— Дело сестер Хачатурян можно назвать делом о домашнем насилии?
— Конечно, в их случае это было длительное домашнее насилие, длительная психотравмирующая ситуация, в результате которой наступила смерть потерпевшего. Она явилась результатом домашнего насилия. Я, к сожалению, пока не общался с девочками и не могу вам сейчас сказать, какую позицию они занимают. По документам, которые я читал, их позиция — признательная. А у меня самого сейчас другое видение этого дела, но без согласования с девочками, я и этого вам сказать не могу.
— Другое видение относительно убийства?
— Да. Относительно квалификации их действий.
— Насколько психотравмирующие обстоятельства, о которых вы говорите, распространены в российских семьях?
— Очень тяжело ответить на этот вопрос точно. Официальной статистики нет, так как в нашей стране о домашнем насилии в силу определенных причин предпочитают не рассказывать. Вы не хуже меня знаете, что женщины стесняются об этом говорить и не часто обращаются за помощью — даже за той, которая существует. Одна из основных проблем домашнего насилия — обидчик, как правило, внушает жертвам, что его поведение нормально, что так и положено, что их никто не будет слушать. А если они обратятся за помощью, то в результате ситуация дома только усугубится. И статистика имеется тоже разная. Какие-то источники говорят, что каждая пятая россиянка подвергается домашнему насилию, какие-то — что каждая седьмая. Но точной цифры вам никто не назовет. Можно только говорить о том, какое количество женщин обратилось за помощью в кризисные центры, на линии доверия… Но сколько их на самом деле — кто ж знает.
— По вашим ощущениям, эта статистика как-то поменялась в связи с декриминализацией домашнего насилия?
— Есть информация, что после декриминализации домашнего насилия количество обращений выросло в три раза. С сорока пяти тысяч человек в год, которые обращались за возбуждением уголовного дела по частному обвинению, куда входили и случаи домашнего насилия, до ста пятидесяти тысяч обращений за 2017 год — за привлечением к административной ответственности. С одной стороны, это могло быть вызвано тем, что привлекать к административной ответственности проще. Но, с другой стороны, причина увеличения обращений может быть и в том, что обидчики, узнав о декриминализации, восприняли это как призыв к действию. Наверное, следующие год-два покажут нам, что происходит на самом деле. А сейчас делать выводы преждевременно — слишком незначительный период времени прошел после декриминализации.
Пока у нас до сих пор нет закона о профилактике домашнего насилия. Но в последние годы, по крайней мере, в стране начали признавать, что такая проблема существует. Долгое время считалось, что такой проблемы у нас нет, что все должно решаться в семье и о насилии в ней даже не стоит говорить.
— Почему вы решили взять на себя защиту одной из сестер?
— Я об этом деле услышал сразу, как только все случилось. Ко мне обратились с разных сторон. Вдобавок я вижу здесь несправедливость. По моему личному мнению, получается, что девочки страдали, государство им не оказало никакой помощи. И даже после смерти своего обидчика они продолжают страдать. А государство вместо того, чтобы оказать им какую-то помощь, начало их преследовать.
— Но это все же убийство, и есть тело…
— Насчет квалификации их действий вопрос все-таки спорный. Все не так однозначно, как может показаться. Сейчас мы изучаем обстоятельства, собираем доказательства. По результатам можно будет делать какие-то выводы.
— Рядом с сестрами были люди, которые могли им помочь?
— Если люди даже и были, они, к сожалению, не знали, что происходит в семье. Мама была устранена из семьи несколько лет назад, была не в курсе того, что творилось там в последние годы. Если бы была в курсе, то, думаю, какие-то действия предприняла бы. Но в ее отношении тоже длительное время осуществлялось домашнее насилие, ее годами не выпускали из квартиры. Потом из дома был фактически выгнан сын, за ним — она. С девочками она периодически виделась, но они ей ничего не говорили, не обращались к ней за помощью, не видели в этом выхода.
— То есть они не считали, что она в силах хоть сколько-нибудь их защитить?
— Трудно сказать. Вероятно, они просто не думали, что мама им сможет помочь.
— А учителя?
— Пока не могу комментировать, но уверен, что это обстоятельство тоже будет изучаться следствием.
— А что в той ситуации, в которой девочки находились до убийства, могло сделать государство?
— В этой ситуации инструментов у государства не очень много, но социальные службы могли бы вмешаться. Могли бы задать вопросы — почему девочки не ходили в школу, не получали образования, что в этой семье было не так. И в зависимости от информации, полученной от соседей, от самих девочек, от их подруг, социальные службы могли бы принять решение. Может быть, стоило лишить погибшего родительских прав, оградить девочек от тирании.
— Девочки заявили о сексуальном насилии. Это подтверждается материалами дела?
— Я пока не могу вам сказать. Для этого мне нужно пообщаться с девочками лично. Скоро я это сделаю и тогда отвечу на ваши вопросы. Но в прессе информация о сексуальном насилии фигурирует. Насколько я знаю, одна из девочек рассказала об этом в интервью корреспонденту «Московского Комсомольца». Но я эту информацию пока не могу ни подтвердить, ни опровергнуть.
— Я слежу за дискуссией об этом деле в социальных сетях. Одни считают, что девочки — жертвы, другие — что убийцы, аргументируя количеством ударов, нанесенных их отцу…
— Количество ударов в данном случае может вообще значить все что угодно. В частности, указывать на состояние аффекта.
— У всех троих?
— Но наносили-то удары не все трое. Поверьте, количество ударов в этом деле не показательно.
— Каковы перспективы девочек?
— Все будет зависеть от той позиции, которую они займут.
— Каково максимальное наказание для них?
— По той статье, которую им сейчас вменяют (ст. 105, ч. 2, пункт «ж»), — наказание от восьми до двадцати лет лишения свободы. Статья не предусматривает пожизненного лишения свободы для женщин. Это особо тяжкая статья, и она может рассматриваться с присяжными заседателями. Но, если на то будет воля девочек, мы будем настаивать на другой квалификации. Многое будет зависеть от экспертиз — судебно-психологических. Находились ли девочки в состоянии аффекта или в состоянии, приближенном к нему.
Да, статья тяжкая, но им вполне могли бы избрать меру пресечения в виде домашнего ареста. Учитывая обстоятельства.
— Насколько я понимаю, общество в своей реакции на это дело разделилось потому, что так и не определилось: считать девочек агрессорами или жертвами. А система наблюдает за реакцией общества и, может быть, готова качнуться в ту сторону, в которую качнется общественное мнение.
— В данный момент органы предварительного следствия исходят из позиции, что девочки виновны в убийстве. И не просто в убийстве, а в убийстве, совершенном группой лиц по предварительному сговору. Другой вопрос — чего хочет общество? Вы говорите, оно разделилось. Кто-то считает их виновными и имеет право на свою точку зрения. Но нельзя рассматривать эту ситуацию в отрыве от того, что происходило с девочками в последние несколько лет. Я считаю, что их вина еще не доказана.
— Люди, к счастью, не сталкивавшиеся в своей жизни с домашним насилием, задают, на их взгляд, справедливые вопросы: почему девочки не бежали, не обращались за помощью.
— И на эти вопросы должны быть даны ответы. Но для ответов пока рановато. Скоро я отвечу на эти вопросы.
— Мы будем следить за этим делом.
— Это нормально, что у людей возникают такие вопросы. Но если мы обратимся к той же статье о необходимой самообороне, то там прописано: даже если у человека была возможность обратиться за помощью, избежать ситуации, он все равно имеет право обороняться. Надо еще учитывать юный возраст девочек и то, что они не были социализированы. А знали ли они о возможности обратиться за помощью и могли ли ею воспользоваться? Все это мы будем выяснять.
— Вас назначили или вы сами предложили свою помощь? Что вами движет? Девочки ведь не смогут оплатить ваши труды.
— В таком случае движет одно — желание им помочь. На самом деле у меня возникает ощущение какой-то чудовищной несправедливости, и мне хочется ее устранить. Так не должно быть, это неправильно. Государство за такие вещи, за которые девочки пострадали, не должно преследовать. Я принимаю все меры к устранению этой несправедливости.
— Вы хотите сказать, что они были жертвами отца, а после его смерти продолжили быть жертвами, но уже системы?
— Да.
— В соцсетях писали о том, что вас не пускали к вашей подзащитной, одной из сестер, в изолятор временного содержания. Действительно ли следователь по делу дал указание администрации изолятора не пускать тех адвокатов, которых он сам не знает?
— Да, следователь принял меры для того, чтобы меня и других адвокатов не допустить, и мы потеряли практически день, который могли бы посвятить подготовке к защите девочек. На следующий день уже была избрана мера пресечения. Суд и так предоставил семьдесят два часа для сбора дополнительных доказательств. Но у нас, к сожалению, оставались только ночь и утро на то, чтобы что-то предпринять.
— А почему следователь так поступил?
— Следователь — чиновник. И его задача как чиновника — не напортачить. Не проявить инициативу, милосердие. Его задача — усидеть в своем кресле, чтобы к нему не было никаких вопросов, претензий. Чем меньше он проявит инициативы, тем меньше будет к нему вопросов. Возникает проблема — как квалифицировать действия сестер? Если он их обвинит, то к нему будет меньше вопросов. А если вынесет постановление о невиновности, то скажут: «взятку получил».
— Вы раньше занимались делами о домашнем насилии?
— Конечно. Последние лет пятнадцать.
— Были ли похожие случаи в вашей практике?
— Аналогичных случаев не было не только в моей практике, я таких случаев не припомню вообще. Были случаи, когда женщины не выдерживали издевательств и либо убивали своего обидчика, либо наносили ему телесные повреждения. Бывала самооборона. Бывал аффект. И я часто такими делами занимался. Но вот ничего похожего на это дело не припомню.
— А что его делает уникальным?
— То, что трое обвиняемых — сестры. Это первое. Второе — сам характер домашнего насилия. Одна из девочек — несовершеннолетняя. Две стали совершеннолетними совсем недавно. На 2014-й год, когда все это только началось, все три девочки были несовершеннолетними. Будут экспертизы — они покажут, могли ли сестры подпитываться энергетикой друг от друга…
— Что вы имеете в виду? Истерику?
— Нет. Состояние сильного эмоционального возбуждения. Известны случаи, когда люди заражали своим состоянием других. А здесь речь о сестрах, они чувствуют друг друга сильнее, чем просто посторонние люди. И, будучи жертвой, каждая страдала еще и от того, что другие жертвы — ее близкие. Они могли получать это эмоциональное состояние друг от друга и друг друга им подпитывать… Впрочем, только экспертиза покажет, что они испытывали. У меня мурашки по коже от того, что там все эти годы творилось. От той безысходности, в которой оказались девочки.
