— Полтора года назад моего будущего мужа Александра Асафова пригласили работать архитектором Чукотского района в поселок Лаврентия. От административного центра, города Анадыря, поселок отделяют шестьсот километров. Назван он в честь залива, и имя ему в 1778 году дал путешественник Джеймс Кук.
У Саши была сложная задача: он должен быть проектировать жилье в условиях крайнего северо-востока. Через два месяца я приехала к нему. Родители сильно переживали за мое здоровье, потому что климат суровый. Но я даже ни разу не простыла. Устроилась работать в центр культуры и решила продолжить проект «Улица детства», над которым начала работать в Крыму. Его идея в том, чтобы вовлечь детей и школьников в изменение своего города или села.
Я рассказала об этом своим новым коллегам, но заметила, что мои рассказы как-то не воспринимали: «Ну, вы где-то там что-то делали, а у нас тут своя история», — говорили они. Конечно, сначала мы чувствовали тотальное недоверие: «Приехали очередные», — туда же очень часто люди приезжают работать на короткий срок. И мы тоже приехали на короткий.
Ни на что не надеясь, я написала программу фестиваля «Край света» — и через два месяца мы узнали, что выиграли грант от департамента образования, культуры и спорта Чукотского автономного округа. Это было удивительно, я не ожидала найти понимание у чиновников! И это было смелое решение с их стороны. Я придумывала все, едва приехав, и не знала, сколько преград встанет у меня на пути. Уже через год я бы полагала, что это невозможно. Все получилось именно потому, что я не имела представления о вероятных трудностях.
Передайте за полет
Интернета нет. Мои друзья в Москве даже не верят. «А по скайпу можно тебе позвонить?» — «Да нету скайпа!»
Ни добраться, ни выбраться. Регулярный рейс на гражданском вертолете в отдаленные села на Чукотке выглядит так: сто человек стоят у вертолета и не знают, кто из них улетит. В вертолет входит 25 человек. Билет заранее купить невозможно, деньги передают уже внутри, как в маршрутке: «Передайте пять тысяч». Один раз так попробовать даже весело. А как жить?
Транспорт здесь водный или воздушный. Аэропорт может принять самолет не в любую погоду. Дождь прошел — полоса мокрая, и все. Два раза мы сидели в Анадыре по десять дней, ожидая летной погоды. Когда после этого в Краснодаре самолет задержали на три часа, народ сильно возмущался, а нам было смешно.
Первые полгода я не могла добраться из поселка Лаврентия, где мы жили, даже до соседнего села Лорино. Туда каждый день ходит автобус. Но утром он идет из Лорино в Лаврентия, а вечером — обратно. Непонятно, где ночевать. Лоринцам в Лаврентия нужно в больницу, в администрацию, в магазин, а лаврентьевцам туда вроде как нет надобности ездить. И когда я задавала соответствующие вопросы у себя в центре культуры, то встречала недоумение: «А зачем?»
Например, одну лекцию я читала так. Иду как-то по улице, мне звонят и говорят: «Военный вертолет!» Я все бросила и побежала. От центра культуры, где я работала, до аэропорта пять минут пешком. Прибежала — вот он, зеленый вертолет, вокруг военные. Там же стоят психолог, священник и архитектор. Психолог летел, чтобы провести свою программу. Священник — чтобы познакомиться с людьми: он только получил назначение в Лаврентия. Для каждого из нас это была долгожданная оказия. Планировать такие поездки невозможно. (Однажды было даже так: прибежали мы, сели, посидели, лопасти покрутились, а потом нам сказали: «Нет, сегодня не летим».)
На вертолете гораздо интереснее, чем на самолете. Он летит низко, и можно рассмотреть всю красоту земли. В сентябре тундра желто-красная. Горы, заливы, реки — первозданная природа, где практически не ступала нога человека.
…Через сорок минут мы приземлились в поселке Нешкан, куда я пыталась попасть целый месяц. Нас сразу предупредили, что в Нешкан мы летим на два часа, военные делают там свои дела, мы — свои, потом еще в один поселок, где у нас тоже было два часа, и тем же днем возвращаемся обратно. Если опоздаешь, можно застрять и на две недели, и на два месяца.
Теперь я могу проводить мероприятие, даже если меня подвесить вверх ногами! Обычно ты представляешь свою аудиторию, готовишь помещение и материалы. Когда я летела в село Уэлен, я даже не знала, где буду жить, как соберу детей. В магазине может не оказаться красок и кисточек, поэтому все нужно было брать с собой или на ходу придумывать, какие подручные материалы могут заменить то, чего нет. Но ничего, дерева не окажется — сделаем из китовой кости!
Старые кости
— Китов добывали столетиями, и на китовом кладбище много старых костей, вымытых снегами и дождями. Мы отправились туда. Соблюдая традицию, нужно было покормить духов — и можно собирать материал.
Из китовой кости мы сделали спинку для уличной лавочки в Уэлене. Нанесли на нее градостроительный план поселка 1930-х годов — по мотивам гравировки на клыке, выполненной местной художницей Татьяной Печетегиной. Сам клык уже утерян, остались только копии. Люди стали приходить, рассматривать план, нашли на нем яранги своих бабушек и дедушек, узнали школу и пекарню, спортивные площадки или вышки для наблюдения за китами. Уэлен — центр косторезного искусства Чукотки, и работы уэленских мастеров представлены в музеях всего мира. Традиционный промысел — гравировка и резьба по клыку.
Лавочка в Уэлене и уличные арт-объекты в других селах были созданы для фестиваля «Край света». Мы решили, что вместе с детьми будем создавать такие объекты, которые не только расскажут о культуре народов севера, но будут интересны и функциональны: на скамейках можно сидеть, на детских площадках — играть, на танцевальных — выступать местным ансамблям. И действительно эти новшества приобрели популярность.
Традиционные строительные материалы, которые мы использовали, — кости, камни, плавник и дерево, которое море выносит на берег. С одной стороны, отсылка к прошлому, с другой стороны — посыл в будущее. Надписи мы выполнили на чукотском, эскимосском и русском языках; уже этого было достаточно, чтобы у детей появился интерес к родным языкам, которые сейчас забываются.
«Как в больших городах»
— Детям было непривычно, что можно изменить пространство, в котором живешь. Кто-то красил, кто-то макеты разрабатывал, кто-то исследования проводил. Наши объекты не очень долговечны — пианино на асфальте или «следы великана» исчезнут через две недели. Но успеют заронить искру в сознание детей. За это время дети поверили, что они что-то могут изменить в окружающем мире. Это для ребенка очень важно — ведь то, что он видит вокруг, не всегда вселяет надежду.
Но если он один раз уже изменил свой мир к лучшему, уверенность в нем остается. Может, он вспомнит о своих возможностях через год, а может, впоследствии будет делать что-то похожее со своими детьми. Ребята потом подходили ко мне и говорили: «А вот что я придумал — давайте это сделаем!» Хотя, когда мы в первый раз спросили, что можно изменить, восьмиклассники замялись: «Ну, заасфальтируйте нам дороги…» — «И все?!»
И все-таки дети шли на контакт лучше, чем взрослые: поначалу никто не верил, что у нас что-то получится. Родителям казалось, это нечто невообразимое: «Как так, ребенок изучает архитектуру?» А потом все изменилось в глазах взрослых и детей. Мы даже антикафе умудрились открыть!
Начало было непростое. Но потом я поняла: главное — начать, и к тебе присоединятся. Пришла в школу, познакомилась с учителем технологии, рассказала ему про идею сделать лавочку, а он позвал своих учеников. Сначала я думала, что мы со всем управимся за один день. Но мы работали целую неделю — дети приходили каждый день раньше меня и готовы были трудиться до ночи, так что мне приходилось отправлять их домой! Работа в команде и реальный результат, который останется в городе, — для них это было ново и увлекательно.
Потом у них стали появляться свои идеи. Теперь дети хотят делать что-то полезное для поселка. И преподаватели технологии подошли в этом году и спросили: «Ну что, Валерия? Что теперь будем делать?»
Веревочный парк — это тоже была идея ребенка. Он пришел и сказал: «Давайте сделаем, как бывает в больших городах!» Я его спросила: «Вова, ну как ты себе это представляешь? У нас тут ни одного дерева нет». Но потом, как обычно, решение нашлось. Вместо деревьев мы взяли метровые катушки от кабеля и соорудили веревочный парк, только невысокий. Даже в других поселках он стал знаменит — потому что дети часто проездом бывают в Лаврентия.
Потом ребята изготовили целый макет Лаврентия будущего — фантастического города, каким он представляется им в мечтах. Там есть и университет, и аквариум, где животные находятся в естественной среде, а человек спускается под воду в стеклянном куполе… В этом макете традиционная культура соседствует с современными технологиями и транспортом будущего.
Дети очень любят свой поселок и не хотят уезжать. Но чтобы учиться в вузе, все равно придется. А вот учителя у них меняются очень часто. Например, может полгода не быть физики — билеты на материк очень дорогие, и учителя объединяют отпуск за два года. В этом году сменилось уже пять учителей.
Наукан и жизнь
— Уже сейчас дети почти не знают чукотского языка, забывают праздники и традиции своего народа. Сожалеют ли?.. Подростки об этом зачастую не задумываются. Только когда мы вместе начали искать информацию о традиционной культуре и не могли найти, они стали это осознавать.
Старшие понимают, что ситуация складывается драматическая, и стараются рассказывать о своих традициях — но получается так, что рассказывают они друг другу. На таких встречах никогда нет молодежи. Если ничего не изменить, связь времен прервется.
Мне хотелось как-то объединить разные поколения. И некоторым ребятам это стало интересно. Не могу сказать, что мы что-то исправили, но, надеюсь, заронили какие-то чувства и мысли.
Глобализация делает свое дело — языки малых народностей исчезают. Но их культуры существовали тысячелетия, они должны сохраниться! Здесь, например, совсем другая культура танца. У жителей Чукотки были свои танцы, которые только один человек мог танцевать. Танец можно было подарить. И танцевать где-то на сцене, выше зрителей — для них это неестественно.
В селе Уэлен на фестивале «Край света» мы сделали танцевальную площадку, что-то вроде традиционных площадок, с китовыми ребрами и валунами, на которых изобразили самые известные танцы. Это площадка, на которой уже выступал и летом снова будет выступать ансамбль народного танца из Уэлена.
Здесь есть люди, которые родились в ярангах и могут рассказать о тогдашней жизни от первого лица. Одна сотрудница музея, Елизавета Добриева, родилась в поселке, которого уже нет — он назывался Наукан и когда-то был самым крайним населенным пунктом Евразии. Шестьсот лет он стоял недалеко от мыса Дежнева, в месте слияния двух океанов. Люди жили в этом месте много веков, у них был свой диалект эскимосского, но в 1950-х во время кампании по укрупнению сельских районов всех посадили на лодки и переселили. Там жило четыреста человек. Кто-то в один поселок попал, кто-то в другой. Для них это боль. Елизавета Алихановна тогда училась в школе и помнит, как детей насильно забирали в интернат. В следующий раз она побывала в поселке уже взрослой, когда про Наукан снимали фильм.
В конце XIX века местные жили почти так же, как тысячу лет назад: у них не было ни письменности, ни сельского хозяйства, они охотились на морских животных. И их цивилизация оказалась слишком хрупкой для столкновения с техногенным миром.
Машина времени
— Нам тоже удалось побывать в Наукане. Дорога была сложной. Два-три часа на моторной лодке. Море холодное, штиля там не бывает почти никогда.
Первые десять минут я хотела только одного — вернуться обратно на берег. Это же океан, волны, животные, и если ты из лодки выпадешь, то… уже все. На мне был спасательный жилет, но я была уверена в его бесполезности. Читала, что чукчи не спасали того, кто упал за борт, говоря: «Его забрало море». Видимо, считалось, что даже если вытащить человека из ледяной воды, его уже не спасти. Помня все эти книжки, я боялась. Но через десять минут адаптировалась, стала рассматривать китов, увидела моржей.
Над Науканом была радуга. Высокий каменистый берег, на берегу стоит маяк. Лодке негде пришвартоваться, она подходит, и ты прыгаешь в воду в резиновых сапогах… Даже налегке нам было трудно туда забраться, и я все думала: как же они могли таскать на такой крутой берег добычу? Как можно втащить наверх тушу кита? Ясно, что здесь жили сильные, закаленные и выносливые люди.
Мы вскарабкались наверх и увидели остатки эскимосского поселения, каменные основания домов. Сквозь время проступал поселок, было видно, где шли улицы, где стояли культовые сооружения — там сохранился остов из костей гренландского кита. Мне казалось, что я попала туда не на лодке, а на машине времени.
Мой муж ездил еще раз с людьми, которые жили там. Его потрясла сама атмосфера. Мы приезжаем как туристы, а они приезжают в свой утерянный дом.
Еще там очень сильный ветер. Удивительно, в каких условиях жили люди — и как им нравилось! Для нас такие условия слишком суровые, а этот народ выживал, зато в тепличных условиях современного мира оказался на грани исчезновения. Грустно, что все это ушло, потому что кто-то решил, что это неэффективно и людям нужно жить иначе. Возникает очень много вопросов к этому стремлению к эффективности. И в наше время заметны те же веяния. Сейчас в малых городах закрывают школы, роддома — действуют не настолько грубо, но все равно давление идет. Кто эти специалисты, которые считают ресурсы, но не знают законов существования человеческих сообществ?
Мы видели карту естественного расселения Чукотки: поселков по побережью было очень много, расстояния между ними были небольшими. Человек ехал на собаках, если пурга — он мог укрыться в небольшом стойбище. Сейчас поселков всего шесть, до них не добраться. Естественное расселение было гораздо эффективнее. Так было не только на Чукотке, но здесь это привело к исчезновению локального этноса.
Локальное вместо глобального
Меня тронула история малых народов. Раньше эта тема меня не сильно волновала. В больших городах живешь совсем иначе, а здесь — попадаешь в совсем другой мир. Люди близки к природе, к океану, животным; на тебя неожиданно может выйти белый медведь. Человек тут уже не хозяин — это территория дикой природы.
Как архитектору мне видится более ценным не глобальное, а локальное. Лавочки могут быть привезены из Петербурга или из Китая, а могут быть сделаны именно для этого места и в этом месте — с учетом здешних традиций, культуры. Неожиданно для архитекторов такая идея нашла отклик в обществе. В последние годы о городской среде стали писать и говорить не только архитекторы. Но есть опасность, что кто-то придумает и постарается реализовать типовое благоустройство для всех регионов — от Москвы до Чукотки. А страна у нас настолько большая и люди такие разные, что нельзя одно простое решение распространить на всех.
Мы попробовали показать это на своем детском проекте. Его «детскость» дала нам особые преимущества. Если бы предложили делать на Чукотке лавочки из китовой кости, нам бы сказали: «Да вы что, с ума сошли?» А когда они появились и всем понравилось, уже можно продолжать.
Когда я сказала, что мы будем делать что-то из старых досок, на меня посмотрели с подозрением. А потом мы сделали чукотский календарь, и теперь объект уже стоит в парке, туда приводят туристов… Люди по-другому взглянули на вещи, когда увидели, что это действительно может быть красиво.
Сейчас на Чукотке будут делать арт-объекты и писать к ним аннотации на чукотском языке. Я думаю, в этом есть и наша заслуга.
