— Мы не хотели ехать без россиян и других, которых эти отказались менять в нарушение всех правил и договоренностей, — мы беседуем с одесситом Владимиром Дорогупцем в кардиологическом отделении центральной больницы в Донецке, куда он попал сразу после освобождения из-за серьезных проблем с сердцем. — Но вышли россияне и уговорили нас: мол, все нормально, мы поедем в следующую волну обмена. Иначе мы бы либо сорвали обмен, либо их тоже вытащили бы.
Дорогокупец сидел в одесской тюрьме с апреля 2014 года. Приговор так и не был вынесен, а материалы дела были, судя по этому факту, довольно беспомощными. Владимиру предъявили обвинение в посягательстве на территориальную целостность и в попытке свержения государственного строя.
— А хотел свергать?
— Что значит «хотел»? В материалах дела на меня ничего не было! Но если бы от меня зависело, они бы и к власти не пришли. А если совсем честно, то если бы набирали на борьбу, вооруженную, с майданом, — я бы пошел.
Но парадокс в том, что Владимир Дорогокупец даже не имел отношения к событиям 2 мая в Одессе, когда погибли 48 человек, в основном активистов движения «Куликово поле». О них он узнал только вечером, когда лежал с температурой под 40, с опухшими от приступа хронического артроза ногами, наглотавшись обезболивающих.
Однако Владимир был активистом «Одесской дружины», которая принимала участие в «Антимайдане». При этом, являясь майором ВДВ в отставке с боевым опытом (в частности, спецоперации в Афганистане и Чечне), он отказался от роли инструктора по обороне «Куликова поля»:
— У меня возникли некоторые разногласия с лидерами «Куликова поля»: я считал, что мы подставляемся сами и подставляем людей, и ушел из лагеря. Куликово поле с точки зрения обороны — неподходящее место, открытое, ровное, спиной прижаться некуда. Что и подтвердила трагедия. Я им говорил: «Вы работаете на показуху, на картинку для российского ТВ, и я в этом участвовать не хочу».
Арестовали Владимира уже 27 мая на вокзале, когда он с группой других одесситов намеревался ехать в Москву на работу, как он говорит, на «охранные предприятия». Сторона обвинения утверждала, что истинная цель поездки — обучение диверсионному делу в России для создания в Одессе организации «сепаратистского подполья», но билеты на поезд — недостаточное доказательство.
Владимир Дорогокупец не старается преувеличивать свои мучения, говорит спокойно: задержание было жестким, всех сильно и немотивированно избили, злоупотребляли электрошокером, при задержании «удержали» мелочь. Иногда в тюрьме у «политических» были особо дискомфортные условия — например, летом в духоте не давали открывать дверное окошко, но в целом после задержания следователи вели себя корректно. Самым тягостным были бесконечное следствие и суд без надежды на справедливость — три с половиной года в тюрьме за неблагонадежность.
И тут начинает рассказывать о своих злоключениях сосед Владимира по палате. По его словам, он, водитель в одном из подразделений армии ДНР (устроился, чтобы подработать и отдать долги), решил навестить семью в одном из городов Донбасса, находящимся под контролем Киева, и сразу же был арестован. Он сообщает о самых зверских пытках, о задержании и мучениях дочери, о том, как ему давали слушать в трубку ее крики. Ради безопасности семьи свое имя не счел возможным называть, и как именно журналисту следует относиться к таким свидетельствам и как их проверять — неясно. Но большинство историй, рассказанных ниже, нам кажутся правдоподобными.
Когда 27 декабря 2017 года под Горловкой состоялся первый за долгое время полномасштабный обмен пленными между Украиной и непризнанными ДНР и ЛНР, на свободу вышли 238 человек, содержащихся в тюрьмах и СИЗО Украины, и 74 пребывавших в местах лишения свободы на неподконтрольной Киеву территории. Многие из этих людей ждали освобождения по несколько лет.
Украина своих освобожденных встретила громко, с пиаром. Подавляющее большинство, 54 человека, — это собственно военнопленные, другие — гражданские, но так или иначе связанные с полувоенными или майданными организациями, например, «ультрас» и националисты. А по крайней мере двое — религиовед Игорь Козловский и блогер Эдуард Неделяев — были осуждены в ДНР за измену родине, но, вероятно, в реальности — всего лишь за инакомыслие, то есть за высказывание откровенно проукраинских взглядов.
Освобожденных из украинских тюрем встретили в ДНР и ЛНР без пафоса, хотя предоставили жилье, минимальную помощь, провели медицинское обследование. Ополченцам помогали свои подразделения, но многие гражданские (а их большинство) из разных регионов Украины вообще никого не знали в Донецке, а в ДНР почти не знали их — помощь им оказывали частные лица.
Далеко не все из «гражданских политических» знают, что будут делать дальше и как теперь жить. У многих из этих людей по ту сторону линии фронта осталось все: семьи, жилье, работа. У некоторых украинские силовики даже отобрали или уничтожили документы, удостоверяющие личность. Остается тяжелым и морально-психологическое состояние. Сказываются не только психотравмы, полученные в заключении, но и тот факт, что многие, уже прожив большую половину жизни, вынуждены теперь начинать все заново в незнакомом городе.
О делах
Наших собеседников условно можно разделить на две категории. Первая — это люди, открыто принимавшие участие в войне на Донбассе на стороне ДНР. Вторая — те, кого принято называть политзаключенными: люди, арестованные в различных областях Украины по обвинению в сепаратизме, терроризме, государственной измене, подготовке восстаний и т. п. Некоторые из них не отрицают того, в чем их обвиняют, а иной раз и гордятся этим; другие, даже находясь в безопасности в Донецке, уверяют: их арестовали просто «для отчетности».
— Операцию они назвали «Чистый четверг». Это накануне Пасхи произошло, — рассказывает Алексей, арестованный в Одессе в апреле 2015 года по так называемому делу «Православных казаков». — В мае должен был приехать президент Порошенко, они под его приезд, чтобы показать себя, провели задержание. И за это «задержание опасных преступников» получили дивиденды: начиная от денежных премий, заканчивая квартирами...
— Нам вменили восемь статей, — добавляет Дмитрий, арестованный по тому же делу. — За телефонные разговоры. Ну, телефон, эмоции, знаешь... Говоришь по телефону — все прослушивали.
— Я спрашивал: «Так, а что мы сделали?» Они сказали: если бы вы что-то сделали, вас бы уже не было, — подтверждает Алексей. — «Доказательства» они с собой принесли: кому гранату, кому пистолет. Подкинули. Ну, у меня в сейфе СВ хранилась, четыре гранаты у меня было, 500 патронов к ПМ, к ППС 100 патронов. У меня как раз было нормально все в этом плане.
Киевлянин Владимир, напротив, не скрывает: они с товарищами действительно забросали гранатами офис «Правого сектора» в Киеве. Правда, Владимир несколько раз подчеркнул: они сознательно атаковали уже пустое помещение, чтобы избежать человеческих жертв.
— Когда такое делают «свои», это в Украине считается просто хулиганством. Кидали в Киеве в Шевченковское РОВД гранату — «хулиганка». Потом обстреливали консульский отдел в Луцке — тоже «хулиганка», — перечисляет он. — А еще, когда хасиды праздновали у цадика Нахмана Новый год, кто-то кинул гранату. Один хасид пострадал, ну ничего — тоже «хулиганка»! Еще хороший пример: когда в Харькове из гранатомета бахнули по офисному центру — 194-я статья, «повреждение имущества». А мы взорвали пустой «Правый сектор» — терроризм.
Братья Ярослав и Дмитрий Лужецкие, обвиненные в сепаратизме, государственной измене и создании террористической группы, уверяют: единственная их вина заключалась в сборе гуманитарной помощи для Донецкой и Луганской областей. Из Львова, где они прожили более 20 лет, братья уехали в Москву еще в 2014 году, организовали с нуля строительный бизнес и решили ненадолго вернуться, чтобы забрать семьи. Здесь и были арестованы, причем, по их собственным словам, сдал их отец.
— Не знаю, с эсбэушниками он там сошелся, потом начал говорить: «Я хотел спасти вас». От чего хотел спасти, неизвестно, — разводит руками Ярослав Лужецкий. — На нас хотели повесить покушение на Садового — мол, нам ФСБ дала задание. Был такой случай в 2014-м, какой-то взрывпакет... Ну, я так понимаю, это может и сам Садовой для своего пиара. Потому что, если бы кто-то хотел, он бы свою работу довел до конца.
Житель Ровно Виктор П. пострадал, по его словам, за давнее знакомство с высокопоставленным российским военным (ныне полковником ГРУ), с которым учился в военном училище. По версии СБУ, позже этот человек завербовал Виктора и нескольких других бывших однокашников для работы на спецслужбы России.
— Судя по всему, они хотели представить что-то глобальное: заговор украинских военных, примерно такое мероприятие планировали, — рассказывает он. — Доказательной базы никакой не было — телефонов, чтобы я звонил, или мои сослуживцы звонили, — ничего такого. Но никого абсолютно не интересовали факты и доказательная база. Когда меня взяли, замначальника контрразведки СБУ так и сказал: «у нас есть дело, остальное мы придумаем». Я знаю на 100%, что моего председателя судебной коллегии вызвал председатель апелляционного суда и сказал: «Он должен быть осужден. Не знаю, как, но он должен быть осужден».
А житель Енакиево Алексей, грубо захваченный «Альфой» вместе с женой в Артемовске в прошлом году, до сих пор не знает, в чем конкретно его обвиняют.
— Меня брали 18 августа 2017 года, возле стелы Артемовска... Мы ехали домой — внук хотел справку сделать. Приняли, и я очутился на полу. Отбили голову, вот эту всю сторону, сильно били. Похитили без обвинения, обыскали, ничего не нашли. В 9 часов меня и жену отвезли в Винницу. По-прежнему без обвинений осудили — суд был в полпятого. Назначили 60 дней задержания. Уже после суда пришел адвокат, и мне предъявили обвинение. И вот я сидел в Виннице. Жену отпустили через несколько дней. Она потом и бегала, хлопотала за обмен. Вытянули из нее деньги СБУ. «Привези деньги, чтобы был у него телефон в СИЗО, чтобы счет пополняли», — натуральный бред! Жена привезла, она же не знала... Деньги они тупо присвоили, 400 долларов. Обвиняли в терроризме... Доказательной базы не было. Направили в апелляционный суд, потом в Киев, чтобы судить по месту преступления, в Константиновке. Ну а Киев написал — расхлебывайте сами, как задержали, так и расхлебывайте. Когда был суд, 13 ноября, я уже знал: приходило руководство СИЗО, спрашивали, согласен ли на обмен. Я жене каждый день звонил — да, говорю, согласен. 12-го прокурор начал зачитывать обвинение, судья говорит: «Честно, я не знаю, за что его судить». Но влепили терроризм, 258-ю, часть 3 — от 8 до 15 лет.
По словам Алексея, единственными «уликами» обвинения были записи телефонных разговоров:
— Написали, что я звонил по телефону, кассету предоставили. Но там такой бред на кассете: собаки гавкают, детвора бегает... Короче, с чего было — то и лепили. Это не мой голос вообще, даже судья говорил: «Ну что вы суете». А они уже так, влепили мне 60 дней, сказали — пошел на обмен, да и все.
Среди пленных немало и тех, кто получал пенсии на Украине — даже бывшие и служащие ополченцы. До войны пенсионер Олег работал в украинской милиции, затем в полиции МВД ДНР, долго ездил за пенсией, пока его не сдала бывшая сотрудница колонии в Донецке: сейчас она работает на украинской стороне, на пограничном контроле.
— Там меня вызывают: ты что, говорят, работал там-то? Что уж тут скрывать, если называют все как есть. Потом мы с ним разговорились, я опер, в Донецке работал в розыске еще при Украине, почти друг друга знаем. Ночку просидел на стульчике, на следующий день — сделка со следствием... На суд приехал, судья так смотрела — «за что судить?» Дали 260-ю, часть 2, «участие в незаконных воинских формированиях» (смеется). Первые четыре месяца это была полиция МВД ДНР, потом уже отошло в юстицию. Спрашивали: «Присягу давал?» Я, говорю, только заявление на работу написал! Я пенсионер, говорю. Одного деда приняли, ему вообще 72 года. Он инспектором охраны труда в МЧС работал. Тоже за пенсией катался...
Абсурд истории в том, что Олег продолжал регулярно приезжать и отмечаться в украинском суде.
— Мне позвонили пацаны с инспекции, что надо ехать на отметку профилактическую. Я поехал. Ну а тут меня приняли на границе и отправили на обмен, в «Зеленый Рай» (куда свозили пленных со всей страны. — «РР»). Девочка из Красного Креста спрашивает: «Как вы сюда попали?» «Ну смотри, — говорю, — я сегодня утром погулял с собачкой и поехал за отметкой. А здесь — вот, приехал за 400 километров гречки поесть». Она на меня смотрит большими глазами, англичанка. Говорю: «Ты поняла что-нибудь?» «Ни фига не поняла!» «Да я сам ни фига не понял». Потом они еще вчетвером зашли, спрашивали, так и не поняли.
Бывший ополченец и военкор из Херсона Юрий Ковальчук отмечает, что в списках на обмен оказались даже те осужденные, которым и так предстояло в ближайшее время оказаться на свободе:
— Надо признать, что Украина на этом обмене сыграла для себя достаточно выгодно. Очень многих людей вскоре должны были отпустить: кого-то через 10 дней, кого-то через два дня, кого-то через 100 дней. Я не спорю, скорее всего, эти люди сели бы обратно по какой-то статье — надуманной, не надуманной...
О «методах воздействия»
Большинство наших собеседников рассказывают: основные пытки и издевательства им пришлось пережить в первые дни и часы после задержания. В дальнейшем силовики большей частью применяли психологические методы воздействия. Многие вспоминают: взять вину на себя их «убеждали», угрожая в противном случае проблемами для родных.
— Жали: мол, если не возьмешь всю эту чепуху на себя, пропадут жена и дети твои, их никто не найдет. Это в СБУ мне угрожали. Самое больное место задевают, — вспоминает житель Енакиево Алексей.
Одесситы Алексей и Дмитрий рассказывают: избивать начали сразу после ареста.
— Меня дубасили семь человек в течение часа. Мешок на голове, скотчем обмотаны глаза, руки сзади — и ногами, руками... Потом, когда устали — дубинками, — рассказывает Дмитрий.
— В четверг три раза меня били — ну так, чтобы я начал сотрудничать — рассказывать что-то, чего они хотели. И в Страстную пятницу конкретно, — описывает свои «приключения» Алексей. — Хотели выбить показания, кричали: «Кем завербован?», «Ф. И. О. эфэсбэшника?», «Где склады с оружием?»
Однако сотрудники СБУ перестарались, оставив видимые следы своих действий.
— В очередную проверку утром в ИВС — выводят же всех, — я потребовал доктора, адвоката и прокурора по надзору, — рассказывает Алексей. — Показал все им, те были в шоке, кричали: «Только это же не мы сделали, правда, вы правду скажите, зачем же?» Я говорю: «Это не вы сделали, но я требую, чтобы вы привели сюда тех, кого я назвал». Позвонили, видать, в контору, а те сказали — никого не вести.
— Идет группа из нескольких человек, во главе с офицером, и жестоко избивает в каждой камере. Все эти крики, вопли хорошо слышно, — вспоминает один из лидеров гражданского сопротивления Харькова, прошедший через реалии тамошней СБУ, которую называют одной из наиболее жестоких на Украине. — Доходят до камеры, где я сижу. Заходят: «Всем к стене», вот ты, такой-то, начинают бить. Ногами, руками, беспощадно. Ко второму — то же самое. Когда человек повернулся и я увидел его глаза, у меня было чувство, что человек остался без глаза — все просто синее, полностью все, глаз заплывший полностью. Правда, слава богу, потом все обошлось. Вот то, что я видел своими глазами в СБУ.
Не брезговали физическим воздействием даже в отношении женщин. Арестованная в Мариуполе за «пособничество терроризму» Светлана Акимченкова, которой на тот момент было 19 лет, рассказывает: в результате «бесед» с сотрудниками СБУ у нее треснули два ребра.
— У меня первые три дня не было адвоката, вообще никто не знал, что меня задержали. Посадили на стул, сначала очень агрессивно на меня пытались воздействовать, по голове били, по ребрам, — рассказывает она.
После этого, по словам Светланы, преобладало психологическое давление.
— У меня есть младшая сестричка, ей 14 лет. «Вот мы твою сестру вывезем, родителей, на Западную Украину отправим, в Киев отправим», — приводит примеры Света. — Говорили: вот, мы едем на блокпост, да ты знаешь, что там с тобой сделают?
При этом Светлана заверяет: ей еще повезло. Другим женщинам-политзаключенным пришлось хуже. В качестве примера она приводит Ольгу К., вместе с мужем арестованную по подозрению в шпионаже на ДНР. Но нужно делать поправку на то, что это свидетельство с чужих слов.
— Ее пытали, раздели до нижнего белья, облили водой, били электрошокером, с мешком на голове. Мужа закапывали при ней. Увозили в какую-то посадку, вот так вот ее держали и мужа закапывали заживо. Это я точно знаю, потому что она зашла в камеру, хочет закурить и не может — сигарета выпадает из рук. Примерно месяц она такой была. Дрожь в руках, кстати, до сих пор не прошла, — рассказывает Светлана.
Другая классическая психологическая пытка — имитация казни.
— Меня выводят, поставили возле брата, сымитировали расстрел... Потом применяли разные способы допросов: выкручивали руки, к батарее прикручивали, на «ласточку» вешали, в бочке с водой топили, полотенце на лицо тоже, электрошокер, иголки под ногти. Но скажу так: после расстрела, когда не знаешь, что это холостыми — ты уже все, готов к смерти, — объясняет Ярослав Лужецкий. — Я даже от выстрела сознание потерял, вырубился, а когда очнулся, они стояли, фотографировались надо мной. Но страха уже после этого не было.
Об имитации казни говорят многие — если кто-то и не подвергался этой процедуре лично, то на каком-то этапе встречал человека, прошедшего через этот кошмар.
Пыткам подвергались даже те, от кого следователям, казалось, не требовалось никаких особых признаний.
— И били, и топили, и током пытали, и расстреливали. Все было. У них все запланировано, отработана методика, — рассказывает бывший пожилой ополченец из Новотроицка Александр, арестованный в родном поселке, куда вернулся после Минских соглашений. — В СБУ только топили. А до этого кто пытал — хрен их знает. Они все были без опознавательных знаков и в балаклавах — это то, что я увидел. А так — я же был все время в мешке.
По его словам, никаких особенных сведений от него не требовали.
— Меня просто убивали, меня не пытали. Меня просто хотели убить, когда узнали, что я служил с 2014-го по 2016-й, — рассказывает житель Тореза Евгений К. — Положили на пол. Один становится мне на руки, второй садится на хребет, бьет в голову, а третий душит целлофановым мусорным пакетом. Я понимал, что дело труба уже. Два-три раза терял сознание, потом слышу: «Давай его похороним, на фиг оно нам надо, эти документации заполнять, застрелим — и все». Я видел бочки с известью и лопаты. Можно закопать труп, посыпать известью, и тебя уже не опознают. Но потом слышу телефонный звонок, говорят: везите в СБУ Мариуполя...
О других «приемах»
Отметим, что даже те, кто не отрицает своей вины, указывают на многочисленные юридические нарушения в ходе суда и следствия.
— Я отказываюсь от адвоката, говорю, — рассказывает Виктор П. из Ровно. — Этот адвокат — «полупроводник», он ведет меня только в одну сторону, в тюрягу. А мне говорят: «Нет, вот он будет! Этот человек нужен нам!» Поэтому он и будет. Я написал заявление. Его направляют в суд, и суд его не удовлетворяет. Потому что этот адвокат нужен им был, понимаете. Их человек, наработанный, пристрелянный, свой.
Множество уловок применялось для того, чтобы не освобождать из-под стражи человека, которого положено было освободить.
— Суд назначил один из вариантов — залог, месяц мама пыталась найти деньги, в конце концов заложила квартиру, получила в банке деньги и отнесла, — рассказывает один из харьковских политзаключенных. — В течение дня решали, как со мной поступить. Открывается дверь конверта, откуда можно выйти из Харьковской колонии. На самом деле дверь упирается в автомобиль, мне просто некуда идти, меня под ручки — присаживайся. Я говорю: «Да нет, спасибо, пройдусь». Нет, говорят, никуда ты не пройдешь, ты едешь с нами. Хочешь — сам присядь, а не хочешь — мы тебя в багажник положим. Ну, понятное дело, пришлось сесть. Вижу, что меня вывозят на границу, там передают в руки пограничников, которые меня арестовывают якобы за попытку перехода границы. Ни чести, ни совести нет у современных украинских правоохранителей, пограничников и вообще властей! Везшие меня эсбэушники открыто сказали: «Да ты не десятый и даже не двадцатый, мы это делаем регулярно, вывозим на границу».
— Много случаев, когда именно СБУ целенаправленно провоцировала. Находила людей, склоняла их к какой-то диверсионной деятельности, вручали в руки муляж — и человек шел, — поясняет другой бывший заключенный. — Понятное дело, ничего не происходило, но его арестовывали на месте события. Чем занимается харьковская СБУ — просто сама же провоцирует всевозможные неправовые действия.
О жизни за решеткой
В вопросе об отношении к политзаключенным в местах лишения свободы мнения наших собеседников расходятся. Одни утверждают, что персонал СИЗО и колоний, а также сокамерники нормально, иногда даже по-дружески относились к «политическим»; другие говорят о негативном отношении, которое еще больше усиливало тяготы пребывания в неволе.
— На нас как на врагов смотрели — и заключенные в камерах, и сотрудники СИЗО, конвой вообще не разговаривал... — рассказывает Светлана Акимченкова. — Все было довольно жестко. Допустим, если проводились обыски в камерах — у других так, чуть-чуть посмотрели, а у нас все перерывали, переворачивали, вещи скидывали на пол, у некоторых разрезали и разрывали матрасы — мало ли, вдруг ты туда что-то положил? Только собираешься, хочешь на прогулку пойти, а тебе: «Дождь, сидите, никто никуда не идет» или «Холодно, завтра».
— Мы сидели в Тернополе, мы были единственными политзаключенными. Был один человек, его год назад привезли из Рубежного, — рассказывает Ярослав Лужецкий. — Ему 54 года. В декабре 2016 года его закинули ко мне на две недели. Он появляется такой перепуганный. Я говорю: «Мужик, по каким статьям?» «Я сепаратист». Заходи, говорю, ты дома (смеется). Присаживайся, давай я тебе чай сделаю, бутерброды... Мы с ним пообщались, его СБУ просто нашугала.
А вот подрывавший офис «Правого сектора» Владимир, напротив, утверждает, что отношение было нормальным, даже положительным.
— Подходит «смотрящий», жмет руки, спрашивает, кто что сделал. Кто-то отвечает, к примеру, 185-я, кража. Ко мне обращается: «А у тебя?» Я говорю: «258-я». «А что это?» Объясняю: терроризм. «Что?» «Обвиняют в подрыве “Правого сектора”». Так он мне двумя руками начал руку пожимать. Как бы с уважением отнесся, — со смехом рассказывает Владимир. — Беспредельщиков нигде не любят! Есть везде игра по правилам — хоть в бизнесе, хоть где. И у блатных тоже свои правила. Но у «Правого сектора» никаких правил нет, они без правил идут.
Вероятно, многое зависит от того, где именно содержался человек. Наиболее дурная слава в этом смысле у СИЗО Харькова и Мариуполя.
Вне зависимости от отношения жизнь за решеткой была тяжким испытанием без исключения для всех. В частности, большой проблемой было медицинское обслуживание.
— Я столько раз просила, чтобы меня вывезли на обследование либо привезли врачей нормальных. Все эти фельдшеры, медсестры — по сути, ветеринары, — рассказывает Светлана Акимченкова. — Давали таблетку анальгина, держи — как говорится, половина от головы, половина от жопы.
— Медицинской помощи я не получил, гнил, даже перематывать нечем было, — рассказывает Виктор П. — Говорил, что бинтов нет — дали ватно-марлевые повязки, как хочешь, так и лечись. Если б не родственники... Вылечился, потому что они мне пересылали медикаменты.
Большинство освобожденных и сейчас жалуется на здоровье: годы за решеткой, да еще и «интенсивные допросы» в СБУ дают о себе знать. Одного человека, доставленного на обмен из одесского СИЗО и отправившегося в Луганск, сразу после обмена поместили в реанимацию — сердце. Еще у нескольких при медосмотре определили «свежий», в СИЗО заработанный туберкулез...
— Нажил в условиях СИЗО сахарный диабет, — разводит руками одессит Дмитрий. — Тюремное начальство отказалось признать, что это я заработал там. Сказали, что я беру кровь у своего товарища и выдаю за свою... А между тем очень многие там серьезно заболели.
О «посторонних»
Наши собеседники часто упоминают о товарищах по несчастью, по неизвестным причинам не попавших в списки и до сих пор остающихся за решеткой на Украине. Но еще с большим удивлением говорят о людях, которые, казалось бы, никак не подлежали обмену — и все-таки были обменяны.
— Со мной на обмен в автобусе ехал парень из Харькова — так он еще в Харькове кричал: «Я вор, крадун (жарг. — «РР»), я вообще не сепаратист, я не хочу туда, я там никого не знаю!! Не надо, я Красному Кресту десять раз уже говорил, я не хочу туда ехать!!» И тем не менее его вместе с нами везли, — рассказывает херсонец Юрий Ковальчук. — «Левых» людей около 15–20 процентов.
— В соседнем отделении (разговор происходил в больнице, куда всех обменянных отправили на обследование. — «РР») сидит мужчина из Углегорска, — рассказывает другой заключенный. — Никакого отношения к ДНР не имеет: разбой, грабежи, угон...
— Были и наркоманы, и осужденные за разбой, — подтверждает пенсионер Олег. — Вообще никакого к терроризму отношения не имеют. Просто оказался жителем Донецкой области — «поедешь?» «А чего же не поеду, конечно, поеду!» Если он десятку получит или восемь лет — естественно, он поедет! И таких людей набрали.
Авторам известно еще о нескольких подобных случаях. Так, из Черкасской исправительной колонии № 62 освобожден мужчина, отбывающий срок за ограбление и убийство: он напросился в попутчики к предпринимателю из Мариуполя, ехавшему за товаром, по дороге убил его и присвоил деньги. Еще один случай: уроженец Луганска, находившийся в СИЗО Харькова по обвинению в хранении наркотиков, также каким-то образом оказался в списках «сепаратистов».
А ведь списки многократно сверялись и перепроверялись — в том числе с представителями непризнанных республик...
— Дарья Морозова (уполномоченная ДНР по правам человека. — «РР») не фильтрует списки, людей не фильтрует. Важно количество. Вот набралось количество — и неважно, кто эти люди, — сетует одна из освобожденных.
Однако есть и другие мнения: мол, власти ДНР и ЛНР сознательно вынуждены были закрыть глаза на манипуляции, чтобы не срывать обмен, который все-таки принес свободу сотням людей.
Тем не менее уже по прибытии в Донецк все освобожденные проходили тщательную проверку сотрудниками Министерства госбезопасности. Недавно глава ДНР Александр Захарченко заявил, что на данный момент среди обмененных военнопленных 15 агентов СБУ. К слову, как утверждают очевидцы, лидер республики сам крайне недоволен результатами обмена — он очень жестко их прокомментировал, когда посещал общежития с освобожденными: мол, как столько уголовников вообще попало в списки?
Впрочем, весьма странные «пленные и политзаключенные» имелись и среди освобожденных властями непризнанных республик. Так, непризнанная ЛНР выдала Украине некоего Виталия Швайко. В прошлом этот человек возглавлял государственное предприятие ЛНР «Лутугинский научно-производственный валковый комбинат», но был арестован непризнанными властями по обвинению в коррупции. Трудно усмотреть в этом деле политическую подоплеку, однако Швайко передан Украине, где его ожидает двоюродный брат — экс-министр аграрной политики Украины Игорь Швайко.
Об «отказниках»
Еще один феномен нынешнего обмена — это «отказники», люди, которые официально отказывались отправляться на обмен. Вторая сторона феномена — люди, согласившиеся на обмен, но изначально собиравшиеся после него вернуться на Украину с тем, чтобы предстать перед украинским правосудием.
Многие из них, к слову, уже вернулись.
— У каждого свои причины. У кого-то, например, семья там, — поясняет один из наших собеседников.
— Украине просто надо было показать: люди не хотят ехать в ДНР, но при этом не говорят, почему отказываются. Не говорят, что они живут на той стороне, у них там семьи, дети, кто-то уже срок отбыл... Этого же никто не говорит! Просто сказали, что они отказались от обмена и остаются на Украине.
На самом деле ситуация немного сложнее. Дело в том, что актуальная на момент обмена версия списков составлялась и согласовывалась больше года. За это время ситуация в делах многих потенциальных участников обмена существенно изменилась.
— На момент обмена я уже знал, что в феврале выхожу на свободу. У нас была договоренность с прокуратурой: я признаю вину, часть статей с меня снимают, по другим дают срок, который я уже отбыл во время следствия, — поясняет один из заключенных. — То есть я выхожу на свободу прямо в зале суда. Это выгодно мне, потому что я освобождаюсь. Это выгодно прокуратуре, потому что они закрывают дело. Но у СБУ «висит» моя фамилия в списках на обмен. Мне это не нужно, потому что я все равно выхожу, смогу вернуться к семье. Но это нужно им, потому что они не будут переписывать списки в последний момент. И мне говорят, что если я откажусь, то прямо в зале суда меня арестуют по новому делу, и я снова вернусь в СИЗО. Поэтому предлагается такой вариант: я даю письменное согласие на обмен, меня меняют, а потом я добровольно возвращаюсь, и мы делаем так, как договорились с прокуратурой.
Другие возвращаются и без подобных гарантий: якобы такое условие им было поставлено изначально, а гарантиями его выполнения являются оставшиеся на подконтрольной Киеву территории родные и близкие.
— Есть реальная угроза семье и близким, если мы не вернемся. Реальная угроза! — подчеркивает одессит Дмитрий.
Вместо послесловия
Все, кто согласился на разговор, беспокоятся о тех, кто остался в местах лишения свободы за линией фронта. «Вот вам бы с тем-то поговорить, но его, к сожалению, не обменяли», «Надо бы помочь такому-то, ему очень трудно там», — подобные реплики проскальзывают постоянно.
— Нам очень важно вытащить наших людей из Харькова — 16 человек в СИЗО и 8 или 10 человек по лагерям. Это люди, которые очень важны, — подчеркивает один из наших собеседников. — Есть огромный список людей, заслуживающих быть на свободе, однако сейчас они томятся в тюрьмах Украины.
— В одесском СИЗО сидят 35 человек наших. Их обязательно надо вытаскивать. Списки есть, хотите — могу вам передать, — говорит одессит Дмитрий.
Вспоминают и про граждан России, которых в последний момент отказались обменивать по распоряжению Ирины Геращенко, доверенного лица президента Петра Порошенко. По официальной версии, их должны обменять на граждан Украины, содержащихся в местах лишения свободы в России. Но информации о каких-либо переговорах на эту тему нет — хотя это не значит, что они не идут.
Вообще же вскоре после декабря 2017-го ожидался новый обмен. Называли даже формулу: 80 человек освободит Украина, 20 — непризнанные республики. Однако с тех пор прошло уже три месяца, а никаких обнадеживающих для сидельцев вестей не слышно.
