Видел я однажды чудо чудное. В зоне рискованного земледелия дело было, в одном из сел старорусских. Гляжу — Ленина нижняя половина стоит на постаменте. Буквально по пояс. Штиблеты, брючки, пола пальто развевается куце. И выкрашенная серебрянкой недавно, что характерно. А торс с головой непонятно где — отсутствуют. Ну, я и давай проявлять профессиональное любопытство, что да как. Оказалось, вандалы разломали. А администрации оставшееся сносить недосуг. Или приказа нет, а сами опасаются. Между тем житель местный, неравнодушный дядька из простых, как заведенный — по долгу своей натуры и в знак протеста — ежегодно останки эти красит. Иду, говорит, на кладбище в родительский день оградку материну подновить, на обратном пути и Ленина помажу, а то по-скотски с ним так-то поступили, не по-человечески.
Памятники, значит, теперь как люди. Одни за этих, другие — за тех. И главное — все их запечатленные мимика и жесты преподносятся в категориях противостояния добра и зла.
Что ни бронза — то скандал на идеологической почве.
То наш Иван Грозный не хуже их Робеспьера по числу зверств, то князь Владимир свет по-масонски застит и перекрывает вид на Кремль. Там немцовскую мемориальную доску туда-сюда таскают, здесь в будановскую горящий коктейль швырнут. Теперь вот оружейника Калашникова через несколько дней после открытия прооперировали, ампутировав чертеж немецкой винтовки.
Если и продолжается у нас гражданская война, то линия одного из фронтов проходит через памятники и мемориалы.
А и то верно.
Книгу, допустим, можно не читать, телевизор не смотреть, водителя маршрутки — попросить выключить радио «Восток». А памятник — вот он, никуда его не денешь, если идешь-едешь мимо. Глаза, что ли, закрывать? Визуальный террорист, с одной стороны. А с другой — террорист беззащитный, потому что сдачи не даст.
Я раньше думал, успокоятся люди, найдут середину. Пускай даже диким способом, как в том селе с ополовиненной статуей. Да ведь и приметы были. Знаки разные.
В 2004-м году делал я репортаж из села Конь-Колодезь, это в Липецкой области. Настоятель тамошнего прихода священник Иоанн Чепрасов набедокурил: демонтировал безо всяких согласований памятник Ленину, который в советское время был установлен метрах в тридцати от храма и характерным ильичевским жестом правой руки указывал прямо на паперть. Впрочем, «демонтировал» — это только так в местных газетах писали. На самом деле он за два пузыря водки нанял мужиков с краном, те обвязали статую тросом и сдернули ее с постамента на землю. Ленин развалился на три фрагмента, точно по инженерным швам. Когда я приехал в село, части тела вождя пролетариата валялись в углу какого-то амбара, прикрытые сеном.
В свое оправдание отец Иоанн говорил, что несколько лет просил и свое начальство, и липецкий обком КПРФ перенести истукана в другое, более подобающее ему место. Однако те не торопились. Вот у него перед самой Троицей нервы и сдали.
Шум поднялся после этого серьезный. Дело докатилось аж до патриарха Алексия Второго и главного коммуниста России Геннадия Зюганова. Замять скандал на территории уже не было никакой возможности.
Вернувшись с места происшествия в Москву, я обратился за комментариями, как полагается, к обеим заинтересованным сторонам — участницам конфликта. Позвонил ответственным гражданам сначала в РПЦ, потом в КПРФ.
Церковь мне ответила следующее: «Отца Иоанна ждет товарищеский суд». Впоследствии решением Липецкой епархии он был лишен сана. Но не за убиение Ленина, а за то, что скрыл от руководства факт своего второго брака — что недопустимо для православного священника. Люди недобро шутили: дескать, не за расчлененку погорел, а за аморалку.
Коммунисты отреагировали короче: «Бог его за это накажет».
Я помню, как несколько дней спустя я пошел в кино на недавно вышедший в прокат «Ночной дозор» — российский блокбастер о противостоянии сил света и тьмы. Фильм я почти не смотрел. Сидел в мерцающей темноте и размышлял о том, как сильно изменилась окружающая жизнь, как вот только что она была одна, а сейчас уже совсем противоположная, и неизвестно, каким боком повернется в будущем… Еще я думал, что к нашим памятникам привыкать не следует, как и к нашей жизни, и что постперестроечная идея делать памятники со съемными головами, чтобы менять их в зависимости от политической конъюнктуры, уже не кажется такой анекдотической.
Но тут пошли титры. «Уматурман» запела про Антоху Городецкого. Маленького человека, мечущегося между плохими и хорошими. Зажегся свет. И я направился к выходу, в ночь улицы.
Что с тех пор изменилось?
Церковники стали еще партийнее, политики — еще религиознее.
Может, ввести мораторий на установку идеологических мемориалов? Пока закись мозгов не пройдет — ограничиваться мирными сюжетами?
Тут не так давно в поселке Милославское Рязанской области, на малой родине Василия Алексеева, легендарного штангиста, двукратного олимпийского чемпиона, открыли памятник в его честь. Но, если по справедливости, то надо было увековечивать его вместе с супругой. Ведь она ездила с ним на все соревнования, чтобы поддержать. А звали ее — прямо как надо — Олимпиадой. Стоит подкинуть авторам эту идею. А что? Если можно у памятника какую-нибудь часть срезать, почему нельзя к нему что-то и приделать?
