По дому разносится сладкий дух горячей овсянки и яблок. На плите тихонько свистит чайник, будто боится разбудить больших и маленьких. Еще только семь, но на кухню уже тянутся сонные мамы и несется вниз по лестнице громкоголосая малышня — подъем здесь строго по расписанию.
— Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, — молится женщина, опустив голову.
Остальные крестятся вслед за ней. Кто-то смотрит на иконостас в углу, кто-то — в пол, кто-то просто в сторону. Дети вяло ковыряют овсянку.
— Девчонки, смотрите, что нашла, — дежурная в белом переднике садится на край стула, вытягивает подальше руку с телефоном, близоруко щурится и читает:
Когда вы от боли скулите
И даже не хочется жить,
Ребенка скорей обнимите
И не прекращайте любить.
— Поняла, Наташа? — смотрит она с материнским укором на девушку с волосами, собранными в тугой хвост.
За них перед Богом в ответе…
И если уж честными быть,
На нас обижаются дети,
Но не прекращают любить.
Дежурная хлюпает носом и уходит к сковородкам и кастрюлям так же внезапно, как пришла. Девчонки пожимают плечами и молчат о своем. А может, дремлют с открытыми глазами.
Чем темнее тьма
После завтрака все разбредаются по своим делам — по комнатам, по углам. Дежурная Наталья Ивановна крутится у плиты бесшумной юлой. Таких, как она, в доме еще трое — по очереди они помогают мамам присматривать за беспокойным хозяйством.
Привычными движениями женщина режет баранину и отправляет крупные куски в казан. Потом присыпает мясо пахучей зирой и оставляет томиться под крышкой, где оно истекает прозрачным соком.
— Роза, порежь морковь, — просит она молодую девушку в наспех накрученном черном тюрбане, черном платье и с черным трауром на лице.
Молча и не спеша та берется за дело. За окном раздается детский плач, дежурная убегает.
— Ты давно здесь? — осторожно спрашиваю Розу, опасаясь нарваться на грубость — мол, сую нос куда не надо.
— Три месяца, — неожиданно спокойно отвечает она. — Мне повезло, что я в этом доме оказалась. Я уже так устала мотаться по квартирам, по углам, по стройкам...
— Что значит — «по стройкам»?
— Мы жили на объектах, где муж работал. Денег на квартиру у него не было, зато на бутылку хватало. Поэтому нашу первую дочку Лейлу органы опеки забрали в дом малютки. Когда родилась Милана, я сбежала от Ромы и попала в московский приют для мамы. Но у меня не было регистрации, поэтому меня отправили в Смоленск.
Девушка открывает казан и засыпает мясо брусками моркови. По кухне тут же разносится запах баранины. Рецепт узбекского плова — все, что осталось у Розы от жизни с мужем, который и мужем-то не был: до ЗАГСа они так и не дошли.
— Где сейчас моя Лейла? Какие люди ее удочерили? — спрашивает она машинально.
— Ты скучаешь по ней?
— Конечно, я ведь никогда ее не увижу... Хорошо, что Милану забрала моя старшая сестра. Иначе и со второй дочкой я могла бы расстаться навсегда.
Роза заливает рис водой и промывает так тщательно, будто хочет промыть всю свою жизнь.
— Мне только 27, а у меня уже трое детей — младшая Сара родилась совсем недавно. Хорошо, что у меня папы нет, и он об этом никогда не узнает. И мама умерла. А то бы она меня точно прибила: плодишь нищету, сама нигде устроиться не можешь. Она меня постоянно упрекала. И от этого было нереально тяжело.
Откуда-то сверху доносится крик ребенка. Роза бежит в комнату. Неловко поднимает и прижимает к груди крохотный сверток со сморщенным от плача личиком.
— Двух девчонок я потеряла, а Сару хочу на ноги поставить. Скоро придет ее загранпаспорт, и мы уедем на родину моего отца, в Израиль. Он там жил после развода с мамой.
— Ты уже придумала, чем будешь там заниматься?
— Буду работать переводчиком с арабского или фарси. Мне всегда легко давались языки.
— А о семье ты мечтаешь?
— Когда Сара вырастет, я ей хорошего парня найду и скажу: пусть у тебя жизнь будет лучше, чем у меня. Для себя я больше ничего не хочу. Я с самого начала не тем путем пошла, поэтому жизнь свою исковеркала. Но говорят, чем темнее тьма, тем ближе Бог…
Строгий Архангел Михаил
Обедают в доме за одним столом: дети, мамы, дежурные, комендант, директор и батюшка. Пересоленное, недосоленное, сладкое, горькое, и радости, и горести — все делят между собой. А плов удался!
— Да ты побольше положи, дома такого не поешь, — подкладывает мне мясо комендант.
Елена Аркадьевна Лебедева — большая женщина. С громким голосом, широкой улыбкой. Говорят, когда батюшка принимал ее на работу, даже собеседовать не стал. Только и сказал: «Благословляю, принята». С тех пор весь дом держится на ее нехрупких плечах. Новенькая пришла — зовут: «Аркадьевна!» Мамаши поругались — кричат: «Аркадьевна!» Новая коляска нужна — опять «Аркадьевна!»
— Вот наш небольшой дом, сама видишь — ничего лишнего, — вместе с Аркадьевной поднимаемся на второй этаж и останавливаемся у окна во всю стену. — Мы живем при храме Архангела Михаила, — она машет рукой туда, где высоченные кроны тополей образуют зеленую арку. Если пройти через нее, как раз и попадешь к шершавым стенам святыни. — Храм Архангела Михаила, XII века, никогда не был разрушен: мы пережили поляков, мы пережили немцев... Дальше пошли!
И мы идем. Заглядываем в зеленую, голубую, розовую комнаты-спальни.
— Когда-то это был дом-притча, дом для служителей. Но в последние годы здание пустовало, здесь были разруха и плесень, — разводит она руками. — Мы провели благотворительную акцию, сделали ремонт и сразу к батюшке: «Освятите, благословите, откройте». А он — нет и все. И вдруг на светлой седмице сам зовет: «Освящаем». Потом мы уже подсчитали, что от акции до открытия прошло четко девять месяцев — ребенок родился.
Мы спускаемся на цокольный этаж и попадаем в игровую, где вовсю идет ремонт. В нос ударяет едкий запах краски.
— Это мастерская, — показывает Аркадьевна следующую комнату. — Обычно здесь стоит гончарный круг: девчонки игрушки лепят и продают, отдыхают и зарабатывают. Машинку швейную поставим — будет еще одна подработка. Вообще некоторые мамы находят себе работу на неполный день и, пока ребенок в садике, крутятся как белки. Что у нас там дальше?
Дальше — мини-склад, где хранится запас игрушек, одежды, памперсов. И прачечная, где шумит машинка и сушатся пеленки.
— Ты не поверишь, но не все умеют правильно закладывать вещи. Интернатовские стирают джинсы и постельное белье вместе. Вообще их приходится многому учить. Однажды на завтраке чай наливаю, а из заварника не льется. Открываю — он забит заваркой. Чья работа? Наташи из Кардымова. Так и называли потом чифирь — чай по-кардымовски. Их же в интернате домашним делам не учат, даже пол не разрешают мыть! И они выходят оттуда совершенно не готовыми к жизни. К тому же все ждут, что кто-то им что-то даст. Приходится перевоспитывать.
— И как?
— Мы учим их распоряжаться своими средствами. Даем деньги и список продуктов, чтобы они сами могли сделать покупки. А еще договариваемся с мамами, чтобы свои деньги они не тратили на ветер, а копили. Тогда на выходе из нашего дома у них что-то будет в запасе. Недавно смотрю: у одной появился новый телефон. «Откуда?» — «А я купила — мне выплаты пришли». — «А ребенку памперсы купила? Так, моя дорогая, памперсы, личная гигиена — весь месяц за свой счет».
— И они вас слушают?
— А куда им деваться? Иногда нам еще Архангел Михаил помогает с ними справляться, — то ли шутит, то ли говорит всерьез.
— И как же он это делает?
— Кто-нибудь пожалуется на матушку или соседку по комнате, потом пойдет — за дверь зацепится или лбом о кухонный шкаф стукнется! Я говорю: это тебя Архангел Михаил учит, чтобы ты знала. Он же предводитель всех ангелов — строгий святой.
Цыганка Лариса
Малышня вьется во дворе у качелей. Смуглый мальчик-егоза раскачивается так, будто хочет дотянуться до небес. Из дома выбегает тоненькая девушка, размахивает тоненькими ручками, мычит мальчику что-то непонятное.
— Мама, я больше так не буду, — бубнит мальчик и заглядывает в ее черные глаза.
Она пытается сказать, но только крики чайки вылетают вместо слов. Цыганка Лариса не слышит, не говорит, не пишет. Пять лет назад ее вместе с Павлухой нашли в заброшенном доме под Питером. Провели расследование — узнали, что она из Смоленска. Когда-то у нее был дом и трое детей. Однажды неожиданно для всех она исчезла: то ли в рабство забрали, то ли сама ушла. Попробуй догадаться, что с ней случилось на самом деле.
— Наши психологи пытались объясняться с ней самыми разными жестами, — вспоминает Татьяна Сергеевна Степанова, директор Смоленского дома для мамы. — Но Лариса все время показывала только одно: как ее душили. Тогда к этим разговорам мы решили не возвращаться и переключились на сына.
Пашка тоже молчал. Его водили к специалистам, пытались разговорить — ничего не получалось. Но в один прекрасный день он сам запел в машине под магнитолу. А через полгода случилось чудо: в центр за помощью пришла женщина, которая просто окаменела, когда увидела Ларису — оказалась ей племянницей. После долгих слез и поцелуев женщина рассказала, что дом Ларисы сгорел, а ее семья живет в заброшенной школе, без тепла и света. Лариса с сыном сначала перебралась к родным, но органы опеки пригрозили забрать мальчика в интернат. Вот почему Лариса с Павлухой пустились странствовать.
— Вечно жить с нами они, конечно, не могут, — вздыхает Татьяна Степанова. — Но что делать дальше, мы пока не знаем. Ждем, когда семья получит жилье для погорельцев. Может быть, тогда закончится долгий путь Ларисы домой.
По чужим не стреляем
Немного подумав, цыганка все-таки легонько шлепает сына рукой. И в одном этом жесте заключает все свои слова: «не делай так, иначе сердце разорвется!» Только за ней закрывается дверь, малышня берется за желтые пластмассовые автоматы — пли! Начинается водяная война.
— По чужим не стреляем! — спасает меня мальчик с кудрявым облаком русых волос.
Автоматная очередь прекращается, но ненадолго. И вот мы уже бежим в укрытие.
— Миша, — деловито представляется мальчик.
— Ты тоже отсюда? — киваю на дом.
— Нет, я служу в храме Архангела Михаила, поэтому часто здесь бываю.
— И давно ты служишь?
— Да лет с пяти уже, — пожимает он плечами так, будто говорит о машинках или солдатиках.
Из-за угла выбегает малышня и берет нас в окружение. Мы с Мишей даже не пытаемся бежать. Солнце зависло посреди неба и жарит наши спины, поэтому водяная атака нам только на пользу.
— Что ты знаешь о Боге?
— В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог, — цитирует он Евангелие. — А что вас вообще-то интересует? Для меня Он — Спаситель. Тот, кто может сделать все, что я попрошу.
— И о чем ты его просишь?
— Здесь живут бездомные мамы, а иногда и безмужние, поэтому мы с братьями просим Господа, чтобы у них появился кров. А еще мы молимся за детей. Когда у Паши стали совсем плохие уши от сладкого, мы помолились, и они перестали отваливаться. Ты даже можешь проверить. А я пошел. Вон уже отец Павел приехал!
Миша оставляет меня под палящим солнцем, а сам ныряет в холодную храмовую тень — готовиться к службе. За моей спиной шуршит по гравию машина. Из нее выходит батюшка. У дверей храма его останавливает девушка с ребенком на руках. Они шепчутся, и она уходит обратно в центр.
— Часто к вам мамы за советами приходят?
— Не так часто, как хотелось бы: кто-то не верит, у кого-то предрассудки есть, а кто-то осуждения боится. Если на тебя пальцем показывают постоянно, то поневоле съежишься и спрячешься. А Господь спас блудницу от побиения камнями. Сказал тем, кто ее привел к Нему: «Кто из вас безгрешен, пусть первый бросит в нее камень». И все разошлись. Тогда Он спросил женщину: «Никто тебя не осудил? И Я тебя не осуждаю». И еще Он сказал: «Иди и больше не греши». Бог ждет, что человек покается и не будет совершать прежних ошибок.
— Получается у ваших подопечных не повторять грехи?
— Не у всех. Бывает, что девочки уходят из нашего дома и снова беременеют без брака. И снова возвращаются. Но мы всегда готовы их принять, потому что написано: «Друг друга тяготы носите, и так исполните закон Христов». А закон какой? Закон любви.
Давай рожай
— Обычно всех наших мам я понимала, но вот пришла к нам несколько лет назад девочка, которую я никак не могла понять, — признается Татьяна Степанова. — Я осуждала ее за то, что она окончила всего четыре класса школы. Но стала наблюдать за ней: она оказалась самой заботливой мамой в нашем центре. Тогда я покаялась: у каждого из нас есть свои ошибки и свои достоинства. Как я могу в чем-то обвинять других? Главный принцип нашей работы — принимать и любить.
— А если у кого-то из сотрудников не получается любить?
— Тогда они сами уходят, долго не выдерживают.
Стройная, хрупкая, с детской улыбкой, Татьяна Степанова — первый сотрудник Смоленского дома для мамы. Во всех смыслах слова.
— Девять лет я преподавала на кафедре психологии. И когда ко мне приходили женщины со своими проблемами, я понимала, что одной словесной помощи им не хватает — нужна практическая поддержка. Мне хотелось создать центр, где они бы пережили кризис. Через месяц мне позвонили из епархии: «Дом есть, сотрудников, денег и всего остального — нет. Приходите работать». Я, конечно, отказалась. А потом вспомнила, что это моя мечта, и пришла.
Татьяна сидит на скамейке во дворе своей мечты и щурится на солнце. Ее годовалый сын в смешной кепке, глядя на других малышей, пытается что-то чертить мелом на асфальте. Дочь с длинными косичками отстреливается от мальчишек из водяного пистолета.
Диана — второй сотрудник Дома для мамы. Когда здесь еще никто не работал, она вместе с мамой ночевала в центре — вдруг кому-то понадобилась бы помощь?
— Мы поддерживаем наших мам со всех сторон, — говорит она. — У них есть крыша над головой, одежда, еда. С ними работают специалисты: психологи разбирают их проблемы по полочкам, юристы подсказывают, как оформить документы на жилье или на алименты... Мы проводим тренинги: показываем, как пеленать ребенка, как делать массаж. Мамам-сиротам объясняем, что малышу нужен человек, который не только сунет бутылочку, но и посмотрит в глазки.
— Кто чаще всего приходит в ваш дом?
— Те, кому некуда пойти. Сироты. По закону, в течение пяти лет после выпуска из интернатов им должны дать жилье, но так бывает не всегда. Одну девчонку прописали в родительском доме, которого уже давно не существовало. Никто почему-то не проверил, что там за жилье. Никто не узнал, что местная администрация продала землю под коттеджи. А девочка забеременела — и что ей делать? Многие сделали бы аборт.
— А вам удавалось кого-то отговорить от этого?
— Был такой случай: приходит молодая девушка. Уже собрала все справки. Наши психологи спрашивают: «Почему ты так решила?» — «Мой парень против». — «А родители?» — «Если узнают, из дома выгонят». — «Давай думать, кто еще может помочь?» — «Бабушка!»
Она тут же хватает телефон, говорит с бабушкой и убегает. Просто сказать: «Давай рожай» — это не помощь. Мы должны точно знать, что кто-то позаботится о девчонке.
Бог вырулит
— Мама уговаривала: «Делай аборт: твой муж наркоман, зачем вам дети?» Если бы я не была верующая, я бы, наверное, так и поступила. Но я знала, что Бог вырулит куда надо...
Во время второй беременности Бог «вырулил» Полину в дом для мамы. Муж тогда снова подсел на наркотики и стал неуправляемым.
— Я с моими пацанами прожила в центре три месяца. Но хочу сказать тебе по-честному: это было непросто.
— Почему? Вроде ничего делать не надо?
— Представь: десять мамок, все в неблагополучной ситуации, у всех стресс зашкаливает. Были ссоры, были драки. Но Татьяна Сергеевна и Елена Аркадьевна прощали и терпели все без лишних истерик. Старались понять всех, даже тех, кого понять нельзя. Помню, пришла в центр женщина с новорожденной девочкой. Сразу было понятно, что она не знает, как с ребенком обращаться. Но это была не беда: в центре учат не только пеленать, но даже правильно гладить ребенка. Беда была в том, что она не хотела учиться. Только потом я узнала, почему: она родила семерых детей и всех сдала в детдом. Они ей были просто не нужны.
— Почему так получается, что мамы перестают быть мамами?
— Кто-то сам еще ребенок, и материнский инстинкт в отключке. Кто-то из детдома и не знает, что делать с ребенком. Кто-то поехал мозгами от алкоголя и наркотиков... Но есть у меня подруга, которая стала мамой не с первого раза. Таня, бывшая наркоманка. Когда она появилась в центре, ей было сорок, а выглядела она на все шестьдесят! В детдоме у нее было двое детей. Тут она снова забеременела и сказала: «Этого сына я выращу». Сейчас у нее свой бизнес и два пацана.
Круг нелюбви
Маленькое село Каспля утопает в зеленых деревьях, кругленьких, как будто подстриженных одним парикмахером. Раз или два в неделю мамы приезжают сюда на дачу. Подышать земляничным воздухом, искупаться в прохладной речке и поработать на огороде.
— Огород нужен, чтобы девчонок не одолевали дурные мысли, чтобы они не замыкались на проблемах и учились самостоятельно вести хозяйство.
Елена Аркадьевна вышагивает между грядок, выдергивает сорняк то здесь, то там. Слишком часто посаженная мелкая морковка ее не смущает. Почти умершие от жажды помидоры — не огорчают.
— Главное — процесс: тру-до-те-ра-пи-я, — выговаривает она по слогам. — Хорошее средство против лени, тоски и скуки. Сейчас мы здесь временно определили новенькую, Вику. Пусть в себя приходит, а потом мы ее к девчонкам подселим.
Только сейчас я замечаю женщину, которая развешивает на веревках цветастые простыни и пододеяльники. Рядом с ней крутятся две девчушки.
— А какой вообще результат ваших трудов, тренингов и трудотерапий?
— Результат, как говорится, налицо, — смеется Аркадьевна. — Молодые мамы приходят к нам сгорбленные, взгляд исподлобья. А к выходу распускаются — как эти пионы.
Среди общего увядания на огороде буйным цветом цветут пионы.
— И что думаешь, это результат тренингов? Любви! Мы же с ними как носимся! Чтобы они хоть чуть-чуть эту любовь почувствовали. Вот сироты, например, в интернатах живут, никакой ласки не знают. А потом детей своих в интернаты сдают. Это порочный круг нелюбви получается. И мы любыми способами пытаемся его разорвать. Жила у нас Олеська. Одного пацана она в детдом сдала, второго родила. Мы ее выпустили — она сына забрала, жениха хорошего нашла. Приезжала недавно к нам на пятилетие: Максим рядом, и по мальчишке в руках. Теперь я точно знаю, что в интернат она их не сдаст. Круг нелюбви разорван!
Елена Аркадьевна берет лейку, дает огородные поручения Вике, а сама идет проверять яблони.
— В этом году они так пышно цвели — глаз не оторвать. А мне дежурная звонит: «Ты яблони-то оборви, не забудь». «Жалко же!» — говорю. Она отвечает: «А ты не жалей! Молодые яблони должны не в цвет идти, а в рост. Дети детей не рожают». Рву я, значит, эти цветы и плачу: а наши дети — рожают. Живет вот у нас сейчас сирота Машенция — заканчивает девятый класс. Какая судьба ждала бы ее ребенка? В интернат с детьми не берут. Сына ее отправили бы в дом малютки. Но мы их обоих перехватить успели. Теперь вот Машку к экзаменам выпускным готовим. Работаем!
