Все ли о’кей?
Молодой кореец лежит на скамейке рядом с гранд-кана-лом. Бледный, жалкий, подложив ладошку под щеку, постанывая. Стараясь не вляпаться в корейскую блевотину, к нему осторожно подступают двое пожилых, но подтянутых полицейских. Один присаживается рядом и успокаивающе поглаживает юношу по плечу, что-то приговаривая. В этих жестах нет ни секса, ни жалости, только дружеское участие. Второй стоит рядом, посмеиваясь. В его взгляде читается: ну с кем не бывает, перебрал с травой, пацан еще. Откуда-то на велосипедах появляются врачи, целых четверо. Отодвинув полицейских, они облепляют корейца, как муравьи, и, сделав свое нашатырное дело, минут через пять ретируются. Кореец садится, натужно улыбается полицейским, те улыбаются в ответ, спрашивают, все ли у него о’кей; он утвердительно кивает головой, и они тоже уходят.
Спецоперация по спасению корейца оказалась самым душераздирающим ЧП, с которым мы столкнулись на минувшем гей-параде в Амстердаме. Несмотря на то что в празднестве приняло участие примерно -полмиллиона человек, нам почему-то больше не попался на глаза ни один полицейский, как не попалось ни одного кордона, забора, скобки металлоискателя. Никто не указывал нам, где места для випов, а где — для смердов. Никто не регулировал потоки толпы и не матерился в мегафон. Мы могли встать где угодно, сесть друг на друга или даже лечь, если бы захотели, конечно. И все — безнаказанно. Это полное отсутствие системы антитеррора и контроля было странным для нас, непривычным и, по правде говоря, вызывало внутри какой-то дискомфорт — словно ноющий зуб вдруг перестал ныть, а ты уже настолько привык к этой боли, что хочется, чтобы она вернулась.
К чему приводят мечты?
Несколько лет назад я решил не обращать внимания на то, что обо мне думают окружающие. И вот к чему все это привело — к участию в амстердамском гей-параде как способу исследовать пределы собственной свободы, побывать внутри стереотипа, среди людей иных видов и подвидов.
Итак, на мне специально пошитый руками жены кожаный костюм. Расклешенные штаны с высокой талией, в черно-белый ромб, майка-алкоголичка узорно-сетчатая (это чтобы тело соблазнительно просвечивалось), шляпа вроде ковбойской, украшенная сухумскими ракушками, и туфли — мы декорировали их бантами и задули золотой краской из баллончика, купленного в магазине «Автозапчасти».
Ну, а что — надо ведь за своего сойти! К тому же внедрение — мой любимый журналистский метод.
Мы сняли гостиницу в Алкмааре, километрах в сорока от Амстердама — чтобы подешевле, да и мест в голландской столице уже не было, когда мы решили бронировать.
Так что костюм я привез из Алкмаара в сумке — не ехать же поездом в таком виде.
Но как переодеться посреди улицы, где возбужденно, ожидая парада, снует народ?!
Решить-то я решил, что чужое мнение мне до лампочки, но все равно как-то стеснительно. Туда дернулся, в другую подворотню — повсюду глаза незнакомцев. Но тут гляжу, прямо на набережной двое начали переодеваться. Обоим лет по шестьдесят или около того, много избыточного веса. Супружеская пара — это видно по взглядам, по синхронии в движениях. И эдак не торопясь, обстоятельно переодеваются, прямо как у себя дома в спальне. А народ знай обтекает их, стараясь не задеть. Непонятно, правда, до конца, то ли прохожим плевать, то ли не хотят посягать на чужое личное пространство.
Он брюки снимает, ей отдает, надевает розовую балетную пачку, потом она что-то блестяще-латексное на себя натягивает. Дальше они приступают к макияжу, для этого у них имеется набор визажиста. Нарядились-накрасились, посмотрели друг на друга и заржали — остались довольны. И как раз вовремя — им уже пора на платформу. Она только на ходу чуть подправила ему накладные ресницы. «У вас ус отклеился», — пришло на ум при виде этой сценки.
Ну, глядя на них, и я тоже влез в свои шмотки, по-быстрому, ух, как в армии, свой стройбат попутно вспомнил и — добрым словом — старшину.
Неужто не видите?
Стоят чудесные погоды, ведро. Что-то не похоже, что хляби небесные разверзнутся над этим содомом с гоморрой. А если бы и грозились, то тучи разгонять, как у нас серебром перед массовыми, так сказать, мероприятиями, тут не стали бы — судя по предыдущим дождливым парадам.
Я прогуливаюсь вдоль одного из каналов, недалеко от места сбора платформ-участников, ожидающих старта. У каждой есть свой порядковый номер, биотуалет, генератор.
Дыцдыкает электронная музыка. Намечается вавилонское столпотворение. Полуголые люди всех мастей и всех волостей, как говорится в нашей деревне, в предвкушении — кто-то пританцовывает тверк, тряся тренированными мягкими тканями поверхности таза и одновременно поедая хот-доги по четыре евро — вы совсем ошалели, что ли, в своих Европах, — за штуку; кто-то палочками для суши укрепляет вавилоны на голове.
Там греческие туники, тут комедии дель арте. Вот и Gay Bears, «Медведи», сгрудились, бравируя воло-сатостью груди, усато-бородатые в кожаных жилетках, надетых на голое тело. А вот эти люди в сбруе, очевидно, Leathermen. У этих плакаты: «Love has no label». У тех: «Make your journey count».
Торговые и прочие коммерческие бренды тоже подготовились к гей-параду: раскрасили свои логотипы в радужное. Как утверждается, это не реклама компаний, а свидетельство их лояльного отношения к сотрудникам.
Немолодой художник делает ленивые наброски карандашом, сидя на асфальте в белоснежных штанах Остапа Бендера. Его статическая поза совсем не вяжется с этим разгулом. Подхожу ближе, чтобы заглянуть ему через плечо. Ожидаю увидеть что-нибудь интимно-выпуклое с соском либо кубики брюшного пресса, смазанного косметическим маслом, — иными словами, то телесное, чего полно поблизости. Однако замечаю, что на ватмане вырисовывается остов одной из лодок — живописцу,
очевидно, понравилась ее конструкция.
Если не считать мужика в маске единорога и с серебряным ридикюлем, который жеманно пальнул в меня из водяного пистолета, до меня никому нет совершенно никакого дела. И это немного обидно. Эй, вы, люди западного мира, неужто не замечаете, во-первых, какой я красивый, а во-вторых, моего подвига толерантности — для вас-то дело это привычное, а мне каково?! Но нет — не замечают.
Что со мной не так?
Вообще я, похоже, немного инородно и иногородне здесь выгляжу со своим кустарным нарядом. Дело в том, что амстердамский парад отличается от прочих, в других городах мира: артисты, так сказать, театрализованно представляющие сами себя, находятся на воде, на плавающих платформах. А большинство тех, кто за ними наблюдает — зрители по обоим берегам каналов, — приходят скромно в повседневном, разве что радужные напульсники наденут, такие же ленты в волосы вовьют, может, еще облачатся в гольфы или футболку с символической надписью «Respect». Не принято маскарадничать, короче говоря, если не на канале. Чтобы не диссонировать, надо было в Берлин или в Тель-Авив отправляться, где шествия, а не плавания.
Хотя попадались на берегу и почудаковатее меня персонажи: какой-нибудь дядя (не исключено, что и тетя) на шпильках или усатая тетя (не исключено, что и дядя), — но вне каналов и платформ смотрелись они и впрямь маргинально.
Впрочем, некоторые из зрителей нет-нет да приободряюще и предлагали мне пять, высоко подняв свою руку. И я, конечно, отвечал, напевая про себя «Take five» — джазовый стандарт, который всегда меня, если что,
успокаивает.
А ведь перед отъездом в Голландию мы еще думали, не оголить ли мне ягодицы, сделав на штанах дырки. Был у нас такой стереотип в голове, засела цепочка ассоциаций: Амстердам — гей-парад — кино «Полицейская академия» — кабак «Голубая устрица» — вырезы на заднице. Хорошо, что не оголили — это было бы так вульгарно. На гей-параде — вульгарно. Можете себе представить?!
Кто мог подумать?
Амстердамский мэр по традиции произнес напутственное слово-другое, командующий парадом гранд-маршал взмахнул руками — и понеслась. Начался Amsterdam Gay Pride или, говоря по-русски, «Розовая суббота».
Платформы, почти восемьдесят, пустились в четырехчасовое плавание. Такие, сякие. Крупные, даже двухъ-ярусные. Мелкие, переделанные из катерков. Похожие на баржи для перевозки щебня или на субмарины. Одна, вторая, третья — строй уходит вдаль, сколько видно глазу.
Лучшие места на мостах заняты с раннего утра. Рядом со мной пристраивается группа холеных дядек в безупречных килтах. «Он не пропускал ни одной юбки», вспомнился мем, — правда, дело было в Шотландии. Ну никак, совершенно никак невозможно отделаться от этой нашей привычки все высмеивать и превращать в анекдот.
С одной из платформ грянула песня Respect в исполнении королевы соула Ареты Франклин, неофициальный гимн феминисток 1970-х. Кто мог подумать, что спустя всего несколько дней придет известие о смерти певицы.
На воде покачиваются надувные круги в виде розовых фламинго. Полулежащие на них аборигены уже наполнили мартини свои бокалы.
Вот идет тематическая платформа, сзади ее сексуально буксирует толкач. На чуть приподнятой сцене, встав овалом, выделываются Фредди Меркьюри, Лайза Миннелли, Мадонна и Мэрилин Монро.
Повсюду — тотальная самопрезентация и атмосфера портового притона.
Вообще на платформах всегда есть главный, заводила, солисты и статисты. Одни могут в парче выступать, а другие — рядом стоять без движения в обыкновенных футболках с каким-нибудь лаконичным принтом, вроде «Я лесби».
Поравнявшись с телекамерой, платформа выпускает дымовуху и фонтан из блесток. Зрители приветственно вопят. В ответ Лайза и Фредди обливают их водой.
Фонд борьбы со СПИДом, как водится, залихватски -собирает деньги у зрителей.
Who Run the World?
Капитаны между тем управляют своими судами непроницаемо, бесстрастно. Словно, ничего особенного не происходит и перед их лицами не трясутся десятки задниц, прикрытых для проформы лишь шнурками. Только один решил двигаться в такт музыке.
Но в этих лицах нет отрицания. Похоже, далеко не в первый раз люди этим занимаются — сдают свои суда в аренду. Так что ничего личного — просто бизнес. День парада если не год, то месяц точно кормит.
Укуренный негр залез на парапет, танцует, размахивая вейпом. Ему слова против никто не говорит.
На платформе под названием Lesbi happy оказывается неожиданно много просто мужчин. За штурвалом бук-сира — два седовласых Гэндальфа. Трудно вообразить, сколько гей-парадов они уже откатали. Быть может, что и все — начиная с 1996-го.
А на «лодке-барби» оказывается неожиданно много мужчин-трансов. Who Run the World, как бы спрашивает надпись на баннере. И тот смешливый парень в исполинской коробке из-под девчачьей игрушки как бы отвечает: да я же, але, я, неужели не видно?!
Следом возникает платформа, целиком заполненная однополыми парами, воспитывающими детей, но самих детей с ними нет.
Потом вздымается фигурная композиция, питаемая воздушным насосом: розовые надувные родители, соединив руки, образуют арку, в верхней точке которой располагается их розовый надувной ребенок. Все это дело
называется так: House of Heroes.
Рядом со мной переминается с ноги на ногу пожилая пара. Вы поляки, спрашивает муж. Хочется ответить, как у Балабанова: «Нет, мы не гангстеры. Мы русские».
— Вам нравится? — снова интересуется.
— Еще бы, — говорю.
— Это все для людей, — обводит он канал и окрестности широким жестом, словно дарит, — для всех людей, понимаете?
Ну а чего тут непонятного-то!
Я алаверды пытаюсь всучить ему российский флажок, заблаговременно приобретенный в магазине «Спецодежда», десять рублей за штуку.
Он отказывается, говорит, что у него таких полно. Кое-как удается объяснить, что полно у него голландских флажков, а это — русский, просто те же самые -цвета, но порядок другой. Он с сомнением принимает мой -подарок, накладывает его на свой голландский флажок, сличая. А-а, говорит, круто, не знал, что у Польши такой флаг.
Где гипертрофируют?
Затем появляется садо-мазо-лодка — самая кожаная и голая из всех. Лодку украшает огромный надувной кулак, поднятый вверх. Один из артистов решил поменять голубые трусы на розовые — они явно попросторнее. Не так-то это легко, наверное, хранить мобильник в стрингах за неимением другой одежды.
Зрители предвкушают не просто пикантную обнаженку, а полную обнаженку, некоторые оптимисты даже надеются, кажется, наблюдать секс. Но не тут-то было. Товарищи обступают артиста плотным кольцом, чтобы скрыть первичные мужские причиндалы. Зрители кричат расстроенное «у-у-у». Впереди к тому же мост — так что столь грандиозно возвышающийся кулак приходится быстро и потешно сдувать, чтобы не задеть им о низкие своды.
Эффектнее остальных выглядят трансвеститы; они ближе к театру, знают, что заводит публику, им нет равных в соревновании по спортивному эпатажу, например вот тем щетинистым, а-ля Кончита Вурст, дивам в золотых концертных платьях. Судя по взрывам улюлюканья толпы, среди трансов много звезд.
Если честно, то проплывающее мало чем отличается от конкурса самодеятельности. Многие участники следуют принципу «кто во что горазд». Это вам не бразильский карнавал с его школами самбы.
Кульминацией представления в нашем секторе парада стало обручение двух прелестниц. Выглядело это весьма экстравагантно, срежиссировано на славу. Мы думали, что этот флайбордист просто так, забавы ради крутит пируэты над водой, то добавляя реактивной тяги — пугая рыбу и радуя народ, — то ослабляя. Оказывается, имелся шоу-план. В какой-то момент парень подлетел к барже, прихватил за подмышки девушку спиной к себе и после таким тандемом приблизился к мосту, где томилась в ожидании ее любовница. Тех нескольких секунд, на которые доска зависла в воздухе, воспарившей девушке хватило, чтобы сделать предложение руки и сердца. Та, что была на мосту, прокричала «е-еес», вслед за ней «е-еес» прокричал беснующийся народ, и она сиганула зачем-то в воду.
Без спасжилета, без ничего. Но это волновало, кажется, только нас. Если местное МЧС и было как-то задействовано в параде, то абсолютно неприметно. Надо ли говорить, что никто в этот день не утонул, не покалечился, упав в воду. Единственное происшествие на каналах — пробка разок образовалась, но и рассосалась вскоре.
На кой хрен, дядя?
Я замечаю, что по борту одной из пришвартованных к набережной лодок-домов пущена колючая проволока. Ну конечно, думаю, всякие тут ходят, надо обезопасить. Потом, приглядевшись, понимаю: нет, не колючка, а электрические гирлянды; вечером, наверное, зажгут для пущей красоты. Все-таки непросто это — выветрить из себя дым отечества, ох как непросто.
Наши люди на параде нам практически не встречались. Если не брать в расчет скромные плакатики. Этот сообщал на кириллице, что «Гомофобия убивает», а на том были изображены слово «Отношение» и рядом — две символизирующие однополость параллельные стрелки, устремленные на северо-запад.
Зато множество русскоговорящих мы позже обнаружили поблизости — в магазине бюджетной одежды. Руссо туристо облико морале, словом.
Да еще попался раз прогрессивный видеоблогер в радужной футболке. Направив на себя телефон, так чтобы захватывать и канал, он, имитируя прямой репортаж, говорил очень громко, почти орал — очевидно, не предполагая, что его кто-то здесь может понять: «Вот проплывает дипутат Милонов, за ним — Мизулина, потом — казаки». Ему казалось это очень остроумным, отчасти смелым… А мы все думали: «Ну и на кой хрен тебе это надо, дядя, люди веселятся, им хорошо, они пьют рислинг, в конце концов; да и мы только-только вроде забывать стали об этой Национальной службе новостей с их “число жертв уточняется”, а ты и тут со своей Мизулиной».
Вот, а вы спрашиваете, можно ли у нас такое проводить? Да нельзя, конечно! Ни в коем случае. И не потому, что «духовные скрепы», «пропаганда гомосятины», — по правде говоря, мы не увидели ничего и никого такого, чего бы не показывали на шоу Первого канала. А потому, что выльется все в традиционное наше кидание какашками во все стороны: одни станут учить, как Родину любить, другие — как любить права человека. А вокруг них вот такие же блогеры будут злословить и заодно, чтобы два раза не вставать, рассуждать, как правильно класть тротуарную плитку.
Такой у нас в этом смысле человек — бескомпромиссный.
Мне вот, допустим, сколько раз доводилось быть свидетелем проявления расизма. Но самый яркий случай я наблюдал как раз в Амстердаме, лет двадцать назад, в квартале «красных фонарей». Одна из витрин на первом этаже. За стеклом зазывно покачивает бед-рами почти обнаженная чернокожая девушка. С улицы на нее глазеют четверо наших моряков — очевидно, с торгового судна. Трое подначивают и подталкивают одного: «Леха, давай не ссы. Иди». Леха некоторое время колеблется, потом начинает отсчитывать необходимые сорок гульденов. Тем временем в комнату к проститутке заходит клиент — высокий негр. Ох, сорри, афронидерландец. «Да, ладно. Подождем», — прини-маются успокаивать Леху товарищи. — Здесь у них все по-быстрому. Он минут через двадцать кончит». «Не, ну как я пойду — после такого? — возмущенно
отвечает Леха. — Я брезгую».
Так вот, кажется мне почему-то, что с тех пор Леха совсем не изменился.
Русские в иностранных пределах. Мы все размышляли: почему для нас заграница загранице такая большая рознь? Почему в Киргизии, например, земляка встретить приятно, поговорить-потрепаться с ним за жизнь, а в Голландии — нет, лучше по дуге обогнуть, едва заслышав родную речь?
Наверное, потому, что в первом случае они — свидетели твоего успеха, ведь ты путешествуешь, значит, можешь себе многое позволить, да и рубль — валюта ого-го какая. А во втором — свидетели твоей ущербности, ведь у тебя хилый английский, дикие инстинкты — в рожу хочется дать тому, кто задел плечом, а о рубле тут и говорить
нечего.
Какой смысл отвлекаться?
Парад завершился. Требовать продолжения банкета не следует, оно заложено в традицию.
Люди отправляются в бары — догоняться эмоциями и пивом. Мест для всех не хватает, у входа образуются стихийные сборища — с музыкой и напитками навынос. Мы идем в легендарное гей-заведение к Bet van Beeren.
Динамики врублены на полную катушку. Люди, в основном возрастные, бесятся, будто подростки на школьной перемене. Танцуют как попало, подпевают фальшиво, но не смущаясь, на всех европейских языках. Никто происходящее не снимает на камеру — все внутри праздника, какой смысл отвлекаться на гаджеты.
И это самая легкопроходимая толпа за всю мою жизнь. Потому что никто не конкурирует за пространство, не упирается, наоборот — изворачивается так, чтобы тебе удобно было проскользнуть мимо.
Узкую улочку держит пожилой с шарообразным животом транс — харизматичный, классический: ресницы, движения, начес в виде халы на голове. Он(а) играет роль стареющей, но по-прежнему изящной матроны. Благосклонно поглядывает на плохих танцоров и певцов, однако без надменности, с кем-то выборочно вальсирует.
На стене дома укреплен внушительных размеров портрет задорно улыбающейся молодой женщины в мужском костюме с галстуком. Это и есть Бет ван Бейерен.
Имя этой дамы известно каждому, даже самому завалящему голландскому элгэбэтэшнику. В 1927-м она открыла этот бар, где принимала всех и каждого, не разбирая роду-племени: геев и лесби, черных и желтоватых, кривых и с горбом, матросню и художников, обычных зевак и ищущих однополой любви. В годы Второй мировой сюда даже офицеры вермахта захаживали. В сущности, это был прообраз амстердамского гей-парада.
Рассказывают, Бет ходила либо в морской форме, либо в мотоциклетной, отменно играла в бильярд, выпивала до сорока бутылок пива в день. Но самодуркой не была — занималась благотворительностью, помогала тем, кто нуждался. Умерла от заболевания печени в возрасте 65 лет. Ее именем назван амстердамский мост. Сохранилось видео, где она — вполне себе буржуазная благообразная старушка, в окружении родственников и их детей.
Кстати, на сайте этого заведения недавно разместили материал с картинками одного иностранного информационного агентства о преследованиях ЛГБТ-активистов в Санкт-Петербурге. Так что если кто думает, что старой Европе нет дела до России, то ошибается: дело есть.
Хочешь рисковать?
Вообще этот опыт сильно скорректировал мои представления о гей-парадах: если не разрушил мифы о них, то пошатнул — точно.
Начать с того, что гетеросексуалов, кажется, было на порядок больше, чем прочих, разнообразных, много разнополых супружеских пар, по виду до жути добропорядочных.
Дети отсутствовали вовсе. Только младенцы и чуть старше — на руках у тех туристов, которые приехали с ними издалека. И, похоже, это не предписание закона, а просто так принято.
Все трезвые, абсолютно все. Ну или слегка подшофе. Веселье у них изнутри идет, а не от измененного химией сознания. Траву курят в основном приезжие, а местным, чего ее курить, если она всегда под боком, — неинтересно, когда разрешено! Крепкие напитки здесь, похоже, вообще никто не употребляет. Подростков только видели, отчаянную компанию местных хулиганов из семи человек. Они купили каждый по самому большому стакану колы, пол-литра водки «Финляндия» на всех. А затем, при-крывая собой, смешивали коктейли в пропорции примерно пятьдесят к одному и вызывающе в то же время подмигивали прохожим: дескать, глядите, как мы рушим систему.
Мы так, как они, развлекаться не умеем — неспособны. У них выработан этот навык сидеть за бокалом вина часами и вести неспешный разговор. Господи, да о чем же они беседуют-то столько времени? Нам этого не понять никогда. А где движуха, где мордобой? Чистота настолько идеальная, что хочется нагадить посреди велодорожки. Бомжи и мигранты, перед тем как выкинуть мусор, его сортируют. Но при этом, если кто переходит дорогу на красный, тому никто замечания не сделает, жизни учить не будет. Это дело хозяйское: хочешь рисковать здоровьем — переходи. Они не пластмассовые, хотя и кажутся такими нашему человеку.
И нет никакой бюрократии — всенародный праздник. Непослушания, возможности побыть детьми, одеться кем заблагорассудится, пообезьянничать. Подурковать, и никто тебя не осудит.
Заявляется, что во время гей-парада любой может смело заявить о своей нетрадиционной ориентации, не опасаясь быть непонятым или осмеянным.
В Амстердаме это все уже не очень актуально. Тут и намека нет на осмеяние; спросить кого, что это такое, — никто не поймет. Именно поэтому в амстердамском гей-параде шоу преобладает над политикой. Даже несмотря на то, что его поддерживают основные политические партии. В ЛГБТ-сообществе карнавал критикуют: дескать, он вытесняет правозащиту и подменяет собой первоначальный смысл борьбы за гражданское равенство. А участие трансвеститов, сексуальных субкультур, полуобнаженка — оцениваются как искажающее представление общества об ЛГБТ-движении, дискредитирующее саму идею толерантности и провоцирующее гомофобию.
Почему не трещат трусы?
А еще — ни одного конфликта в толпе, намеренного толчка, даже из-за места у набережной. Недели в Челябинске не проживут эти люди. А в Ленинск-Кузнецком — и трех дней.
Доброжелательность повсеместная. И понятно, что не в этот лишь день, — всегда. Но такое, как у нас, допустим, на Кавказе, — чтобы незнакомца в дом звать с улицы на чаепитие, — представить невозможно, конечно. Прайвеси и еще раз прайвеси.
Говорили, что в небольших голландских городах, даже в городке с русским названием Анна-Павловна, на севере, тоже будут проводить свои парады накануне амстердамского. Но не проводили. А я так надеялся, что в нашем Алкмааре состоится свой гей-парадишко, чтобы взглянуть, как это происходит в провинции…
А еще никто не выпячивает свою национальную принадлежность, не размахивает национальными флагами. Нет примет того, что вот эта группа в полосатых купальниках, например, из ЮАР, а те трое с боа вокруг шеи — перуанцы. Что вполне объяснимо: демонстрация государственной символики намекала бы на исключительность и противоречила бы главной идее парада — единения всех со всеми.
Я думал, везде будут трахаться, всюду будут трусы трещать от вожделения. В реальности мы дважды видели короткие поцелуи мужчин, несколько раз — мужские пары, держащиеся за руки. Да, повсеместно летали воздушные шары в форме жизнерадостных пенисов. Но кого сейчас удивишь жизнерадостными пенисами, это же повседневность.
Сиськи — и те заметили только раз, да и то мельком: гражданка молниеносно задрала футболку и тут же опустила. Словно это дурной тон, нарушение приличий. В общем, ощущение такое сложилось, что попал не столько в «Голубую устрицу», сколько на иммерсивный спектакль Серебренникова.
Такой в целом целомудренный разврат получился. Благопристойность, органично сочетающаяся с грехом. А также четко организованный хаос. На второй день после парада уже почти не было заметно никаких его свидетельств, если не считать концерта на площади Дам. Только редкие флаги-радуги, торчащие из окон жилых домов и с балконов. Амстердам позволил себе всего лишь полтора дня шабаша.
Так и зачем все это демонстрировать? Гетеросексуалы же не проводят парадов? Но дело не в сексуальности, не в голых жопах, вернее — не только в голых жопах. А во внутреннем убеждении, что помимо тебя и таких, как ты, существуют на свете не такие, как ты, другие, всякие, разные, и каждому есть место на земле, а не только в разделе медицинского справочника, посвященного перверсиям. Тут основной смысл в принятии всех форм жизни. Соответственно, и сексуальность эта гейпарадовская больше внешняя, чем внутренняя, — потому и не возбуждает. Как статуя из греческого зала. Мало ведь кто возбуждается, глядя на Венеру Милосскую.
И зачем это все?
Прилетев в Москву, из аэропорта мы поехали на такси. Разговорились с водителем, немолодым москвичом. Он завел речь о выборах мэра — «пидараса в хорошем смысле слова», как сам выразился, о пресловутой тротуарной плитке, о парке «Зарядье», где «камеры наблюдения фиксируют небывалый всплеск занятий сексом», и о том, как прекратить этот вандализм.
— А вы знаете, в Амстердаме есть такой Фонделпарк, -какого нигде в мире больше нет, — говорю. — Лет десять назад городская администрация позволила легально -заниматься там сексом всем, кто совершеннолетний.
— И зачем это все?
— Ну, они решили, что нет никакого смысла запрещать людям то, чего нельзя запретить. Главное, подальше от детей и чтобы не мусорить.
— А-а, — сказал таксист неопределенно, — ну, это Европа, с жиру бесятся.
Узнав, что мы были на гей-параде, он тут же, не спросив, хотим ли мы этого, заранее похохатывая, принялся рассказывать анекдот:
— Врач говорит пациенту: «Вы, главное, не волнуйтесь. Эрекция при массаже простаты — это нормально». Пациент отвечает: «Но у меня нет эрекции». А врач — ему: «Это я про себя».
Черт подери, вот мы и снова дома, слава богу.
