***

Поезд «Москва — Улан-Удэ» шел уже вторые сутки.

В одном из купе двое случайных попутчиков баловались картами — перекидывались в «очко». Играли на деньги, но берега видели — ни у того, ни у этого не было желания обчистить соперника напрочь. Их соседи, тоже от делать нечего друзья, где-то тем временем шлялись по вагонам; наверное, снова отправились в вагон-ресторан за веселой добавкой.

Одному игроку, в дальнозорких очках, грузному и предпенсионному, решительно не везло: ему то и дело приходил к одиннадцати туз или выпадало пятнадцать — «пип влип», шутил он досадливо на жаргоне, кипятясь с каждым разом все громче.

Второму же, лет тридцати, с умной головой, тщательно выбритому налысо, поджарому той поджаростью, которая не от природы, а выстрадана диетами или постом, наоборот, удача улыбалась во всю колоду. Что ни раздача, в его руке оказывалось больше, чем у пожилого, и без перебора.

Нарочито, как казалось, одухотворенными движениями он, банкуя, выкладывал карты сначала перед визави — рубашкой вниз, а затем — напротив себя в открытую. Причем в обоих случаях — безмятежно, без эмоций, что так не вязалось с этой азартной игрой.

Когда у него случалось «двадцать одно», он, по правилам, сбрасывал карты на столик лицом вверх и мирным голосом, каким буддисты говорят «Ом», произносил: «Очко».

Кажется, его спокойствие нервировало очкарика даже сильнее, чем проигрыши.

***

Она села в этот поезд, можно сказать, случайно — билеты взяла за сутки до отправления. Позвонили родственники из Новосибирска, сказали, что дядь-Петя плох — защемило нерв в спине, когда на огороде в теплице возился с помидорной рассадой, еле ходит не разгибаясь. Приезжай, попросили, ты же доктор. Она, конечно, никаким доктором не была, хотя и считала себя врачевателем и другим внушила. Просто в то время как раз массажем увлекалась — окончила модные курсы по системе биоэнергосистемотерапии, без труда могла рассказать, как активировать чакры сахасрару или манипуру, практиковала цигун и почти без напряжения стояла 45 минут в позе дерева, перераспределяя в теле жизненные токи.

Ей было под тридцать. Сексуальная по рецепту большого города, с выкрашенными в вызывающе снежный цвет длинными, до поясницы, волосами, высокая, она становилась практически недосягаемой для окружающих, когда надевала свои любимые винтажные туфли на платформе. Если говорить откровенно, то она считала себя владычицей морей, что практически изучила и подчинила механизмы жизни и смерти, а устройство ее вселенной было антропоморфно — и в самом центре, окруженная черными дырами и млечными путями, помещалась она сама.

***

Вдруг по громкой связи раздался призыв начальника поезда: «Если среди пассажиров есть медицинские работники, просьба срочно пройти в вагон номер двенадцать!»

Она, конечно, тут же пустилась бежать, за какие-то секунды промахнула несколько вагонов. Скорее, скорее, я же врач, там кому-то требуется моя помощь, из-за ерунды вызывать не будут, лихорадочно думала она.

Когда добралась до места, там уже столпился народ. Почти все такие же, как она — не врачи, но около того. Кто-то отдавал приказы, как делать массаж сердца, другие спорили. Суетливее других вел себя пассажир с умной головой, тщательно выбритый налысо, искусственно поджарый. Остальные возбужденно пересказывали только что подошедшим обстоятельства дела. До нее доносились обрывки: «Играли в карты. Одному стало плохо. Схватился за грудь. Посинел. Перестал дышать. Упал в проход».

Желающие помочь так плотно набились в купе, сгрудились над телом, что его почти не было видно. А ей так хотелось участвовать.

И тут она заметила пятки упавшего, едва выступавшие в коридор. На них никто не обращал внимания — все были заняты более важными частями тела. Она поняла, что это ее шанс. И его. Она знала точки, знала, что если на них сильно и нужными движениями воздействовать, человек преодолеет смерть. Она верила в свои сверхъестественные способности и внутреннюю мощь, натренированную на занятиях по цигуну, в свои сексуальность, волосы и туфли на платформе.

Она принялась массировать эти желтоватые пятки яростно, по науке. До боли в запястьях, до ручья пота по позвоночнику. Она давила, давила, давила.

А затем ее остановили, сказали: «Хватит».

На ближайшей станции в поезд поднялись врачи скорой и констатировали смерть.

Многие тут же отпрянули от тела, кто-то быстро пошел по своим купе: одно дело тискать живого, пусть и умирающего, и совсем другое — мертвеца.

Но только не она. Она кричала на врачей и требовала, чтобы те ввели несчастному адреналин. Убеждала их, прикладываясь к его груди, что прослушивается остаточный пульс. Она никак не могла допустить того, что не смогла оживить человека.

Врачи сделали укол — лишь бы с ней, психичкой, не связываться.

Затем тело вынесли на перрон, и поезд двинулся дальше.

***

Смерть карточного игрока как-то сблизила тех, кто принимал участие в его реанимации. На тягучих транссибирских остановках люди сбивались в кучки, перекурить, перезнакомились и обсуждали: сначала — произошедшее, а потом, устав от смертельного, — и постороннее, жизненное.

– А я ведь в Иволгинский дацан ехал, чтобы монахом стать, — сказал он.

– А я ведь дядю лечить ехала, — сказала она.

– Но какой же я буддист, если сперва застыл от ужаса, а потом носился как ужаленный?! Я ведь должен был спокойно созерцать эту смерть, говоря себе, что просто закончился круг времени этого человека и начинается другой.

– Но какой же я врач, если все, что я делала, чтобы вернуть человека к жизни, оказалось напрасным, позорно напрасным?!

Они, эти двое, потом еще часто и подолгу разговаривали, уже отдельно от других. Он мотал головой из стороны в сторону, она ласково гладила его, словно утешая.

Они вышли, не дотянув до Новосибирска. Кто-то из их разговора слышал, что они собирались вместе ехать обратно.