Какого ляда
До городка Гиссар мы добираемся из Душанбе за полчаса. По дороге нас то и дело тормозят гаишники. Из любопытства, не для штрафов. Интересно же посмотреть на психов с московскими номерами и разузнать, какого ляда им понадобилось ехать в такую даль на машине. Русский гаишники знают плохо. Для вида они крутят права, страховку, осторожно, блуждая взглядом, всматриваются в наши такие чужеродные здесь физиономии. Потом отпускают, так и не узнав, какого ляда. А нам между тем нужны Криницыны, Игорь и Ольга. Летописные, думалось по пути, имена — нарочно так подобрались, что ли.
Вот и президентская школа, огороженная высоким забором. Типовая. Таких много по республике строится. Вернее, даже не школа, а комплекс. Собственно здание школы, два общежития для учащихся, два дома преподавательских, столовая. Что-то вроде кампуса.
На утренней жаре мается безмятежный охранник. У входа — обязательный портрет президента Таджикистана Эмомали Рахмона, известного нам ранее как Эмомали Рахмонов. Как водится, он изображен так, что зрителю представляется выше не только новостроек, но и самих гор, самого Пика Исмоила Сомони, известного нам ранее как Пик Коммунизма.
В школу попасть невозможно — столько нужно добыть согласований с министерствами и ведомствами. Да и нет особой нужды. Сейчас каникулы, все ушли на Навруз (местный Новый год, если упростить).
Пока мы крутимся у забора, на балконе рядом стоящей девятиэтажки, в самой вышине, появляется мужская фигура и начинает энергично и приветливо жестикулировать, обратившись в нашу сторону. По нездешней среднерусской бородке нетрудно догадаться, что это Игорь. А вон из-за его плеча выглядывает и темноволосая улыбчивая Ольга. Словно на маяке фонарь зажгли — путь указывают.
Какая же эта все-таки сила — кровь, земля!.. Не ожидаешь от себя такого ностальгического: всего ведь пять дней не видели соотечественников, пробыли внутри иной, не своей жизни, а вон как глаз обрадовался привычным образам.
— Идем, идем, — машем мы в ответ наверх, тоже радостно.
Вещизм
До этого мы поездили по кишлакам. Спали на улице, ели плов руками, использовали, как и местные, куски белой глины вместо туалетной бумаги. Ради журналистского любопытства, конечно, не от бедности. А тут — разительно, как говорится. Вылизанный подъезд, скоростной лифт с электроникой, свежий ремонтный запах.
— Кофе? — с порога спрашивает Игорь с хитринкой в лице. Знает, знает, что нужно землякам. А то все чай и чай. Везде, всегда, по сто раз на дню. Игорь поджарый. Наверное, следит за собой. А, нет, не следит: вон пачка сигарет на столике. Оба супруга выглядят моложе своих лет. Мы просто хорошо сохранились, смеются.
Ого, только сейчас разгляделось: а у Игоря-то серьга в левом ухе! Такая небольшая, но заметная. Потому что постоянно бликует на всепроникающем солнце. И потому что настолько неуместна в этих пределах, что не уместнее и придумать сложно.
Не достают по поводу серьги, расспрашиваю. Нет, отвечает он, трижды всего было. Раз — ребенок. Раз на базаре один пристал. И на днях — дедушка в Академии наук. — И что вы отвечаете?
— Что русский народ очень разнообразный и большой. Что это наша семейная традиция. Что дедушка мне серьгу в 18 лет вставил. И это не было данью моде. Просто я последний мужчина в роду.
У Кринициных служебная двухкомнатная квартира на девятом этаже. Высокие, питерские потолки. Минимум мебели, главным образом та, что уже была здесь; своего покупали мало, не хотят вкладываться, объясняют: ведь неизвестно, сколько здесь жить-работать. А ковры почти все поскатывали и убрали — чего пыль собирать, потом чистить, лучше уж так, да и жарко.
На одной из стен висит политическая карта мира. От бывшего жильца осталась, учителя географии.
В просторной гостиной у них только обеденный стол, стулья к нему и кое-что по мелочи из мебели. Несколько трогательных детских рисунков рядом. Вообще обстановка кажется спартанской, даже чересчур.
А Ольга словно угадала. Это, говорит, мы так себе придумали после того, как посмотрели, чем здесь люди живут. Переоценили отношение к вещам.
— Таджики как-то спросили: почему у нас, русских, так мало детей в семьях. У них ведь вон сколько — четверопятеро, — говорит Ольга. — А действительно — почему? Думали, думали и решили: все из-за того, что наше общество ринулось в потребление. То надо купить, это… Новый телевизор, машину. Телефон ребенку, чтобы в школе не презирали. Вместо того чтобы детей рожать. Детей на вещи променяли, в общем.
На январские каникулы Криницыны съездили в Кострому, посмотрели уже новыми глазами на свой дом и поняли, что чуть ли не без половины вещей легко могли бы обойтись.
— Так прямо радикально и решили?
— Ну а что вы думаете. Если они ходят в галошах, а не в итальянских ботинках, спят на полу, то они несчастны? Посмотрите на их семьи — все веселые и довольствуются имеющимся. Все зависит от ценностей.
Есть в Союзе три дыры
Как Криницыны стали участниками этой программы? Ольга работала в политехническом колледже, по специальности она преподаватель русского и литературы. Было совещание, директор говорит: так, мол, и так, есть такая программа, учителем в Таджикистан, восста навливать-развивать дружбу народов и все такое, кто хочет — милости просим. И как-то эта мысль сразу в Ольгину голову засела. Еще бесформенно, но прочно. Пришла домой, рассказала мужу. Но больше даже в шутку, как анекдот… Тут и его почему-то зацепило. Вспомнились тут же и рассказы Игорева отца, служившего срочную как раз в Таджикистане, в Кулябе, в шестьдесят лохматом году — про все эти дыни-арбузы, горные речки и осликов.
Ну и послали они анкеты. Все как-то само собой совпало. Она — учитель. Он — учитель, правда, в меньшей степени. Или в большей, трудно судить. Родом из городка Шарья, Игорь, биолог по образованию, трудился в Костромском университете. Потом в Шарье открыли университетский филиал, и его туда отправили замдиректором на семь лет. Затем вернули в Кострому, здесь он уже работал деканом биофака. Но после перешел на работу в охотхозяйство, консультантом по биоресурсам. И потому что естествоиспытатель, и потому что страстный охотник — такой страстный, что даже в местных таджикских индюках ему чудятся черты костромских глухарей.
— Встанет перед индюком как вкопанный и стоит, рассматривает, приговаривает: «Как наши на току, прямо как наши», — рассказывает, посмеиваясь, его жена.
Ольга имеет звание учителя года Костромской области. В общем — без ложной скромности, как говорится — семейство Криницыных в области, городе знают. И потому у них почти не было сомнений, что их анкеты утвердят. Так и вышло. Они не до конца верили, что это все происходит с ними, что это им нужно, они этого хотят. Бросить дом, милую дачку с картошечкой, охоту, собаку. Оставить ребенка одного. Какой-то Таджикистан, какое-то учительство. Прямо «Первый учитель» — кино Кончаловского по Айтматову. Так нередко вообще бывает с большим поворотным делом: двигаешь его, а не уверен на все сто, стоит ли.
До этого в Таджикистане они не бывали. Только в фантазиях и на карте СССР.
— Кушка?
— Точно: «Есть в Союзе три дыры: Термез, Кушка и Мары».
Но почему бы и не рискнуть, если такая возможность? Побывать, посмотреть и заработать. По программе учителя получают 60 тысяч рублей от российской стороны, 14 тысяч — от таджикской. Плюс жилье без оплаты коммуналки, медицинская страховка. Лечение — в 201-й дивизии Минобороны РФ, дислоцированной в Таджикистане. — У меня тетку после вуза, после худграфа распределили учителем в Узбекистан, — говорит Ольга, — она туда приехала и почти тут же сбежала, потому что ее как невесту украсть хотели. А Узбекистан же тут рядом. И я подумала: даже будет интересно долги вернуть.
Круто рискнули
У Игоря и Ольги есть дочь, ей девятнадцать, учится в Костромском госуниверситете на ювелира-дизайнера. Когда она узнала о планах родителей, сказала: дерзайте, вам надо что-то менять. Ну, еще бы, говорит Ольга, а кому в таком возрасте не хочется самостоятельности, и чтобы родительского контроля поменьше!.. В университете ее то и дело спрашивают, как отец с матерью. Она, кажется, ими гордится.
Вот так все и сложилось. Видимо, оказались они в душе, хотя и не подозревали в себе этого, авантюристами. Она преподает в Гиссаре словесность, он — биологию и химию. А кроме того, Игоря на полставки приняли в Академию наук Республики Таджикистан, в Институт ботаники, физиологии и генетики растений. У него здесь были старые научные контакты, связи. Пригласили выступить с докладом. Там и познакомился с сотрудниками Академии.
Повезло так повезло! Это дает ему возможность заниматься наукой, профессионально путешествовать, собирать биологические коллекции.
— Так вам сам бог велел.
— Дык почему и поехали.
Он такой — ему всегда фартит, комментирует Ольга похвально и вместе с тем слегка завистливо. Тьфу-тьфутьфу, смеется.
Если б только работа в школе, Игорю, деятельной, любознательной натуре, было бы здесь скучновато.
Чего стоит только история с «афганцем». Это такая местная сезонная пыльная буря, задувает в октябреноябре. Пробивает все одежды насквозь. Но кто же знал! Что и дома следует сидеть в такое время, и халат таджикский, плотный носить, чтобы сберечь поясницу. А Игорю же надо, он же полевик, все своими глазами рассмотреть, своими руками пощупать. Он сначала по балконам своего дома скакал, выглядывал, что это за явление природы, потом пошел бродить по окрестностям. Ну и застудил все, что можно — скрючило так, что пришлось в поликлинику ехать. Но не жалеет: когда еще с «афганцем» лично удастся сразиться!
— У вас главный мотив какой: деньги или приключение?
— Приключение, — в один голос говорят супруги. Они вообще часто говорят в голос. Заканчивают фразы друг за другом — свидетельствуя невольно о счастливом браке и двадцати годах совместной жизни. Кстати, в подтверждение того, что жизнь — лучший драматург: двадцатая годовщина их свадьбы пришлась как раз на первый их перелет в Таджикистан. Буквально юбилей отмечали на борту самолета. И словно в их супружескую, а не учительскую честь были потом в аэропорту Душанбе и цветы, и журналисты, и вип-зал, и даже лимузины.
— Не деньги главное. В первую очередь мы ехали за туманом и за запахом тайги, — продолжает Ольга. — Финансово мы жили более-менее спокойно. Да и деньги не такие уж великие платят. А еще мне хотелось побыть с мужем в новых обстоятельствах, в ситуации радикальной смены обстановки.
Вот оно что — а и правда, разве не отличный это способ придать отношениям романтически-приключенческий толчок!
— Получается, новый этап своей жизни вы запустили?
— Скорее, увеличили ее объем. Книги, воображение — это одно, условность. А реальность — вот она, посмотрите на улицу: там миндаль зацветает, пахнет кашей, которую соседи готовят на пережаренном льняном масле, ослы вопят — это все совсем другое.
— Сейчас крокусы и гиацинты уже вовсю в горах цветут, — мечтательно добавляет Игорь. — А потом тюльпаны пойдут.
— Старенькие будете сидеть в своем костромском домике и вспоминать, как это круто, что рискнули, — поддакиваем мы.
— Лучше жалеть о сделанном, — подтверждает Игорь.
Без шпилек
— Трудно вам было вначале?
— Не то слово. Сейчас все вокруг зелено, свежо. А мы-то застали выжженную землю. Первая реакция — пустыня. 29 августа, когда мы приехали, было плюс 47. Мы потом связывались с родственниками и друзьями в России и говорили: у нас похолодало до плюс 35. Они над нами смеялись. А нам было не до смеха. К тому же кондиционеров нигде нет.
— Не хотелось бросить затею и вернуться? Вообще это можно было сделать?
— Контракт не крепостной — составлен так, что можно прекратить это дело в любое время. Допустим, если не климатит. Мы, кстати, когда сюда летели, то на всякий случай денег с собой взяли на обратные билеты. Думали, мало ли что: не выдержим, не понравится — уедем.
— А ваши коллеги?
— С нами в школе работает наш земляк, костромич, преподаватель информатики. И дама из Кемерова — математичка. Они тоже справились. А вот двое ребят душанбинские, уже прошлой осенью стали говорить, что работать будут только до Нового года. Но съездили домой на зимние каникулы и потом вернулись. Видимо, адаптационный период.
— Когда вы сюда ехали, у вас ведь в голове был какой-то собирательный образ таджика. Он совпал с тем, что вы нашли на месте?
— Если вы подразумеваете дворников, трудовых мигрантов, которых многие в России считают как бы людьми второго сорта, изгоями, «понаехавшими», то такого в наших головах не было, — говорит Ольга. — Мы же все равно все ногами отчасти стоим в многонациональном СССР. Воспитаны на идеалах дружбы народов. На словах Дмитрия Лихачева о том, что настоящий патриот — тот, кто с почтением относится к другим культурам. К тому же у Игоря в России есть близкий знакомый, таджик. Чистоплотнее некоторых. Молится, когда ему нужно. Ничего дурного о нем не скажешь.
— Зато здесь думают, что это мы не того сорта, — говорит Игорь.
— То есть?
— Знаете, любой таджик, приехавший из России, считает своим долгом рассказать, что каждая вторая женщина у нас готова была ему отдаться, едва он сошел с поезда. Те, кто не был в России, верят. И только от одного таджика я услышал, как он сказал такому рассказчику: «Либо ты со специфическими женщинами общался, и сам поэтому такой же, либо врешь. И не подам тебе больше руки».
— Иначе говоря, в ходу стереотип о русских: он — пьяница, она — нетяжелого поведения?
— Примерно.
— Обижает это?
— Неприятно. Тем более что моральный облик самих таджиков оставляет желать. Пьяных вечерами много. Наши коллеги не верили, пока мы не прогулялись по Гиссару.
— Ольга, вы в такой одежде по улице и ходите: в брюках, блузке? Не одергивают?
— Я соблюдаю политес. Не надеваю короткую юбку, шпилек. У меня мальчики в школе взрослые, очень темпераментные. И ты иногда замечаешь искру. Так что лучше прикрыть лишние части тела. А раз было пошла на рынок в джинсах и свитерочке — мужчины, как говорится, слюну сглатывали.
— Какое впечатление в первое время по приезде было самым неожиданным?
— Стремительность, с какой ушел из повседневной жизни русский язык, буквально рухнул, — говорит Ольга. — Я не ожидала, что всего за четверть века он до такой степени выветрится из речевой стихии. Особенно выпукло это проявляется здесь, в Гиссаре, бывшем когда-то преимущественно русским городом.
— А что с учениками — трудные?
— Сложности есть. В Таджикистане по закону положено, чтобы в каждой школе был русский класс. Но в этом деле много условного. Например, у меня и у Игоря учится мальчишка-узбек. Он жил на границе с Узбекистаном, его привезли сюда. Он не знает ни русского, ни таджикского. Как его учить?! Есть дети, которые хорошо говорят, их надо двигать вперед. А есть те, кто говорит плохо, с ними тоже что-то надо делать. Эти тянут вниз тех.
— Похоже на московскую проблему на окраинах города. Из-за детей мигрантов снижается общий уровень.Супруги Криницыны реагируют на ремарку вяло. П охоже, к Костроме этот сюжет имеет малое отношение.
— Школьники не сразу идут на контакт, — говорит Ольга.
— Может, это потому, что наша позиция несколько двусмысленная. Гастарбайтеры уезжают в Россию зарабатывать. А тут вдруг русские приехали.
— Так вы тоже гастарбайтеры?
— Мы так себя и называем
— Очень жестокие дети, — говорит Игорь. — Я устроил лабораторку по рыбам. Решил после этого с биологическими объектами не проводить. Посмотрел, как они кромсают. Не изучают. С таким восторгом. Нужно было видеть глаза детишек, которые сдирали кожу с рыбины!— Они жестокие
И это, кажется, первый раз, когда они не соглашаются друг с другом.
— Как биолога?
— Как русского, — отвечает она, — а для них это нормально.
— У нас на территории собаки и кошки живут. Нам никогда бы в голову не пришло ударить собаку палкой просто так. А они — запросто, даже больную бьют, с торчащей из лапы костью. Говорить, что надо любить животных, бесполезно — не понимают.
Жаловаться — харам
— А что с ментальностью?
— Ментальность стремится на Восток. У мальчишек самопознание через ислам идет, все постятся. Девочки с радостью носят национальную одежду. Молодые люди хотят жениться на девочке помоложе, чтобы правильно ее воспитывать. Мы были в Гиссарской крепости. Девочку там замуж выдавали. Она была под покрывалом, но все равно было понятно, что это — подросток, нет ей восемнадцати. Разговорились с молодым человеком из компании жениха. Он сказал, что ее еще никто ни разу не видел. В школу не ходила, жила дома. В этом смысле разрыв между нами увеличивается.
— Вопрос был скорее о разнице в ментальности: вашей и здешней.
— Оказалось, что мы более конкретны. С нами можно легко и четко договориться. А у них есть понятие «завтра», которое длится и длится, — говорит Ольга.
— Может, это климатически обусловлено, — добавляет Игорь, — если у нас сегодня картошку не посадил, то завтра пошел дождь, и все — пропал урожай. А у них так: можешь завтра посадить, или завтра, или завтра.
— Не сталкивались с таким непониманием, что и не преодолеть? «Вишневый сад» как собираетесь давать?
— «Вишневого сада» я, если честно, очень боюсь. Боюсь рассказывать о сюжете, смысл которого заключен не в действиях персонажей, а в их внутреннем состоянии. Хотя вот про Обломова поговорили нормально. В ыяснили, что бездельник, но оправдали, как-то вписали его в их контекст, в их картину реальности. «Кому на Руси жить хорошо» — вот что неплохо пошло. Для меня этот текст тоже стал здесь открытием, потому что иначе зазвучал. Есть прописная истина, что русский народ — правдолюбец. Но это не становится частью твоего опыта, пока это только прописная истина. А на сравнении культур — становится. Приходишь к выводу, что мы и на самом деле правдолюбцы. Таджики от нас страдают в этом смысле. Им нравится слушать комплименты. А мы приходим и говорим: вот там у вас плохо, надо исправить, тут все не так, как следует, надо действовать, чтобы улучшить… А по их меркам все хорошо и так — им лучше и больше не нужно.
— Вы — другие и чужие?
— Мы пытаемся играть на этой разнице, на сопоставлении культур. «А у нас в России вот как, — говорим, — по-другому». Им это интересно, когда проводишь сравнительный анализ. Проходим, скажем, «Тихий Дон». Сравнивать легко, поскольку им близка ситуация со сватовством, замужеством.
— Что скажете насчет тоже прописного — коварства восточного?
— С таким уж чтобы прямо коварством мы не сталкивались. Может, потому что мы на особом положении, вроде неприкосновенных. Замминистра, помню, так прямо и сказал: русских учителей любить можно и уважать, а жаловаться на них нельзя, харам. Но заметили зато, что они очень витиевато мыслят, — продолжает Ольга. — С нашими ты разговариваешь и понимаешь, к чему ведет собеседник, улавливаешь подтексты. Чувствуешь человека, словом. А здесь понять его трудно, иной раз н евозможно. Сегодня он изображает преданность, завтра оказывается совершено иным, послезавтра — третьим. Разница капитальная. Но я думаю, им с нами тоже тяжело… Приходится всем корректировать свое поведение.
— Это же интересно?
Ольга в ответ вздыхает. И добавляет, словно к стакану семечек еще горсть сверху:
— А еще дети в классах из разных регионов. Один говорит мягко, ближе к нам. Другой — агрессивно, с бровями, очень выразительно глаза закатывает.
— Магомаев?
— Не-е, Магомаев — это слабо! Я ему говорю: не ругайся. Говори спокойнее. А он: я и не ругаюсь.
— Это кулябские, — поясняет Игорь, — брови — их конек.
Миссия
— А вообще престижно это — учиться в русском классе?
— Есть ощущение, что русский класс не является передовым. Таджики дают больше результата на олимпиадах, у них выше мотивация. Класс формируется не по принципу элиты, а в зависимости от того, кто из родителей захотел — кто будущее своего ребенка, видимо, связывает с Россией.
— Дети, их родители ориентированы на Россию?
— Мы шутим: «Вот когда вы в свои Гарварды не поступите, тогда к нам». Они ведь все хотят поступать в вузы Америки, Китая. Уверены, что их там ждут. Наши дети не бедные. Обучение в школе платное — примерно 30 тысяч на наши деньги в год. Вот они и думают, что все можно, дороги открываются, — говорит Ольга.
— Тем более есть квоты для поступления во многие страны: Россию, Китай, Корею, — добавляет Игорь. Криницыны так и отвечают — парно, как в теннисе: то один добавит к сказанному первым, то наоборот. — Они не совсем понимают, что есть разница между «поступил» и «стал учиться». Например, они нас спрашивают: а МГИМО — нормальный вуз, а МГУ как, а РУДН — там престижно учиться? И потихонечку дивишься: эй, ты же, ребенок, дважды два с трудом — и собираешься в РУДН! Причем выбирают они не специальность или вуз, а город, где комфортно жить. Подскажите, спрашивают, куда лучше поступать: в Екатеринбург или Казань? Какие там вузы — второй вопрос.
— Три десятка учителей — курам на смех?
— На смех, не на смех, а идет борьба за влияние. Они все здесь ждут помощи. Дорогу, по которой вы ехали, построила Малайзия, в подарок Таджикистану на трехтысячелетие Гиссара. Над каждым тоннелем надпись: Китай, Иран. Но дороги и тоннели разрушаются. А слово навсегда оседает в голове и в сердце. Помню, разговорились с продавщицей-таджичкой в сувенирной лавке в Гиссарской крепости. Говорит: «Я очень любила русских, потому что у меня была учительница Галя Соколова». И давай читать стихотворение: «Ласточка с весною в сени к нам летит…». В Ходженте, кстати, памятник первым русским учителям стоит. Недавно был отреставрирован. К нему венки в День учителя возлагают. И это не разовая акция, постоянная.
— А еще, как только ты с местными садишься в такси и они узнают, что ты из России, то сразу заводят, словно мантру: «Мы русских не выгоняли». И мы делаем вывод, что все-таки выгоняли, раз компенсировать хотят, чувствуют инстинктивно свою историческую вину.
— Как вы свою миссию определяете? Она есть?
— Без миссии здесь трудно. Красивая цель нужна любому делу. Определяем так: познакомить граждан Таджикистана с русской культурой, приблизить Россию к ним, чтобы они чувствовали особенности нашего национального характера. Мы в этом смысле агенты гуманитарного влияния. Что происходит, когда таджик приезжает в Россию на работу, не зная ни русского языка, ни традиций и обычаев? Мы у него вызываем социокультурный шок. Потому что он очень традиционен, ритуален и гордится этим. Чашку надо так передать, левой рукой есть нельзя, татуировки запрещены и прочее.
И мы тоже от него в расстройстве. Например, вчера сидим в гостях на их топчане. Я ноги к мужу протянула. А мне знакомая таджичка и говорит: «Оль, так нельзя, у нас так сидят, если рядом нелюбимый муж или тот, к ого не уважаешь». А я ей: «А у нас — если спиной. Ногами к человеку — это доверие».
— И чем закончилось?
— Я развернулась. Для виду.
— Часто приходится для виду разворачиваться?
— Бывает. Приходит директор школы на совещание — все должны встать, уходит — тоже. Мы первый раз не встали. Но белой вороной быть не хочется — начали вставать.
— Пришлось ломать себя?
— Чуть-чуть. Мы и на своей территории чужие традиции уважаем. А здесь и подавно. Понимаете, научить элементарным вещам — не такая страшная задача. Достаточно простого погружения в азы культуры. Скажем, объяснить таджикам-юношам, что если девушка танцует на дискотеке, то это не означает, что она проститутка, это не повод тащить ее за руку.
Культ из почвы
— Вас не принуждают участвовать в политических мероприятиях? С флагами не ходите?
— Нет-нет. Директор сказал, что сошьет нам на Навруз местные наряды. Мы отказались наотрез, — говорит О льга.
— Почему? Весело же?
— В любом национальном наряде зашифрованы смыслы. Будешь носить как маскарадный костюм — станешь карикатурой и обидишь людей. А погрузиться глубоко не получится.
— Как считаете, есть в Таджикистане культ личности? Все эти портреты президента на каждом шагу, бесконечные упоминания о нем в новостях…
— Здесь по-другому и быть не может. Это соответствует их традиции. Мулла говорит в мечети — не имеешь права сомневаться. Отец приказал, даже глупость, — будут делать, потому что старший. Плакаты, портреты — все это логично вытекает из здешних нравов. Это для нас культ личности, а для них обычное дело.
— Мы, кстати, ни разу здесь ни от кого не слышали об ущемлении свобод, — добавляет Игорь.
— Вы, как люди, пожившие в иной среде, кое-что уже поняли об идее мультикультурализма? Она — живая?— Я и до поездки сюда считал, что это все невозможно, — говорит Игорь.
— Утопия, — соглашается с мужем Ольга.
— Вы пролонгируете контракт?
— Нас опросили, кто остается еще на год. Почти все, выяснилось. И мы тоже.
— Предложат по такой же программе в другую республику — поедете?
— Поедем, интересно.
— Когда запал здесь кончится?
— А мы сразу эту возможность обсудили. Сидеть на одном месте — не наше. Мы подвижные, — говорит Ольга, смеясь. — «Сегодня вдруг подул северный ветер».
— Что это значит?
— Из фильма «Шоколад». Главную героиню время от времени тянет кочевать, менять свою жизнь, когда начинает дуть северный ветер.
