Сергей
Первые чувства, связанные с этим, идут из детства: мне лет восемь, по телевизору показывают «Сталкер» Тарковского. На экране темные урбанистические пейзажи, выжженные, холодные, без людей, отчужденные... Я очень испугался тогда и подумал: какой ужасный фильм, как он страшно сделан.
Шло время, и я запомнил, что может быть вот так — и это страшно. Но с годами стал появляться необъяснимый интерес к тому, чего ты, с одной стороны, боишься, а с другой, тебя это влечет. В какой-то момент я понял, что мне это очень интересно: заброшенные дома, застывшая красота, никому не нужная, потерянная, забытая. Параллельное пространство и безвременье. Я не решался этого делать, пока был один, но потом подруга сказала мне, что можно лазить в «заброшки». И когда мы залезли, я понял: вот оно! Это мое.
Потом мы начали лазить целой компанией, и я ощутил, какой это кайф. Будто экспедиция в другие миры. Ты идешь по городу, перелезаешь забор и попадаешь словно на другую планету: другие звуки, другая атмосфера, другой быт. Там по-другому начинаешь себя чувствовать и с течением времени даже ощущать себя частью этого мира — происходит слияние, ты по-другому видишь, слышишь, начинаешь фотографировать вещи, которые чем-то тебе близки. Там можно вообще потеряться! Иногда мы собираемся и договариваемся залезть куда-нибудь на часик-полтора, а внутри теряем ощущение времени. Сколько прошло: час, два, три? Ты погружаешься туда — и все: бывало, мы на целый день пропадали.
Со временем появился какой-то образ другого меня. Не Сергея, жителя урбана, а человека, который существует в рамках этого мира — этакого темного рыцаря. Темного — не в смысле «плохого», а пропитанного атмосферой потусторонней реальности. Образно говоря, есть у кассеты сторона А и есть сторона Б. На обратной стороне — другие привычки, предпочтения, мысли. Была даже такая мысль — несколько дней пожить на «забросе», чтобы узнать о себе что-то новое: ведь оно же на самом деле есть, только не развивается. Вообще, бывая на «забросах» в компании, я испытываю моменты особой радости и грусти, но и в этой грусти есть свой кайф. Грусть, в которой можно утонуть, ею можно напиться — она такая тягучая, приятная, это безвременье, чувство отчуждения. Заброшенность тоже может питать изнутри — ее не хватает, она манит, хочется побыть у нее в плену. И каждый раз можно описывать ее все новыми словами, настолько она многогранна.
Я попробовал лазить один и открыл в себе еще одну сторону. Каждое восхождение — это преодоление себя, сложного набора чувств. В глубине всегда есть опасение — оно и понятно: ведь впереди экспедиция на новую землю. Но через некоторое время, преодолев волнение, ты чувствуешь, будто покорил этот мир, присвоил себе, увидел так, как хочешь его видеть.
Когда мы бываем компанией в одном месте, потом рассматриваем фотографии — а они совершенно разные!
Однажды мы с подругой полезли на большой заброшенный завод: искали одну комнату, нужную мне, но не могли ее найти. Оказались на другом этаже и почувствовали, как снизу пахнет каким-то животным теплом: как будто запах хлева идет. Спустились вниз, а там темнота, двери очень толстые и очень тепло. Создавалось ощущение, что в этой кромешной тьме осталась живая сущность, она робко дышит и не хочет выйти нам навстречу. Это было волнительно и страшно, но вместе с тем и прикольно — будто мы столкнулись с обитателями этого мира, мы там не одни! Долго думали, что это за комната, и решили: наверное, из-за того, что там была скотобойня, какие-то сущности остались там жить по сей день. Поэтому везде очень холодно, а там тепло и воздух особенный.
Говорят, все в сравнении познается. Если долго не ходишь на «забросы», то начинаешь чувствовать, как тебе недостает этого. Даже плохо становится, сосет под ложечкой. Какие-то яркие воспоминания об объектах, на которых я когда-то был, бередят душу: тебя ждут, иди туда, тебе ведь было там хорошо! Тогда я начинаю смотреть на фотки друзей: надо же, они без меня куда-то ходили… тут во мне просыпается ревность. Наш мозг ведь запоминает: «вот там тебе было вкусно» — и сигналит: «попробуй еще раз»! Могу сидеть где-нибудь на лекции и вдруг вспомнить какой-нибудь темный коридор или цех с зияющими дырами в полу, там, где были станки. И сразу приходит это душевное состояние.
На последнем восхождении подруга спросила меня: «Сергей, а для тебя “заброшки” — это прошлое, будущее или настоящее?» И я не задумываясь ответил: «Это не прошлое, не будущее или настоящее, это безвременье. Это совершенно параллельный мир, это четвертое измерение — и круто, что оно есть и туда можно попасть!»
Юлиана
Началось все в ранней юности, а поскольку я росла в спальном районе Москвы, где не было ничего, кроме новостроек, газонов, рынка, стеклянных магазинов и леса, даже кинотеатра не было, хотелось где-то тусоваться. По счастью, у нас в районе оказались два недостроенных магазина. Одноэтажных, с подвалами, там можно было проводить время не парясь, знакомиться с разными людьми… Пустующее здание стало для нас местом летних сборов, мы там гуляли, выпивали. Неподалеку была еще заброшенная водонапорная башня — туда мы не смогли влезть, потому что там рассохлась лестница; но она тоже манила, в первую очередь своей красотой. По-моему, на ней была выбита дата: 1980 год.
Спустя несколько лет я познакомилась с людьми, которые называли себя «ультрарадикальными анархокраеведами». Была также связанная с ними тусовка ЗААБИ — «за анонимное бесплатное искусство». Они устраивали концерты, хеппенинги, в том числе в заброшенных зданиях. Либо просто шатались по московским промзонам, называя это «краеведением». Однажды решили отметить так называемый день неизвестного художника — 1 марта. Всей толпой отправились на объект — недостроенный аквапарк, феерический, огромный, сейчас его уже снесли. Там были бассейны, которые никогда не использовались по назначению, оранжевые иллюминаторы… 1 марта было довольно холодно. Мы спустились в подвал и обнаружили, что он затоплен и лед там абсолютно ровный. Те, кто проверял объект, знали об этом и взяли с собой коньки… И вот в абсолютно темном подвале люди катались на коньках с фонарями!
Следующий уровень сталкерства у меня начался, когда наконец сбылась моя мечта — я смогла поехать в Чернобыль, в Припять. Познакомилась с ребятами, которые ездили туда регулярно. Там, конечно, было совершенно волшебно — чего душа ни пожелает: и тебе заводы, и тебе дома, детские сады... Для меня во всей истории «забросов» Чернобыль занимает особое место. Во-первых, потому, что я ровесница Чернобыльской катастрофы — может, она даже на меня повлияла: родилась я в июле, а облако до Москвы долетало. Во-вторых, в силу моего характера. Я не очень общительная, люблю тишину, одиночество, а в Чернобыле абсолютно тихо: идешь по больничке, вокруг подушки радиоактивные, халаты, какая-то техника… так тихо, так хорошо.
Сейчас по мере возможностей стараюсь с друзьями посещать какие-то интересные места, которые они находят. Люблю свежерасселенные дома: там много разного можно найти, вещи, фотографии. Не то чтобы я себе это брала, а просто люблю смотреть. Очень люблю заводы, хотя заводы заводам рознь. Я посещала кучу промышленных объектов, где вообще уже ничего нет: практически одни стены и какие-то железки. Сложно описать свои чувства в нескольких словах. Мне нравится ощущение того, что все шло, шло, шло… и остановилось.
Как-то раз мы посещали один отчасти заброшенный объект и умудрились зайти в рабочий цех. А в соседнем цеху, нерабочем, меня впечатлили шкафчики, обклеенные фотографиями невероятных грудастых блондинок, газетными вырезками — это часть быта людей, которых я никогда не знала! Есть возможность посмотреть на это близко, словно бы изнутри, понять, что окружало их в повседневности. Я оттуда вынесла — не могла удержаться — самодельное металлическое домино: рабочие сами выточили. Металлическая коробка, одна кость сантиметра три в длину и примерно сантиметр в ширину. Нескольких костей не хватает. Артефакт редкостный, такие вещи сразу беру! В одном доме нашла потрясающее «гнездо»: там жил не просто бомж, а кто-то поинтереснее. Исписал себе стены стихами про одиночество и бухло. Там висели кеды, шкаф был такой, как у меня в комнате: советских времен, болгарского производства. Еще была телефонная трубка, на ней диск и от него проводок с клеммами.
Последнее здание, в котором я побывала, выглядело как недострой, но по факту это конструктивистский дом — один из тех двух, который решили отреставрировать и в итоге ободрали весь внутри и отчасти снаружи, вынесли рамы. Обстановочка там как в недостроенном магазине, куда мы в детстве лазили: графитосы, кто-то бухает, кто-то на крыше сидит, постоянный проходной двор… Зато высоко и видно всю Москву.
Андрей Стрельников
Как-то раз в 2009 году я оказался во дворе известного сквота — это угол Гагаринской улицы и Гагаринской набережной, «сквот речников». Мы гуляли по городу и зашли туда. Это был необычный питерский двор (сейчас там уже все отреставрировали и фактура ушла): в нем была непередаваемая, уникальная атмосфера, будто ты попал в другое измерение. Во-первых, планировка, во-вторых, стены декорированы лепниной в духе второго рококо, хотя потом она потускнела, пожухла, облупилась. Во дворе стояла загадочная пирамида из брусчатки — ее сделали художники, которые там жили. Весь двор был покрыт густым ковром листьев, как на кладбище. И запах вот этот кисловатый, прелых листьев… деревья… как будто ты перенесся в какую-то другую историю!
Так как я человек впечатлительный (а если ты не впечатлительный, то ты и не будешь этим заниматься), я сразу начал все это дело снимать, и мне жутко захотелось попасть внутрь. По образованию я историк, а каждый историк мечтает о машине времени. Для меня попадание в такие места и есть путешествие на машине времени. И спустя два года мне повезло: одна коллега взяла меня с собой в особняк. Я его поснимал и понял, что это красиво, света очень необычные, фактуры… Там нет искусственного света, только естественный; это уже не принадлежит человеку, только солнцу и луне — они там рулят, они своим светом что хотят, то и рисуют! А мы это дело пытаемся фотографировать.
Потом я попал в еще один похожий дом, потом в еще один. И понеслось!.. Одна тема — это поиск: ты снимаешь сначала просто город, затем тебе это надоедает и ты начинаешь лазать на крыши. Побывал везде, где хотел, удовлетворил интерес, а потом продолжаешь исследовать. Поиск — это удовольствие: ты находишь такие места, которые не всем открываются. Куда-то не можешь попасть годами, пытаешься испробовать разные способы и наконец добиваешься своего. Сам поиск — это интрига: получится — не получится, попадешь — не попадешь? А если хочешь попасть, что для этого надо делать: договариваться, включать навыки социальной антропологии или, наоборот, писать бумаги бюрократические? Все средства, не противоречащие УК РФ, тут хороши.
Ходишь по городу, потом лезешь на крыши, наконец, уже все облазал, смотришь сверху вниз — вокруг столько всего интересного! Правда, «забросы» разные бывают. Те, что не охраняются, разграблены; там мне не особо нравится снимать, потому что это уже не «капсула времени». А меня интересует ощущение, как будто время застыло. Мой любимый объект — я в нем был четыре раза — это особняк Штиглица на Английской набережной. Там все покрыто пылью и протоптана тропинка из собачьих лапок. Поднимаешься наверх — в одном из залов леса стоят, и там этюдник реставратора: на нем склянки с высохшими препаратами, этикетки 89-го года… Приходишь в одну комнату, там приклеены талоны на водку. Охрана, с одной стороны, усложняет процесс проникновения, с другой стороны — действительно позволяет сохранить объект. Ведь почему я никогда никому не даю адресов? Потому что люди придут и все снесут! Толпа оглоедов-дестроеров — и всему конец.
Мне нравится ощущение затерянности во времени. Я это называю работой над самим собой: ты ходишь один, ну или вас двое и вы разбрелись. Страха нет. Есть люди, которые попадают в заброшенные места и им становится страшно. Мы столкнулись с этим однажды: поехали вчетвером на дачу Фаберже. И вот приезжаем, я в один угол, приятель мой — в другой, хи-хи ха-ха, фоткаем. Другие двое куда-то делись. Звоню им, а они говорят: «Нам стало не по себе, ждем вас в машине».
В другой раз на заброшенную ТЭЦ ходили. Там красиво, огромное пространство, и вначале как-то стремно: огромное количество битых стекол, залетают птицы… и очень интересный звукоряд, мы даже пытались его записать. Ты как будто внутри потерпевшего катастрофу космического корабля. А потом понимаешь, что там ничего нет, и ходишь гуляешь. Однажды встретили вторчерметчиков, они говорят: не бойтесь, мы сами ходим всего боимся! А потом они зажгли гигантский костер, метров семь.
Так как я работаю в «Русском географическом обществе», я еще снимаю экспедиции — это опять же «капсула времени». Был такой интересный опыт в экспедиции. Мы попали на знаменитый остров Большой Тютерс в Финском заливе — это русский остров, знаменит он тем, что во время Великой Отечественной войны немцы его заминировали, и до недавнего времени там практически полностью сохранялись элементы инфраструктуры, орудия. Второе его название — «остров смерти»: люди там подрывались, и туда было не попасть. Но наша экспедиция туда попала. Мы не только исследовали заброшенные здания, но и ходили по острову, снимали позиции, пушки, которые, как и 70 лет назад, смотрят в сторону островов, занятых советскими войсками, — это действительно круто! Наверное, каждый мальчик в лесу мечтает найти танк, самолет или, на худой конец, скелет фашиста, прикованного к пулемету. Вот я такой скелет, образно говоря, нашел.
Еще, к примеру, был на Шумшу — самом северном в группе Курильских островов. Там во время Великой Отечественной войны наши войска разбили японский гарнизон, и поле боя никто не убирал. До сих пор на тех же местах стоят японские танки. На острове живет шесть человек. Тоже своего рода «капсула времени».
Сергей
Сперва мой друг просто таскал меня с собой, чтобы убить время. Примерно в 2008 году за городом на велосипедах посетили первый объект, потом начались прогулки по городу — кинотеатр, недостроенный спорткомплекс… Он лазал для хабара — полезные инструменты на дачу отвозил, а я за компанию. Я тогда еще особо не фоткал. Так, что-то притащил тогда, остался один образец ткани с заброшенного завода, все остальное выкинул.
А в 2014 году познакомился с одним товарищем, он очень активно занимается «Красным Треугольником» (почти полностью заброшенный завод резиновых изделий в Санкт-Петербурге. — «РР»). Ходит туда давно, собирает материалы. У него очень много материала, он ведет в сети закрытые группы. Он мне много рассказывал о том, как ведет архив. Я тоже решил пойти с ним за компанию: объекты пропадают, должно же что-то остаться! Для себя, для памяти я собирал на заводе каждую бумажку, чтобы понять, как все это функционировало. К сожалению, до сканирования и изучения дело не дошло. Я оставил себе по одному бланку.
Лазать я начал, чтобы убить время, для адреналина как бы. Хотелось как можно больше мест посетить. В какой-то момент я понял, что это бессмысленное занятие, надо срочно придать ему какой-то смысл. Конечно, лазать с целью приятного времяпровождения — это хорошо, но не хватало какой-то цели… И я придумал! Прежде всего, сохранение исторической памяти. Ведь очень много советского уничтожается из-за ненависти к тому, что было, и непонимания, как это можно использовать. Поэтому очень важно, чтобы это осталось на фотографиях. Фотографы говорят, что внутри «заброшек» все одинаковое и нет ничего кроме мусора! Однако любой доходный дом много чем отличается от всех остальных. Моя задача — постараться в «помойке» отыскать нечто интересное. Для меня эти руины — как Колизей, неважно, пятьсот тысяч лет прошло или пятьдесят.
В качестве документации я собираю не все подряд, а только то, что самому интересно. Бумаги с указанием названия предприятия и вида деятельности, какие-то бланки для заполнения — это я беру. Удавалось найти фотоальбомы, несколько было найдено в бомбоубежище, относящемся к заводу, там был фотоархив завода, книги — память о ненавистной советской империи… Как-то залез в один особняк, чтобы посмотреть недостающие тома Ленина — несколько месяцев назад они там были, и вдруг я увидел только разорванные обложки. Кому это понадобилось?.. Из книжного беру не все подряд, а только то, что связано с политической тематикой, и то, что меня лично интересует: промышленная архитектура, всякие книги с интересными названиями.
Подумаю, как разместить фотоархив безопасно для себя. Потом ведь люди поймут, что они потеряли. Хочу, чтобы после меня что-то осталось: когда-нибудь это кому-то понадобится — вопрос времени. Если сейчас промедлить, многое исчезнет без следа: происходит активный снос. Я и других побуждаю больше фотографировать — уверен, это понадобится. Со временем мы начинаем ценить ушедшее: может, через 50 лет, может, через 100 лет люди захотят посмотреть, как выглядел промышленный город. Ведь с этими стеклянными коробками он сейчас превратился в огромный бизнес-центр! Я просто знаю, что делаю полезное дело, создавая архив.
Виолетта
Началось с того, что, будучи еще несознательным подростком, я увидела заброшенный дом — колледж на Василеостровской. Мы решили туда залезть, дом тогда еще не разграбили. Там были всякие плакаты, компьютерные детали, пленки, лекции, зачетные книжки — короче, куча интересного. Поначалу мы хотели просто взглянуть… но затянуло. Было очень интересно, мы нагребли там всего на память, потом смотрели лекции на пленках. Нам это понравилось, и мы начали намеренно искать заброшенные дома, лазить. Чаще всего это были жилые помещения. Мне лично всегда интересны детали быта: как человек жил, как обустраивал свое гнездышко. Эта особая атмосфера сохраняется даже спустя время.
Та первая «заброшка», колледж на Ваське, стала нашим домом: мы нашли комнату, перетаскали туда мебель, вымыли полы, купили и поставили новую дверь. У нас там был шкафчик с едой, диван, мы повесили картины, репродукции, поставили книжки. Собрали компанию и на протяжении всего лета каждый день приходили туда, зависали, пили, в карты играли, фигней какой-то страдали… В общем, это было убежище от родителей и от всего остального мира, туда можно было прийти в любое время! Некоторые ребята у нас там даже ночевали. Вся эта история кончилась плохо: мы связались с нехорошей компанией, и они нашу комнату сожгли.
Но с тех пор какая-то страсть осталась. Для меня как для фотографа «заброшки» — это супернаходка! Не знаю, что бы я без них делала, потому что как только проект андеграундный — это сразу «заброшка». И сама атмосфера… Нравится осознание того, что когда-то здесь была жизнь, и пусть сейчас ее нет, но какие-то отсылки к ней — в каждой вещи, в каждом углу. Я хожу и постоянно представляю: что могло быть здесь, а что здесь. Это очень классно, ты как будто окунаешься в чужую жизнь.
С первой «заброшкой» связано очень многое, у нас там образовалось целое сообщество. Была наша комната, был бойцовский клуб — ребята, которые превратили комнату в спортивный зал, занимались боксом. Однажды у нас была стычка: они кидали в нас стекла и всякое такое, это было очень опасно. Не раз случалось, что мы залезали в «заброшку» и вызывали полицию, потом убегали через окна, через входы, хотя шли просто с целью пофотографировать-посмотреть. В каждом таком здании есть нечто мистическое, причем аура может быть положительной — тогда ты чувствуешь себя в безопасности — а может быть такая, что тебе хочется побыстрее свалить. Может быть, это даже зависит от бывших жильцов: в каждой комнате, в каждом помещении жилом я чувствую «характер».
У меня аналитический склад ума и очень развита фантазия, в будущем я надеюсь стать режиссером. Поэтому мне очень важно видеть картинку, визуализировать то, что за гранью видимости. Мне всегда была интересна тема смерти, потому что я часто с ней сталкиваюсь… И в «заброшках» все это как-то сплетается воедино. Казалось бы, совершенно омертвелое место — а в то же время и живое: вокруг город, люди по улицам ходят. Но это совершенно отдельный кусочек мира. Как будто из городского пространства его выдернули, и знают о нем лишь немногие.
Мне даже кажется, что «заброшки» не всех к себе пускают. Определенных людей пускают определенные дома. Для меня это что-то очень одушевленное… Даже с нашей «заброшкой» был какой-то период, когда вроде бы она открыта — вот, пожалуйста, заходи, — но каждый раз какие-то обстоятельства мешают. То полицейская машина стоит, то кто-то позвонит неудачно, то я зацеплюсь и ногу пораню — и такие события идут чередой.
