Мы давно хотим об этом сказать, говорим даже, но вечно чуть не хватает языка.

В этом году вышла потрясающая книжка Анны Старобинец «Посмотри на него». Это — жесткая до мистики и паники автобиографическая книга о «несовместимом с жизнью» диагнозе неродившегося еще ребенка, о нечеловечески сложном выборе, о том, как мертвый младенец скулит, но оказывается, что это плачет его мама.

Не только хорошая, но и важная книга, уже инициировавшая широкое обсуждение того, как гуманнее устроить порядки в стране. У хорошего русского профессора не находится и пары добрых слов для только что узнавшей страшный диагноз беременной женщины. Она для него — объект, он занят демонстрацией «случая» студентам. А холодный немецкий врач выражает дежурное сочувствие, и это точно лучше.

Для главного материала номера мы брали интервью, и везде мне слышалась эта тема. Светлана Ганнушкина рассказывает о том, что у нас в полиции все еще цели репрессивные — бороться с нарушениями закона или врагами, а не людям помогать. Миграционный чиновник советует перенесшему тяжелую операцию мигранту ехать домой воевать за ЛНР, потому что квот в Москве нет. Врач требует «забрать черную тушу», женщину из Нигерии после инсульта, потому что у нее нет полиса.

Почему-то считается, что строгость — это такая серьезность государственных мужей, в противовес западной голубоватой изнеженности. Боль и страдание с их очистительной силой. Как в стишке: «Отчего в России столько чепухи? Вот больничка как расплата за грехи, врач глядит как на придурка, я ушел и жру окурки, не пустили меня к ней, вот лопухи».

Сейчас в шутку даже полицейскими это все иронически у нас называется «правовое государство». В том смысле, что ничем помочь нельзя, хотя очень хочется. Потому что законы или «борьба с коррупцией» запрещают.

Моя мама умерла в 2015 году в реанимации Онкоцентра в Москве, у нее не было полиса, она из Донецка. Врачи велели хлопотать, многие помогали, была даже бумага из минздрава, тогда еще тем, кто из Донецка, хотели помочь. Но больница не знала, что делать с самой важной бумагой из Минздрава, а время шло. В итоге все равно пришлось платить наличными и жалеть, что это время можно было потратить на самые важные вопросы маме.

Мы везли гроб через границу Россия-ДНР, со стороны Донбасса пропустили вне очереди, там еще не было отчетности и формализма еще, все по-людски. Со стороны России мальчик-пограничник очень хотел помочь, но должен был доложить начальству: дисциплина, видеокамеры, правовое государство. Начальство дало добро, прекрасные люди, через час-другой.

Есть очень хорошие люди, но добро прилучается только через преодоление системы, как подвиг. И доступно только самым сильным. У нас крайне сильные и милосердие, и суровость. В хорошо управляемых странах подвига и злодейства меньше, потому что есть уравновешивавший порядок, правила, которые делают добро обыденным, рутинным.

Но мы же в кольце врагов! Увы, да. Но если бы, скажем, украинских мигрантов у нас мучили меньше, чем в Польше, воевать бы, может быть, не пришлось или пришлось меньше: преимущество цивилизованности работает лучше. На Майданчике поначалу стояли и благодушные «европейцы». А за нас воюют суровые мужики. И не потому что не видят в России херни, а через гнусь: потому что все равно это наша родина.