомбината выбрали его на второй срок.
— А кто вы?
— А вы лучше слушайте, не перебивайте. Потому что завтра вам уже не удастся взять ни одного интервью. Почему люди в городе оправдывают Щекотова, прикрывая его марганцевым заводом? Да потому, что у них тема сейчас такая — протестная. Людям потому что жить стало хуже. Безработица. Сейчас из-за этого по всей России, не только по Троицку, тема протестная идет. Федорченко вместе с ОПГ реально долгое время был в разработке, а они продолжали убивать и насиловать. Но в один прекрасный момент оперативникам потребовалось поставить галочку, и они занялись этим делом. Когда Федорченко понял, что его могут посадить, он пошел на сотрудничество со следствием. Ему сказали: «Кто-то из вас должен взять на себя вину за все зверские преступления, тогда мы отпустим вас и вы будете содержать семьи сидящих. Но для этого нужно сдать главу». Вину на себя взял один из Зайцев. Федорченко и второй Заяц вышли на свободу…
— А какова связь между Федорченко и Щекотовым?
— Федорченко нагинал предпринимателей. Это все действительно так. Он был связью между ними и главой. О тех, кто умер, — либо плохо, либо никак, но Федорченко в жизни сделал много плохого.
— Почему же люди за него голосовали?
— Потому что малую часть денег из заработанных таким образом он тратил на пожилых. А они — основной электорат. Я в Троицке давно живу. В Федорченко-младшем еще не разобралась. Он мелкий и пока неплохой. Но кто его на машине к избирателям подвозит? Заяц. Все, что есть на Жиркомбинате, принадлежит Зайцу и Федорченко, включая мойку. Когда он станет депутатом, за ним будет стоять Заяц. А народ за маленького Толика горой стоит. И если муниципалитет попробовал бы бороться с рейтингом Толика, это было бы прямой фальсификацией и подтасовкой. У меня такое впечатление, будто бы облако какое-то дурное спустилось на Жиркомбинат и застило людям глаза! Они верят в то, что Федорченко-старший — бог, царь и ни в чем не повинен! Когда он умирал — а я это точно знаю, не спрашивайте откуда — он попросил Зайца не бросать сына, Толика. А когда Федорченко-старший был жив, он столько для Зайцев сделал, что они обязаны взять Толика в долю. У них же «братство кольца»! В этом криминальном мире! Мы бы боролись с Толиком, но бодаться с ним бесполезно! За него проголосуют, он станет депутатом, и на восемьдесят процентов благодаря тому, что он — сын Федорченко. Потому он и лозунг себе такой выбрал… А вы бы знали, как он сегодня нервничал, когда вы странные вопросы про его отца задавали! Ему неприятно было их слышать. Хотите выйти на Зайца?
«Понемножечку, помаленечку, — слушаю я в трубке, набрав номер Артема Зайцева, — по копеечке, по зернышку, по семечке. Я на работу. С утра на работу».
— Я простой человек, — говорит Зайцев. — К выборам не имею никакого отношения. Чего вы от меня хотите?
— Я с вами про город хочу поговорить.
— Завтра в 8.30 я буду рядом с вашей гостиницей.
«Понемножечку, помаленечку. По копеечке, по зернышку, по семечке…» — в 8.30 Зайцев не берет трубку. «Я на работу. С утра на работу», — сообщает мне его телефон в 9.00. У гостиничной стойки администратор передает мне бумажку с номером телефона местной журналистки.
Та приходит в соседнее El Gusto и, обведя его пространство неприветливым взглядом, сразу вычленяет из присутствующих меня. Елена присаживается за столик и, прищурившись, разглядывает меня — пытается понять, что за птица залетела в их город.
— А все же кто вас сюда прислал? — спрашивает она.
— Редакция, — отпиваю капучино.
— Угу, — качает головой она, как будто желая сказать: «Говори-говори, кто ж поверит». — Вы сами видите, все испугались и хотят знать — кто вас прислал. С вами никто не будет встречаться. А про Федорченко-старшего никто ничего плохого не скажет. Толик в своем районе газ и свет пробил. У меня всегда место свое было на горсобрании — за его спиной. Он всегда со жвачкой ходил. Повернется так: «Лен, дай сканворды». И все собрание сканворды разгадывал. Ему по фиг были эти решения. Он сам решения принимал, дела пробивал.
— А для вас имеет значение, как он дела пробивал?
— Мне это не важно. Важно только то, что у него на округе все в шоколаде. Бабушки там все — за Толика за Николаича. Это маленький Толик сейчас бегает как в жопу раненая рысь. А про марганцевый завод, если уж на то пошло, — хотели бы его тут построить, построили бы! Когда Щекотова арестовывали, еще ни один лапоть не звенел за этот завод.
За сквером рядом со мной останавливается машина, и мужчина, сидящий за рулем, предлагает с ним прокатиться. Я прошу его отвезти меня к дому бывшего мэра Щекотова.
— Стас Зайцев — он как бы за свое сидит, — начинает водитель. — Ни Федорченко, ни Артем не причастны к его делам — к убийству на трассе.
.— И вы их хорошо знали?
— С юношеских лет. Общались в спортзалах, по бизнесу, в гаражах… А тут приехали эти малолетки пересиженные, с Копейска те, крылья такие надувают. Давай тут движуху наводить — чтоб по-ихнему. Ну, мы как бы тоже не глупые люди, знаем, что по-ихнему «порядок наводить» — это значит дань собирать. С коммерсантов, с жирных точек. Им сказали, они и поехали.
Водитель въезжает на улицу, где стоят пыльные особняки. Один из них принадлежит мэру Щекотову. Водитель глушит мотор.
— Слушайте, — говорит он. — Я был с вами откровенен.
— А я не просила.
— Теперь скажите мне, только честно, кто вас сюда послал? …Стас и Артем — два разных человека. Да, Артем сидел за то, что ударил давно человека, он ударился головой и умер. Но здесь каждый день убивают. А кто сейчас в России не бандит? Смотрите сами, сколько губернаторов Путин посадил.
— А вы за что сидели?
— А тут каждый второй сидел. Я сидел по тому же делу, которым вы интересуетесь. Как подельник Стасика. Но я свое отсидел.
— Это вас Артем Зайцев прислал выяснить, зачем я приехала?
— Ответьте искренне! Я же правду вам сказал!
На звонок из особняка Щекотова никто не выходит. На солнце блестит паутина, сплетенная в железном заборе. Я возвращаюсь в El Gusto. Там уже сидит запыхавшаяся Елена. Я прошу ее позвонить Зайцеву. Он сообщает, что в городе и освободится вечером. «Помаленечку, по копееч…».
— Алло, — Зайцев берет трубку.
— Артем, отчего же вы не берете трубки?
— У вас слишком развито самомнение, — сообщает он. — Я уехал в Екатеринбург на три дня. Обстоятельства, знаете ли, разные бывают. Я ни от кого не прячусь. Я свободный человек в свободной стране. С кем хочу, с тем и говорю.
— Но сегодня мы договаривались о встрече, и вы на нее не явились.
— А я сейчас еду за рулем — в Екатеринбург. Вы в курсе, что закон запрещает мне разговаривать за рулем? А я законопослушный гражданин.
Опираясь руками о перила, возле реки стоит Друг Федорченко-старшего. Он смотрит на золотые купола церкви, поставленные на деньги патриотов города. Золотой массивный крест на его короткой шее переговаривается солнечными зайчиками с куполами.
— За арест перед Толиком никто не извинился, — говорит он. — Болезнь у него началась, когда его закрыли. Показали там во всеуслышанье по телевизору его пневматический пистолет. Травматический пистолет показали, который узаконенный. То бишь вырвали из контекста. Деньги показали — криминальные. А младший Толик говорит тогда: «Вы куда деньги забираете? Это кредит из банка». Вот вы сами и подумайте, зачем Толику-старшему кредит в полтора миллиона брать, если у него полно бешеных денег криминальных?
— Федорченко был хорошим отцом?
— Да. Да! А вы же и сами видите — у его избирателей мнение однозначное. Он всегда был ровным парнем. Не для красного словца, а по делу.
— Как вы думаете, зачем его сын пошел на выборы?
— Амбиции у него отцовские. То, чего не доделал отец, сам хочет доделать. Как-то раз Толик-старший спросил у меня, надо ли ему идти в мэры. А я ответил: «Не пройдешь. И тебе это не надо. Судимость реальная есть. А как на тот уровень пойдешь, еще не то наковыряют». Сам Толик, когда шел на выборы депутатом, даже листовки не печатал. Сказал бабушкам, что идет, и этого было достаточно… Ну а что вы хотите? Рождение в нашем городе само по себе какую-то закалку мужчинам дает. Тут у нас столичного выпендрежа нету. Федорченко Толику был однозначно хорошим отцом. А как тот на него похож? И жестами, и фразами, и походкой! Он и флаг отца поднял. А я ему сказал, — хриплым голосом продолжает он, — ты, Толик, сейчас только на авторитете отца идешь… Когда Толик заболел, я сколько раз пойду к нему — и с полпути возвращаюсь. Потому что моделирую в голове — он лежит там сейчас, мумия. И эта мумия мне снова скажет: «Вот я одыбаюсь немножко сейчас, а ты сможешь сауну подремонтировать? Наталье и Толику помочь?» «Да, Толя! Смогу!» А я смотрю, ему жить осталось два понедельника, и сердце у меня разрывается, — он трогает место на груди под крестом. — И меня спрашивают еще: «Что ты к Толику не ходишь?». А я не могу, он тает как свечка, а мне это душу рвет. Это же… мой друг.
Пенсионерки собираются возле пустой песочницы. Рассаживаются по лавкам. Появляется кандидат в депутаты — Анатолий Анатольевич Федорченко. Он идет к песочнице, мягко наступая белыми туфлями, будто слепой в лесу. Увидев меня, останавливается, и по лицу его пробегает выражение, какое появляется у людей, столкнувшихся с чем-то страшным.
— А, а вот и журналист из Москвы, ха-ха-ха, — подскакивает ко мне пенсионерка, встреченная накануне с обрезанным пакетом сока. — А я ей вчера — «Бандитка!». Ха-ха-ха, — она целует меня в плечо. — Я ж не знала, что взаправду из Москвы. Мы тут чужаков не любим, нам своих подавай… А эти москвичи, ну такие они, — она крутит у моего лица костлявыми пальцами, будто хочет оторвать нос, — хорошенькие!
Анатолий Анатольевич встает у песочницы. «Мальчишки, айдате, айдате! Толик выступает!» — зовут женские голоса.
— Еще раз здравствуйте, — вздохнув, начинает кандидат. — Это уже наша третья встреча начиная с мая месяца.
— Так ты дороги, Толик, сделаешь? — спрашивает одна пенсионерка. — А то дождь пойдет, и вообще не пройдешь. Все ругаются, что по бордюрам ходим, а по дороге не пройти — сплошное море.
— А у нас вопрос по теплотрассе! Мусор будут там убирать?!
— А у меня по площадке, где молодежь собирается! Вчера гоняла, гоняла их! Пиво пьют, курят, сквернословят! Ой, маты какие гнут!
— По поводу маргинальных подростков, — Анатолий Анатольевич переступает с ноги на ногу. — Вы просто звоните мне на телефон, номер вы знаете, и больше там никто сидеть не будет, — он продавливает лбом пространство.
Растущее над песочницей дерево ни с того ни с сего посыпает голову маленького Толика желтыми листьями, начав сбрасывать их вдруг, посреди жары, когда другие деревья стоят сочно-зеленые. И кажется, это рука отца, умершего в сорок пять лет, дает ему знать о себе. Не зря ведь маленький Толик все время говорит «мы» и «нам», как будто имея в виду отца, незримо присутствующего рядом.
Аккуратно постриженные пенсионерки важными голосами продолжают изъявлять свои требования, которые у них невелики: прибить лавку, обрезать ветки, вкрутить лампочку… Им нужен хоть какой, но свой — и хозяин. И это единственная реальность русской демократии в отсутствие перемен и больших проектов. Рациональный выбор между ничем и хоть чем-то. А вопросы чужаков о том, как были заработаны деньги на мелкое обустройство, в маленьком городе Троицк считают неуместными.
