Незадолго до выборов гражданин Верхнего Уфалея Николай Коршунов вывесил на своих шести продуктовых магазинах крамолу, которой сразу же заинтересовалась полиция.
Он посчитал предприятия, которые закрылись в городе за последние 18 лет, то есть за те годы, пока президентом страны был действующий президент и кандидат в президенты Владимир Путин. Получилось сорок.
Вечером вдоль его магазинов проехала машина, из окон которой к ним пристально присмотрелись. А наутро приехали полицейские и сорвали агитацию. Хотя какая это агитация? Это ж статистика.
Статистику он прикрепил так крепко, что, избавляясь от нее, полицейские выломали куски стеклообоев. Не смогли только в одном магазине: крепче клея «Момент» оказалась продавщица Елена Кузнецова. Под ее взглядом они отступили и уехали.
Коршунов собирался пойти наблюдателем на выборы, но махнул рукой — и тоже уехал. Поправлять нервы и отдыхать. Остался вопрос: что теперь будет с бизнесом?
Полтора года назад, перед выборами в Думу, он уже показывал этот номер. Полиция хотела завести на него дело за недобросовестную агитацию. Но мировой судья им в этом отказал. Список закрытых предприятий — это не агитация, постановил он.
А еще раньше, на выборах в городское заксобрание, Верхний Уфалей и вовсе попал в новости федеральных каналов: депутаты-единороссы получили здесь наименьший результат по всей стране.
Участок 886
Девять утра. Так тихо, что слышно, как, шурша, падает снег. По улице Победы, на которой стоит остановившийся комбинат «Уфалейникель», одинокая женщина идет на работу. Больше никого.
— Ну а что ходить? Это не выборы, а перевыборы, — она и не собирается.
— А кого бы вы хотели?
— Ну вот Грудинин, но уж больно его ругают…
Про Николая Коршунова, хозяина магазинов, она в курсе.
— Как думаете, почему он уехал? Испугался?
— Так если такие посты развешивать, а потом бояться — какой смысл.
Избирательный участок 886 стоит на отшибе в другой части города, в здании автотранспортного предприятия. Сразу за ним начинается промзона. Перед ним пустырь, через который приходят люди из частных домов. Правее, за пустырем, — магазин Коршунова.
Под участок выделили тесную комнатку с зелеными панелями. Застелили розовой тканью столы, задвинули в угол кабинки для голосования, поставили прозрачные урны, пришпилили там и сям шарики и флажки, обвесили все таблицами и объявлениями, под потолком укрепили две видеокамеры. Готово! Выглядит все по-спартански, но люди идут в приподнятом настроении. Среднего возраста и пожилые, молодежи пока не видно.
Стоя у подпертой осколком мрамора двери, Николай Михайлович курит и, щурясь, смотрит на дорогу сквозь снег. Он вышел посмотреть, не едет ли племянник. Его племянник — депутат городского собрания, а сам Николай Михайлович — наблюдатель от КПРФ.
Родственники прозвали его железным человеком. Когда ему было 25, на производстве он сорвался с высоты семи метров. Падал, а вместе с ним летели вниз железные листы. Очевидцы рассказали ему, что он извернулся в воздухе, как кошка, и вынырнул из-под листов. Железо сложилось, переломало ему таз — зато он остался жив.
— Жизнь ломала меня, но не сломала. Сына хотели посадить, я доказал, что он невиновен. Потом я сына похоронил. Потом жену похоронил. Все думали, что теперь я сопьюсь… Но я пить не стал.
Он отрешенно смотрит сквозь снег.
— Как коммунистическую партию развалили, я ее искал много лет. В 1993-м я их нашел.
— Как их можно было потерять в таком маленьком городе?
— А они не афишировались, их тогда гнобили. Я и Володю сюда подтянул, — он кивает на подъехавшую машину депутата Халила Мингалиева, которого на правах дяди и вопреки родному татарскому имени зовет Володей. — Нас уважают.
— А «Единую Россию»?
Он выпускает изо рта облачко дыма, качает головой.
— Нас называют красный город. Мы все здесь за КПРФ.
Тут из дверей выходит мужчина в лыжном костюме и, как назло Николаю Михайловичу, говорит, что проголосовал за Путина, «потому что стабильность должна быть в стране».
— Их у нас единицы, — отмахивается Николай Михайлович.
Тогда из дверей выходят муж и жена.
— За Путина, — говорит женщина. — Мира хочется и спокойствия.
— У вас же на прошлых выборах весь город был против «Единой России».
— А он и не «Единая Россия», — усмехается мужчина. — «Единая Россия» — она обэтовалась!
Нарушения
Николай Михайлович ждал Володю, чтобы доложить ему о нарушении. Нарушение состоит в том, что в коридоре перед входом в участок городская администрация затеяла второе голосование. Людям предлагают на выбор благоустроить детскую площадку или набережную с катамаранами, которых пока еще нет. Плюс еще шесть вариантов. Заодно записывают данные.
— Вы не имеете права собирать личные данные! — протестует Николай Михайлович.
— Да мы только у тех, кто сам не против, — вяло отбивается чиновница за складным столиком.
— Вы должны сидеть не менее пятидесяти метров от участка! — не успокаивается он.
Но в пятидесяти метрах от участка, во-первых, заснеженный пустырь, а во-вторых, — конечно, они хотят сидеть здесь. Люди не отказываются голосовать за благоустройство, им даже весело, а чтобы понять почему — надо хоть немного знать Уфалей.
Александр Иванович Кулешов, заводчанин и член УИК, рассматривает плакат с дизайнерскими решениями, которые выглядят здесь примерно как Тесла в космосе. Потом садится за складной стол с бюллетенями, переворачивает один чистой стороной вверх и пишет свой вариант:
«В городе нет тротуаров, пешеходам не пройти, хотя в советское время они были. Заборы домов, различные новые строения установлены близко к дороге. Отдел архитектуры и ГАИ не занимаются этим». И подпись: гражданин города Кулешов А. И.
Закончив, Александр Иванович сразу предлагает посмотреть фотографии «Запорожца» с Медведевым за рулем — это перформанс «Вперед, на кризис!», который он устроил в Екатеринбурге.
— Это называется арт-скульптура! — довольно говорит он.
Есть и еще одна, на пустыре у поселка Никельщик.
— Осталась стойка металлическая из-под елки и лет восемь так простояла. А я взял китайского Деда Мороза, которого с завода выбросили, на него светоотражающий жилет надел, метлу дал в руки и поставил на это место! Его назвали Никельский домовой — и весь поселок ходит, улыбается.
— Да? — удивляется полковник. — А я думал, сотрудники ЖКХ поставили.
— Или вот…
Тут за Александром Ивановичем приходит начальница комиссии и чуть ли не за руку уводит на участок.
Красный моногород
В государственные списки моногородов, с которыми надо что-то делать, Верхний Уфалей попал еще в 2009 году, сразу после Пикалева, и с тех пор положение его ухудшилось.
Градообразующее предприятие «Уфалейникель» окончательно закрылось год назад. Работу потеряли две с половиной тысячи человек. Если вспомнить, что за каждым из них — семья, получается, что проблема задела полгорода.
Как и девять лет назад, не было громких слов и протестов. Почему? Во-первых, все уже привыкли, что комбинат останавливается, а потом запускается снова. Во-вторых, в этот раз приезжало даже руководство города и говорило, что завод будет работать, а еще построят трубный завод, создадут территорию опережающего социально-экономического развития, и люди опять поверили. В-третьих, была задняя мысль: если бастовать, потом могут не позвать на работу. Да и кто бастует, когда платят выходное пособие?
Но когда в октябре запустили котельную и из одной из трех труб комбината пошел дым, сердце замерло у людей: они подумали, что комбинат снова работает. Потом поняли, что нет.
За последний год среди металлургов было два самоубийства. Последнее случилось буквально за девять дней до выборов. А восьмого марта у входа на комбинат насмерть замерзла женщина. Она ехала в такси, ей стало плохо, она отпустила машину и вышла на улицу. Больше ее телефон не отвечал. Если бы комбинат работал, по этой дороге прошли бы не менее пятисот человек, ее бы заметили — в полночь как раз была пересменка. А так ее нашли на другой день. Смерть наступила в шесть утра.
Лакмусовая бумажка
Депутат Халил Мингалиев объезжает участки. На одиннадцать утра явка составляет одиннадцать процентов.
— Уфалей — лакмусовая бумажка российской политической системы! — говорит он. — Как в Уфалее, так везде.
Он останавливает машину рядом с избирательным участком. Вдоль кирпичного забора через дорогу растут очень красивые сосны.
— Это у нас больница была, но больше нет больницы, — Мингалиев отрывает руки от руля и складывает их крест-накрест. — И детской больницы нет у нас. В советское время построили такую большую больницу, которую рынок не потянул.
Он бы мог показать еще много чего. Детскую поликлинику, входя в которую переносишься на тридцать лет назад: пеленальные столики, пустые стеклянные шкафы и самодельные плакаты с чебурашками можно сдать в музей. Роддом с полиэтиленом на окнах, где рожают только в крайнем случае, если роженицу нельзя везти в другой город. Или морг, закрытый с недавних пор: покойники теперь делают крюк, отправляясь в последний путь — на вскрытие их везут в соседние города, на похороны — назад, в Уфалей.
Поговорив с наблюдателем — здесь все то же самое — Мингалиев садится за руль и едет в поселок Силач, тоже входящий в городской округ Верхний Уфалей.
— В 1985-м или 86-м я вступил в КПСС.
— А зачем? Тогда же все выходили.
— Такой поперечник, наверное. Вообще коммунистическая идея неплохая, и социалистическая тоже.
За окном машины проплывает озеро, посередине которого сидит над лункой одинокий рыбак. Не пошел на выборы.
— У нас почему-то власть никто не хочет отдавать, — рассуждает Халил Мингалиев. — Сталин не хотел. Хрущев не хотел. Брежнев не хотел. Сейчас та же история — Путин не хочет. Шесть лет отсидит — семьдесят один ему будет. Вот сейчас выборы, что ли? Клоунада!
Пару лет назад в Верхнем Уфалее на местных выборах была своя клоунада. Из двадцати депутатов в городское собрание прошли только четверо единороссов — это был худший (или лучший) результат по стране. Спустя некоторое время произошла незапланированная (или запланированная) перестановка. Пятеро депутатов-самовыдвиженцев вдруг вошли в «Единую Россию». А один депутат-единоросс ушел в КПРФ. Это был как раз Халил Мингалиев.
— Никто за них голосовать не хотел, я для них праймериз выиграл, — непосредственно сообщает он.
— Как же так? Для вас в этом не было нравственной дилеммы?
— Нет, абсолютно.
— Но вы же коммунист.
— Попросили. Меня ведь из коммунистов в 2012 году выгнали. У нас произошел рейдерский захват партии, сто человек из нее вышли. А потом, когда тот человек ушел, стали возвращаться.
В Уфалее бурлит политическая жизнь, которой не хватило президентским выборам. Депутат Евгений Савельев, например, прослыл в Уфалее оппозиционером, даром что входит в ОНФ. Он был в «Единой России», возглавлял местное отделение ЛДПР и — разочаровался в партиях.
— Глобальные цели партий меня не очень интересуют, мне важнее местная повестка, — объясняет он. — По сути, это не оппозиционность политическая, это оппозиционность хозяйственная. Я использую инструменты политических партий для пользы города.
Наличие оппозиции, наоборот, помогает власти проявлять свою позицию, считает он. Например, мэр города скажет губернатору: «Я так поступить не могу, потому что придет такой вот Савельев и поднимет шум».
Главный электорат коммунистов — металлурги, оставшиеся без работы.
— У нас продолжается разрушение моногородов, — говорит депутат Мингалиев. — Мы — красный моногород.
— Красный — значит коммунистический?
— Красный — это уровень угрозы. Правительству надо было строить здесь другой завод, а потом этот закрывать. Почему человек труда у нас так не ценится? Почему он не на первом месте? Он созидатель, он создает. Без него бюджет долго не протянет. У людей денег нет, еще немного — и все, Майдан! У человека нет денег на одежду, денег нет выучить ребенка своего. Навальный пишет ведь не с бухты-барахты, ведь это чьи-то дачи, которые он показывает. И сейчас говорят про новый трубный завод, но я не верю. Это полная вата. По сути, мы завод сами пропедалили. Надо было бастовать. Мы хотели вывести людей на улицы, но меня одно остановило: а что мы можем им дать?
Металлурги
Накануне выборов справили девять дней по Евгению Логиновских. 32 года, старший конвертерщик «Уфалейникеля», двое детей. Все, кто работал с ним, не могут поверить в случившееся. Утром жена повела детей в садик, вернулась — а муж повесился.
Он был потомственным металлургом, профессионалом своего дела. Управлял процессом выплавки никеля. От него зависело, насколько качественный будет продукт — 70-процентный никелевый файнштейн. И зарплата была хорошая: платили за качество выплавленного металла. Получалось тысяч 35.
— Хороший был парень, общительный, веселый. Сроду бы не подумал! Не разгильдяй, — рассказывает Александр, который работал в одном цехе с Евгением. — Работу он потерял так же, как и все. У него вроде были кредиты.
На вахты уехала меньшая часть. В основном люди сидят дома, не работают, спиваются. Александр оглядывает старые пятиэтажки, в которых живут семьи металлургов.
— Считаете, много людей осталось, не уехало?
— Процентов 50–60. Сейчас еще получают на бирже 5600. А потом и с биржи выкинут. Я на этом предприятии 17 лет проработал, как с армии пришел. Зарплата была хорошая, на руки 30 тысяч выходило. Вначале мы все думали, что лето пересидим и будет работа. Сколько простоев было, и всегда восстанавливался комбинат.
Потом ходили на ярмарки вакансий, но там никто не искал плавильщиков и конвертерщиков.
— На забастовку выйти? Нет, даже не думали. У нас народ такой — отсидеться дома. Боятся или не верят. Сидят, ждут, слухи только собирают, что якобы комбинат уже готовится к пуску… А на комбинате ничего не происходит, с тех пор как его опечатали! Нет, если коснется, его можно сейчас пустить вполне. Я считаю, его не надо было останавливать, а надо было немного модернизировать. Он же, никель, когда-то был шестьдесят тысяч долларов за тонну. А сейчас снова подрос до шестнадцати. Избыток был на рынке, вот и все.
— Думают, что никель не нужен никому, думают, будут на западе покупать, — говорит его товарищ Радик. — А если запад перекроет все — об этом они не думают!
Радику 51 год, с октября он не может найти работу. Завод сделал ему пенсию «по горячему списку» — вышло 11 тысяч. Но он не хочет сидеть дома, это раз. И знает, что пенсия по старости может быть гораздо больше — а потому хочет работать еще 12 лет, до своих 63-х. Это два.
— Мне говорят: ты старый, ты не сможешь работать. Даже не смотрят, не проверяют. Вот у меня знакомый устроился чисто по случайности. Повезло, что на начальника напоролся.
— Как это так?
— Ну, пришел устраиваться, и ему сказали так же: «Ты старый». А мимо начальник проходил, говорит: «Ну-ка, дайте трудовую». Посмотрел и сказал: «Этого человека нужно принять, потому что у него опыта больше в два раза, чем у нас всех вместе взятых!» Лет через пять-шесть все эти дома заколоченные будут стоять, — оглядывает пятиэтажки Радик. — Это будет, грубо говоря, Припять!
Люди в городе стали считать хорошей зарплатой 15–17 тысяч рублей, хотя раньше хорошей считалась зарплата, как у металлургов — от 25 тысяч. На улице Радика ждет сын, он не собирается здесь жить.
Андрей — инженер-металлург с высшим образованием. Окончил Уральский политехнический институт и чувствует себя представителем вымирающей профессии. Хотя его специальность — не только никель, но и кобальт, и медь. Он бы мог поехать в другой город, устроиться там на завод. Но не может взять с собой семью: при соотношении зарплат и цен на жилье нельзя просто переехать — можно стать трудовым мигрантом, и это еще не говоря о прописке и прочей волоките.
— Мы не знаем, что будет завтра, — отрешенно говорит Андрей. — Живем и думаем, что сегодня последний день выходим на работу. Семью кормить надо, а куда поедешь с двумя детьми? Цены на квартиры в нашем городе упали, и на эти деньги никакого жилья не купишь. А так вот завтра выгонят, и… куда идти, где работать… не знаю.
Юлия, жена Андрея, сегодня на избирательном участке. Ему сейчас предложили работать три дня в день, один выходной, три дня в ночь. Будет тяжело, но она не отговаривает.
— Пусть работает! — она отворачивается, не сдержав слез.
Евгений был его другом, и она боится, чтобы с мужем не случилось так же.
Сила искусства
На крыльце администрации поселка Силач колдуют два молодых парня. Они устанавливают динамик, выбирают трек в ноутбуке — и вот, перекрывая все, звучит The No Smoking Orchestra Эмира Кустурицы, придавая происходящему вид фарса. Тут есть все: деревянное крыльцо, поленница с дровами, флаг и великолепная природа — все происходит в прямой видимости от Аракульских Шиханов, продолжения Уральского горного хребта, которые, говорят, на 50 миллионов лет старше швейцарских Альп. В поселке Силач к двенадцати часам дня явка почти 80 процентов.
— У нас люди постоянно всем недовольны, — говорит депутат Мария Кабирова; она, кстати, возглавляет профком «Уфалейникеля». — То некрасиво в городе, это плохо… А у меня всегда хорошее настроение! Иначе я бы никогда не занималась такой тяжелой работой, как работа с людьми.
— Откуда оно у вас берется, когда столько проблем?
— Есть серьезные проблемы, — соглашается она. — Но я стараюсь подходить позитивно. Например, дорогу плохо сделали, зато сделали красивую разметку!
В центре искусств напротив администрации Верхнего Уфалея выборы и мультфильмы идут одновременно. Кто идет голосовать, кто встречать детей из кино. На крыльце Центра искусств стоит бизнесмен Рахман Махмудов, глава ООО «Флорис» и член Общественной палаты. Он гордо называет себя одним из крупнейших налогоплательщиков в городе. У него на производстве бывшие металлурги пилят мрамор.
— Устаревшее производство? — усмехается он. — Да пять лет назад «Уфалейникель» собирался новую печку ставить! Они его высосали, ничего для него не сделали, передали другим. Новый собственник пришел — сырьевой базы нет. Если я собственник и хочу бизнес развивать, надо много денег тратить. А никому этого не надо было. И никто, как в Пикалево, сюда не приезжал. И никакой огласки не было, две с половиной тысячи человек потеряли работу, и все.
Здесь много чего закрывали и много кого увольняли, вслед за Коршуновым подсчитывает он. Медзавод — две тысячи человек оказались на улице, но это 10–15 лет назад. «УралЭлемент» — триста человек. Завод «Металлист» вообще закрыли.
— Никто не бастует, не выходит на улицу, — говорит Рахман Махмудов. — Рыночная экономика. Люди это поняли. Кто камень пилит, кто киоск держит, кто на вахту ездит. Когда в 90-е годы нас увольняли с работы, мы не шли на биржу — пошел открыл кооператив: пилить мрамор, дерево пилить. Так и сейчас.
Говорят, по плану развития города, к 2035 году в Уфалее должно остаться 22 тысячи человек. Это предполагает, что люди должны уехать. И многие уже уехали. Члены избирательных комиссий, которые перед выборами обходили квартиры, обнаружили, что примерно в трети квартир никто не живет. Они удивились, когда люди вернулись специально на выборы. То есть те, кто уехал, еще связаны с городом пуповиной, но, возможно, план предполагает, что нужно ее разорвать.
За все заплатить
Из листовок Коршунова в магазине ничего не осталось, все разобрали люди. Но полиция здесь ничего не взяла. Потому что в магазине «На горке» работает Елена Кузнецова, которая никого не боится.
— Коршунов — очень начитанный человек, очень грамотный, — говорит она о своем начальнике. — Он никого ни к чему не призывает, он на нас никак не пытался влиять, не говорил, за кого голосовать. Двадцать лет мы с ним работаем, мы нашли общий язык. Я всегда иду за справедливость, за честность — и он так же.
Некоторые говорят, что Коршунов такой злой, потому что в Уфалее развелось слишком много «Магнитов» и «Пятерочек», от которых страдает его бизнес. Но Елена с этим не согласна. У Коршунова свой покупатель, говорит она.
— А его жизнь после этих листовок осложнилась?
— Думаю, что нет. Он же всю правду говорит. Хотя сейчас, если правду говоришь, всегда кто-то скажет тебе: «Какого черта?» Правду же никто не любит. В прошлый раз милиция пыталась дело завести, но мировые судьи их просто к черту послали. Каждый человек должен иметь свою точку зрения. У нас просто все боятся. А чего боятся-то, я не пойму? Даже спрашиваешь их, что думают, говорят: «Ой, не знаем мы, боимся». Говорю: «А смысл? Почему вы боитесь рот-то раскрыть свой?» На вопрос этот никто не может ответить. «Боимся» — и все! Чего боятся, так и не пойму. Я вот ничего не боюсь!
Елена собирается голосовать за Грудинина, «потому что он человек из народа».
— Мое мнение, что рабочий класс надо возвышать. Не на полу он должен быть. Не на коленях. Рабочий человек должен получать деньги за свою работу, а не ходить с протянутой рукой. Мы не просим миллионы, мы хотим одеться, дать образование своим детям! Хотим быть в состоянии за все заплатить.
В воздухе беспокойно вьются птицы. Смеркается.
Окончательный подсчет
В восемь вечера участок № 886 закрывают на ключ, чтобы считать голоса. Николай Михайлович наблюдает за подсчетом, прислонясь к дверному косяку, но оставаясь в коридоре. Пошли первые результаты. Звонят из поселка Уфимка: Путин — 100, Грудинин — 15. Николай Михайлович очень надеется.
Пока бланки бюллетеней сортируют — звучат фамилии, но не считают голоса — в суматохе кажется, что возможно все что угодно.
— Собчак до фига! — заглянув в комнату, где идет подсчет, сообщает один полицейский другому.
— Да ну! — восхищается тот.
— Да! Жириновского совсем чуть, а Собчак и Путин — вровень! — и он подводит черту рукой. — Она же — «против всех». Представляешь, если сейчас Собчак!
Он еще заглядывает внутрь и присматривается, как на скачках.
— Не поймешь! Там и за Грудинина вроде много!
— Путина больше, — успокоенно добавляет через минуту.
Из кабинета доносятся голоса:
— Испорченный! За Навального.
— Ба-бу-р-рин! — с удивлением по слогам.
— Явлинского кому дать!
— Нет, это Титов.
— Грудинин, Грудинин, Путин. Сурайкин. Жириновский.
В коридоре тем временем идет своя жизнь.
— Я никого не убеждаю, — говорит Николай Михайлович 20-летнему Кириллу, наблюдателю от «Молодой Гвардии», который выбрал ее за то, что она проводила фестиваль красок в Уфалее. — Пусть каждый отвечает за себя и живет как хочет. Ты должен сам понимать: как живешь ты, все ли у тебя хорошо, хорошо ли к тебе власть относится?
Потемнев, он устало садится на стул. Почти весь день простоял на ногах.
— Во-первых, когда на Грудинина ЦИК соврал, что у него пять килограммов золота, народ сразу стал думать, что он вор. А потом ничего не нашлось. Нечестные выборы!
Полковник, целый день отдежуривший на участке, тоже прислонился к стене.
— А вы проголосовали?
— Я за Путина всегда голосую, — он пожимает плечами, улыбается. — Лучше не будет ни от кого.
Сделав шаг, он зашел внутрь участка.
— Жириновский — 73, Явлинский — 3, Титов — 5, Сурайкин — 4, — подсчитывают там.
— Грудинин — 69, 70, 71…
Николай Михайлович встал и с печальной улыбкой наблюдал за его успехами.
— 105, 106, 107, 108… Грудинин — 134!
Николай Михайлович склонил голову, так что козырек шапки полностью закрыл его лицо. Голоса Путина еще не посчитали, но стопка бюллетеней была в три раза выше. Бросив на нее взгляд, он отступил в свой угол, сел на стул и сказал:
— Я этого ожидал… Значит, не поживем при коммунистах.
Через силу улыбнувшись, он поднялся и побрел вглубь коридора — докладывать своим о результатах.
— Я поставила чайник! — радостно сказала глава комиссии.
