Скучаете по русскому языку?

Не скажу, что так уж скучаю. Странный у меня характер — не бывает, чтобы скучала по чему-то. Но я часто читаю Толстого или Чехова, потому что свой венгерский язык не очень люблю. Понимаешь, я люблю большие пространства, большие страны, а Венгрия для меня тесная. Это очень талантливый народ, но очень маленький. Вокруг нас нет никого — ни одного народа с родственным языком, потому что венгерский язык особенный по происхождению.

А эта обособленность как-то на кинематографе сказывается?

Думаю, да. Но я никогда не анализирую свои фильмы... и не смотрю их. Перед поездкой в Москву я была в Париже и там, правда, все-таки посмотрела свой старый фильм, потому что пришли мои подруги, которые там живут, и перед ними мне было неудобно отказываться. Я посмотрела свой фильм как какую-то новую картину, которой никогда не видела. Ничего не помнила! Но это был хороший фильм, мне понравился.

Часто вы бываете в Москве?

К сожалению, не очень. Здесь уже почти никого не осталось из моих друзей. Только моя приятельница Инна Чурикова, но и она с годами сильно изменилась, стала другим человеком. Когда мы с ней встретились в первый раз, это была такая актриса, такое лицо! Познакомились в Венеции, Глеб Панфилов представлял свой фильм с Чуриковой на конкурсе, а я была в жюри. Потом Инна приезжала в Будапешт, снималась в каком-то венгерском фильме. Мы были даже в Японии вместе. Помню, как Глеб с Чуриковой сидели и спорили, какой телевизор нужно купить, чтобы увезти его с собой в СССР. Целыми днями спорили, прекрасная пара.

Был момент, когда вы приехали в Россию и почувствовали, что что-то поменялось?

О, много было таких моментов. Конечно, я не все понимаю и не хочу говорить о политике, но даже в этот приезд чувствую странный контраст. Хотя здесь убили моего отца, для меня Россия всегда была страной очень интересных людей, которые борются за свою родину, литературу, кинематограф. Сегодня я ездила по улицам в центре. Вы знаете, это такой плохой Нью-Йорк. Мне, старой женщине, страшно видеть, что Арбат уничтожили. Но, наверное, это мир такой. Он перестал быть оригинальным. Над землей висит какой-то шаблон и страх мировой войны. В моей жизни были де Голль, Черчилль, был Вилли Брандт, даже Сталин был и Ельцин. А сейчас люди, которые управляют странами, очень страшные.

Ваша семья пострадала из-за Гулага. Сталин разве не был страшным?

Сталин был страшным, но он сделал империю. Это были другие времена и другая Россия. Конечно, он был диктатор, но диктатура была в каком-то смысле оправдана историей, а сейчас она оправдана только деньгами. Впрочем, я не политик, я бедный режиссер.

Вы учились во ВГИКе. Тяжело было возвращаться из Венгрии в Москву, понимая, что в СССР убили вашего отца?

Я должна была приехать, потому что больше меня никуда не приняли. Мне было 17 лет, я была маленькая, худая, некрасивая девочка, которая все время кричала, что хочет быть режиссером. В Венгрии сказали, что это невозможно — женщин не брали. Оказалось, что некоторых студентов, которые хорошо говорят по-русски, посылают в Советский Союз.

Я сказала, что говорю, но он не поверил. Тогда я начала цитировать Пушкина: «Я к вам пишу, чего же боле». И мне дали полгода. А Герасимов потом говорил мне: «Я тебя не выброшу, потому что ты очень оригинальная и некрасивая». Не знаю, что он имел в виду.

Полгода — это была проверка?

Наверное. В том году из девушек на режиссерском училась только одна румынка, которая потом не сдала экзамены. Мы учились в группе, где было много талантливых людей. Из девушек помню еще Искру Бабич, она даже сделала фильм, но потом влюбилась в актера, который играл героев отечественной войны, и погубила себя. На актерском факультете девушек было много, конечно. Гурченко очень не любили, ей долго говорили, что она плохая актриса. ВГИК был очень бедный: не было возможности снимать кино, поэтому все изучали в теории, смотрели много американских фильмов. Когда мы анализировали живопись на истории искусств, говорили: «Смотрите, это Пикассо, это Дали, на них нельзя смотреть, они плохо пишут, это не искусство». А потом в пример ставили реализм и соцреализм.

А с Кирой Муратовой вы не были знакомы?

Была, но мы только несколько раз встречались в Каннах или в Берлине. Она странная была: говорила, что ее никто не любит, что она такая бедная и гениальная, что ее никто не понимает. В этой профессии быть такой трудной женщиной, как она, невозможно. Дело не в политике, просто ее мир был очень сложным. А она жива еще, да? Она ведь тоже старая, как и я.

У вас были мысли остаться в СССР после окончания ВГИКа?

У меня все-таки отец и мать умерли в Киргизии. Вы знаете, я очень люблю русских, но я бы не смогла остаться здесь жить.

Вы узнали о том, что вашего отца именно расстреляли, только в 90-х? Пытались найти информацию о нем?

Да. Сначала говорили, что его отправили в Гулаг, но правду сказали только после распада СССР. Премьер министр Венгрии знал мою историю, и когда он поехал в Киргизию с официальным визитом, я попросила привезти документы моего отца. Так я узнала, что его арестовали и расстреляли. Тогда было очень много страшных историй, но история моего отца обсуждалась. Он не имел ничего общего с политикой, он был просто скульптор, приехал в Киргизию, потому что любил Азию. Скорее всего, кто-то на него донес.

В начале «Дневника для моих детей», первого из четырех ваших автобиографических фильмов, вы возвращаетесь из СССР на родину после трагических событий в вашей семье. Почему фильм «Дневник для моих детей» запретили в Венгрии?

Его потому не приняли, что репрессии, которые были в России, позже повторились и в Венгрии. Хотели, чтобы я перемонтировала картину. Но я в конце концов победила — через два года фильм стали показывать, и он живет. Нужно всегда делать то, что для тебя важно.

Вы сняли много фильмов о событиях XX века, которые отразились на вашей семье. Если бы ваши дети и внуки, которые тоже сейчас занимаются кино, снимали «Дневник» для своих детей, то о чем бы было это кино?

Скорее всего, это было бы очень острое кино о настоящем, хотя пока что я не вижу людей, которые хотят что-то изменить в Венгрии... Пожалуй, я спрошу у своей внучки. В новом поколении много талантливых людей. С другой стороны, есть какая-то трусливость у венгров. Я могу сравнивать, потому что долгое время жила на две страны — Венгрию и Польшу: поляки всегда за что-то воюют, всегда идут вперед, а венгры не такие. Это очень одинокий народ — опять-таки во многом из-за языка, который никто абсолютно не понимает. Я это не очень чувствовала, наверное, потому, что никогда не была одноязычной. Однажды мы поехали с одним очень талантливым коллегой-режиссером на фестиваль, и когда мы вышли с самолета или поезда, я понимала, о чем говорят на улице. А этот мой коллега абсолютно искренне спросил: «Почему никто здесь не говорит на венгерском?» И тогда я поняла, что это для него было настоящим откровением.

В этом году в программу фестиваля венгерского кино в Москве включили ваш фильм «Их двое» с Мариной Влади в главной роли. Известна история, что вы сняли в одном из эпизодов Высоцкого, только чтобы помирить его с Мариной. Вы дружили с ними?

Да, но с Мариной я познакомилась раньше. Помню, как мы приехали с ней на фестиваль с Москву, и она мне говорила, что любит одного сумасшедшего русского. Я жила в гостинице «Россия» — это было еще при социализме, и посторонних в гостиницу не пускали: внизу всегда сидела дежурная и, когда мои коллеги венгры или поляки хотели ко мне прийти, кричала: «Товарищ, куда вы идете? Товарищ, нельзя!» Через несколько дней я прихожу, сидит эта дежурная и смотрит такими глазами, будто она сошла с ума. Говорит: «Почему вы не сказали, что знаете Высоцкого? Сюда пришел сам Володя Высоцкий и оставил эти цветы! Что это за женщина, к которой он приходил?» Мы познакомились с Володей, пока ждали Марину в гостинице.

Уже после съемок «Их двое» вы часто виделись с Высоцким?

Да, он часто приезжал в Венгрию и мы всегда встречались. Он любил со мной разговаривать. Я его никогда не видела пьяным. Но мне потом звонили мои друзья из Польши и говорили, что он в запое. Просили, чтобы я приехала, потому что ему хотелось со мной разговаривать. Когда я приезжала, он был в плохом состоянии, но никогда не пьяный.

Вы тогда понимали, кем он был?

Не хочу хвастаться, но я чувствовала эту гениальность. Я всегда любила его песни, хотя не знаю, до какой степени любила его голос. Когда он был у меня в Будапеште, когда мы в два ночи сидели в номере и я уже засыпала, а он брал гитару и начинал выть — это было страшно! Страшно, но очень интересно. Я всегда рассказываю, как его позвали выступить в казармах под Будапештом и он взял меня с собой (у меня тогда была хорошая машина, я водила). Он очень долго пел, даже уже голос потерял… В результате, когда мы выходили из казарм, солдаты подняли мою машину и отнесли ее на автостраду. Я сидела за рулем, мне было страшно, а солдаты плакали и несли машину.

Cifra

Просто сцена из кино! Вы бы сняли фильм о Высоцком?

Нет, не смогла бы. Тот, кто хочет снять о нем фильм, должен быть оригинальным и просто сумасшедшим режиссером. Нужно быть как минимум Скорсезе.

Вы посмотрели последний фильм о Высоцком, снятый в России?

Нет, мне хватило одной рекламы. Можно запросто снять о Высоцком фильм, где он пьет и у него несколько женщин в доме. Мало показать его песни и историю любви с Мариной. Нужен такой режиссер, который полностью чувствовал бы характер.

Вам проще снимать о женщинах?

Дело в том, что о мужчинах я просто не умею. У меня было трое очень хороших мужчин в жизни, все они были гениальными, мы жили очень интересно, но ни с одним из них я не хотела постареть. Я хотела постареть со своими внуками, детьми, сама… Нужно любить молодых, это интереснее, а старые пусть живут со старыми.

50 лет назад в Венгрии вас не взяли бы учиться режиссуре, потому что вы женщина. Как вы считаете, сегодня феминизм все так же оправдан, как раньше?

Трудно сказать. Мир изменился. Есть много женщин, которые копируют поведение мужчин, особенно в политике, и со временем теряют свое женское — становятся такими же. Вместе с тем очень много талантливых женщин, особенно в кино. Например, Софья Коппола — какие фильмы делает! Мои первые работы, которые я снимала для фестивалей, люди смотрели и не знали, что с этим делать, потому что я была одна. Мне давали небольшую награду и маленькую премию. Женский мир — это совсем другой мир. Женщина и криминальный фильм может делать профессионально, но чтобы делать какой-то по-настоящему хороший женский фильм, нужно что-то еще... Ну, просто если читаешь Вирджинию Вульф — это не Пруст, это Вирджиния Вульф! Так же и в кино. А пока, мне кажется, женщины еще не нашли свое место.

Кто из женщин, по-вашему, сейчас близок к тому, чтобы занять это место?

Меркель была очень талантливой, она изменила Германию, но она устала. Это же невозможно, четвертый срок — это смерть. Усталость не позволяет ей жить этим делом. Кто из женщин способен... не знаю. Если не будет третьей мировой войны (я думаю, что не доживу до этого), то мир станет более женским. Вам, молодым, нужно делать революции. А я уже не хочу, я хочу спокойно сидеть в своем кресле, пить хорошее вино и чтобы внуки иногда приходили ко мне. Но не всегда и ненадолго.