— А санитары-то наотрез отказались отрывать мумию от дивана. Нет, сказали, мы на такое не подписывались. Валентина Павловна Абрамова практически вросла в ткань обивки. На подушке виднелись прилипшие к ней клоки волос, сукровица. Плюс запах. И тогда наши находчивые милиционеры придумали вот какую штуку. Двум парням, «сидевшим на сутках» или, канцелярски выражаясь, отбывавшим пятнадцать суток за хулиганство, предложили: «Вынесите мумию на улицу, погрузите в труповозку, мы вас сразу отпускаем по домам». Парни согласились. А еще, что самое смешное, чтобы уж заодно и, как говорится, два раза не вставать, их записали в понятые, подсунули протокол.
Режиссер-документалист Валерий Отставных буднично рассказывает о шокирующих воображение подробностях своего нового, четвертого по счету фильма под названием «В поисках Валентины Абрамовой». Кинолента рассказывает трагическую историю жизни и смерти одинокой пожилой женщины, пенсионерки из городка Щекино, районного центра в Тульской области, которая умерла всеми брошенная и забытая в своей квартире и пролежала там, мумифицировавшись, 13 лет, с 1995-го по 2008-й.
Фильм уже снят, монтируется, в октябре-ноябре будет готов. Скорее всего, его покажут на фестивале «Артдокфест».
— Пришли вскрывать квартиру — она жила в однушке. Жилищники, участковый, слесари. Дверь была изнутри заперта — на два замка и цепочку. Несколько шагов внутрь сделали и ахнули. Еще бы — такое-то увидеть! Вызвали следователя. 25 марта это все происходило. А 4 февраля дело закрыли за отсутствием состава преступления. В морге, после судмедэкспертизы, она пролежала еще почти месяц. Говорят, потому, что у государства не было денег, чтобы ее похоронить. Это тоже очень часто случается — мы проанализировали, пока снимали. Невостребованные, мумифицированные трупы месяцами, даже годами лежат в моргах… Только после статьи местной журналистки деньги нашлись, и Валентину Павловну наконец предали земле.
***
Для Валерия Отставных «В поисках Валентины Абрамовой» — не просто фильм, не только и не столько кино, сколько акт искупления вины. Своей вины, частной, индивидуальной. И общей тоже, коллективной.
Дело в том, что Валентина Абрамова умерла в трех остановках от его квартиры — вот от этого стула, говорит, на котором я сейчас сижу.
— Я как узнал об этом случае, стал думать, представлять. Пока она там лежала одна столько лет, рядом со мной — рукой подать, я ведь чем только не занимался: рок-н-роллом, бухал, потом воцерковился и работал в церкви, подался в журналистику… Происходили какие-то события. Глобальные и не очень. И у меня в жизни, и в жизни страны, мира: Чечня, Ельцин, башни-близнецы… А до нее все это время никому не было решительно никакого дела. И во мне родилось и постепенно укоренилось вот это какое-то иррациональное чувство личной вины. Не знаю, чем это объяснить. Если рассуждать логически, почему я должен знать о том, что происходит в многоквартирном доме в трех остановках от меня? В конце концов, если бы такое произошло в моем доме или подъезде — еще понятно: я мог бы упрекнуть себя, что не обращал внимания, проявил бездушие. Но тут…
Чувство вины было настолько сильным, что Валерий Отставных решил: не успокоюсь, пока не сниму фильм. В 2013 году он приступил к съемкам. Но в его жизни произошли трагические события — умерла мать, и он работу отложил. Активно съемки шли последние два-три года.
— К тому же все это мои темы, моего творчества, моего документального кино, которым я занимаюсь с 2005 года. Одиночество, смерть, старость — то, что меня интересует глобально. Вот это все мое, и этот фильм — однозначно мой.
— В процессе съемок вы встречались с массой людей, чтобы понять, как такое могло случиться — чтобы человека забыли на 13 лет. С соседями Валентины Абрамовой по дому, сотрудниками ЖКХ, пенсионного фонда, социальных служб, полицейскими. Вы заметили какой-то отклик — пусть не появление чувства личной вины, но, может, кто-то попытался взять на себя ответственность за произошедшее?
— Только одна женщина, ее соседка. Она сказала: «Понемножку, наверное, мы все виноваты».
Это фраза, кстати, прозвучит в фильме.
***
Валерий Отставных спрашивал у всех: «Как вы думаете, кто виноват?» Каждый перекладывал вину на другого, отводил ее от себя, оправдываясь таким образом. Государственные службы, как водится, футболили режиссера что есть силы.
Соседи утверждали, что Валентина Абрамова сама виновата: замкнута была, не здоровалась, а вот если бы вела себя как все, спускалась бы во двор, например, разговаривала с людьми, участвовала в застольях, то они, конечно, обратили бы внимание на ее исчезновение. И вообще, добавляли они, это дело Пенсионного фонда — следить за пропавшими пенсионерами! Между тем в Пенсионном фонде режиссеру сказали так: «Мы тут вообще не при делах. Абрамова пенсию не забирала, мы пенсию заморозили на полгода, потом и лицевой счет аннулировали — все по инструкции».
Говорили, что почтовый ящик Валентины Павловны был забит квитанциями по квартплате. И когда сумма задолженности составила 42 тысячи рублей, они просто перестали приходить. Затем одна УК ушла, появилась новая, и там говорят теперь, искренне удивляясь: «А мы при чем? Мы же недавно взяли дом в обслуживание!»
Участковый вообще отказался общаться, как и все сотрудники полиции. Написали только: «Забота об одиноких — проблема не наша, а социальных служб, с которыми у нас налажено плодотворное сотрудничество». Социальные службы в свою очередь заявили, что никакого сотрудничества с полицией не ведут, тем более — плодотворного, и с медиками тоже. Сказали так: «Вот если нам позвонит сам нуждающийся или его соседи, тогда мы обязательно откликнемся».
— Я, помню, спросил в департаменте социальной защиты: а вот никогда не приходило вам в голову просто создать банк одиноких людей? — говорит Валерий Отставных. — Мне ответили: «Мы сейчас как раз этим и занимаемся». То есть до нашего прихода они об этом думать не думали, а тут что-то на них снизошло, благодать какая-то!
— Получается, все дело в вечной нашей неразберихе, когда все отвечают одновременно за всё, а по факту — ни за что?
— Получается, все дело в том, что одни свои обязанности выполняют формально, строго по предписаниям, как Пенсионный фонд. А другие не выполняют вовсе.
Я спрашивал у замруководителя Пенсионного фонда по Тульской области: «Где-нибудь в ваших инструкциях мелким-мелким шрифтом не записано, случайно, чтобы сотрудник фонда звонил в полицию, если человек целый год не приходит за пенсией?» Она ответила: «Это не входит в наши обязанности». С другой стороны, всем известно, что участковые раз в полгода должны обходить проблемные квартиры, а работники ЖКХ — обходить дома и квартиры весной и осенью: узнавать, не текут ли трубы, все ли в порядке со стояками, исправно ли работает вентиляция. Не обходят. На хрен посылают и инструкции, и обязанности! Ну, не платит человек и не платит. Даже выяснить никто не захотел, в чем причина. Взяли и вычеркнули человека из всех бумажек, а заодно и из жизни.
***
— Так вы сняли фильм о человеческом равнодушии или об одиночестве?
— И о том, и о другом. Условно фильм делится на три неравные части. Первая часть — журналистское расследование. Мы хотим ответить на единственный вопрос: «Как такое случилось?» Во второй — пытаемся рассказать, кто такая Валентина Павловна Абрамова.
Чтобы восстановить ее образ, Валерий Отставных ездил в Брянск, где она всю свою жизнь работала преподавателем музыкальной школы имени Чайковского. Там многое узнал о ней от ее коллег. Что она, по всей видимости, была интровертом по натуре. Жила одинокой, без семьи и детей, с мамой, пока та не умерла. Что играла на баяне и аккордеоне.
Соседи рассказывали ему, что иногда слышали, как из ее квартиры доносятся звуки музыки. Она пела на кухне, кажется, когда посуду мыла или еще что-то делала по хозяйству… Некоторые слышали аккордеон. Одну героиню фильма режиссер спросил: «Что Валентина Абрамова могла петь, “Во саду ли, в огороде”, может быть?» Та ответила: «С таким-то уровнем образования? Она же заведовала отделением народных инструментов!» «А что тогда?» — продолжал он настаивать. «Например, романс “Соловей” Алябьева». «А что могла бы играть? Народное что-то?» «Да вы что, аккордеон — это очень серьезный инструмент. Могла бы Баха — токкату и фугу ре минор».
Вот так и получилось, что во второй части фильма звучит Бах, а в конце — «Соловей».
А третья часть посвящена поиску места погребения Валентины Павловны. Искали долго — целый детектив. В результате на старом кладбище Щекино нашли участок, где хоронили невостребованные тела. А все могилы уже ушли под землю, поэтому каждая — это просто яма. Таблички заржавели, надписи с именами и фамилиями стерлись, так что невозможно точно определить, где похоронена именно она. Крест поставили на пересечении дорог, чтобы видно было людям.
— Я думал сделать красивый конец, — рассказывает Валерий Отставных. — Собрать героев фильма, из местного храма пригласить священника, отслужить сообща панихидочку. Ведь многие говорили мне, даже на камеру: да-да-да, мы обязательно приедем. В результате никакого «сообща» не вышло — все поотказывались, никто не приехал. Нас было только трое: я, оператор Леша Зотов и священник. А потом вдруг пошел дождь, такой мелкий-мелкий, моросящий. Не знаю, с чем это связано. Это в фильме будет видно.
***
— Как для себя объясняли соседи, почему бабушка пропала?
— У них было две версии. Первая — сдали в дом престарелых. Эта версия отпала, когда потенциально новые жильцы, перед тем как вскрыть квартиру, искали ее по местным домам престарелых и не нашли. Вторая версия, которую все как один выдвигали: она много раз лежала в областной психиатрической больнице, в какой-то момент там и умерла, потому что была сумасшедшей. Откуда взялась эта мысль у них — бог знает… Это они так задним числом, наверное, себя успокаивали. Ну, мы подняли своих людей, все архивы за несколько десятков лет, и выяснили, что Валентина Павловна Абрамова ни разу не лежала в областном психиатрическом стационаре. Может, она и была человеком замкнутым, даже наверняка. Но точно не сумасшедшей.
— Но ведь обычно такие трупы выдает запах?
— Кстати, да — дети. Им тогда было пять-шесть лет, любопытные. Теперь они взрослые, мы с ними говорили. Они думали, что там какое-то чудовище живет. Даже на балконе что- то страшное мерещилось. Они подходили к двери, заглядывали в щелку. И оттуда шел очень неприятный запах. Я спрашивал их: «Скажите честно, вот вы чувствовали этот запах, а родители ваши могли его не чувствовать?» Они отвечали: «Нет, не могли».
— Слушайте, а, может быть, отчасти правы соседки? Ну, вот если человек осознанно выбрал одиночество как образ жизни? Не кажется ли вам, что ответственность здесь обоюдная: не только на обществе лежит, но и на самом человеке?
— У нее не было выбора. Она была одинокой в силу своей судьбы. У нее не было ни мужа, ни детей, ни родственников, а если кто и был, тот бросил.
***
— В нас как-то укоренено убеждение, что человеческой сущности не подходит одиночество. Но чувствовать себя одиноким — так же естественно, как чувствовать радость или печаль, — говорит Светлана Корчагина, кандидат психологических наук, автор книг «Психология одиночества», «Генезис, виды и проявления одиночества». — У изоляции с одиночеством может быть много общего, а может не быть вообще ничего. Например, монахи-отшельники намеренно выбирают путь изоляции, но не чувствуют одиночества. Когда исследователям удается пообщаться с ними, они утверждают, что речи об одиночестве в мире веры быть не может. А бывает и так, что у человека есть жена, дети, родители, приятели, коллеги, друзья, но при этом он испытывает жесточайшее, деструктивное для личности одиночество. И это намного страшнее добровольного уединения.
— Одно из главных достижений нашей цивилизации — у человека появилась возможность жить одному, — считает философ, профессор Виталий Куренной. — Эта черта современной культуры важна для понимания того, что такое современность, модерн: человек может самореализоваться как индивид, как личность безотносительно к какому бы то ни было сообществу. Модерн предполагает, что человек может не только в сфере интимных отношений, но и в профессиональной реализоваться самостоятельно. Сложилась уникальная цивилизация, которая создала условия и возможности для того, чтобы состоялся индивидуум. Мы можем найти отголоски этого где-то в Древней Греции, в полисной культуре, но там это распространялось на небольшое число людей, многие были исключены: рабы и прочие. А модерн пытается соорудить такую конструкцию, где такое возможно для всех. Не всем, правда, нравится.
***
— Валерий, но вы же сами говорите, что ваша героиня пряталась от соседей, двери закрывала, как только кого увидит?
— Это не оправдание. Это не снимает ответственности с нас, с окружающих. За то, что мы не обращаем внимания на людей, которые выбрали такой способ существования. Она умерла, скорее всего, от жажды — там кружка стояла пустая у дивана. Я уверен, что она просто не смогла дойти до двери и позвать людей на помощь. Не по-христиански все это. Ладно, пускай человек такой, живет он так… Но наша ответственность в чем? Чтобы хотя бы его контролировать. В комфортном он состоянии или ему нужна помощь, раз его не видно и не слышно. Вот пропал Володя Веселкин, бывший фронтмен группы «Аукцыон», мой хороший знакомый. Он выбрал одиночество как образ жизни. Люди звонят, пишут со всей страны: куда делся, почему дверь заперта в квартиру и никто не открывает, по телефону не отвечает, полгода его нет — могли убить, надо подать заявление на розыск в «Лизу Алерт». А его очень женщины любят, Владимир Олеговича, такие, знаете, за тридцать, из богемы, мира искусства. И все они пишут одно и то же: «Мы не хотим лезть в его личную жизнь, но нам важно знать, что он жив и с ним все в порядке, что он ни в ком и ни в чем не нуждается, а сидит взаперти и читает святых отцов, согласно им самим выбранному пути». Это, кстати, очень хорошая психотерапевтическая формула в православии. Как преодолеть расставание? Просто молиться за человека: «Дай ему, что он хочет, — счастья. А мне больше и ничего и не нужно от него». Вот так преодолеваются страсти, привязанности.
***
— По-вашему, для окружающих совсем не должно быть разницы, вынужденно человек одинок или осознанно?
— Я, вообще говоря, тоже одинокий. Но не потому, что я так хочу и это мой выбор. Так сложилось. Мы с мамой жили. Она в 2015 году умерла. И, может быть, это смешно прозвучит, но, работая над фильмом, я пришел вот к какой традиции. Перед тем, как лечь спать, я закрываю дверь на ключ, вытаскиваю его из замка и вешаю на крючок. Потому что знаю, что у моей соседки Ирины за стеной есть запасной ключ. И еще есть у лучшего моего друга, в соседнем городке, туда сорок минут езды. У него большая семья, восемь детей. И я ему говорю: «Юр, ты хотя бы раз в неделю, хотя бы раз в две недели, пожалуйста, звони мне, а. Ну просто так, тебе же не будет это тяжело, и если я не отвечаю раз, другой, третий — пожалуйста, приезжай ко мне, узнай, что со мной, жив ли я». Потому что, честно говоря, мне не хотелось бы тринадцать лет, как Валентина Павловна Абрамова, лежать в виде мумии на родительской кровати и смотреть в потолок.
— А Юрий сам не мог догадаться?
— Мы близки. Но он не хочет навязываться. Он очень деликатный. Просто не подумал об этом. Он же не видит, как я живу и как я закрываю дверь на ключ. Он абсолютно уверен, что я доживу до восьмидесяти лет. А я-то абсолютно уверен, что не доживу. Он не мог себе представить, что у меня есть такой страх. Это представить трудно, я понимаю, когда у тебя восемь детей. Так что дело не в том, что он равнодушный. Теперь он постоянно мне звонит, интересуется, чем я занимаюсь, как дела.
***
— Миссия есть у вашего фильма? Что хотите сказать людям?
— Друзья мои, не поленитесь, узнайте хотя бы, кто живет с вами вместе на одной лестничной клетке.
— То есть начните с малого?
— Да. Узнайте, кто у вас — ближний. Потому что когда Христос сказал «Возлюби ближнего своего, как самого себя», он имел в виду не единоверцев или родных, а любого человека, который находится рядом физически. Мы сейчас оказались в постхристианской реальности — или даже в антихристианской. Когда невозможно понять, кто твой ближний, потому что мы не знаем своих ближних. Поэтому у нас нет никакого к ним отношения: ни положительного, ни отрицательного.
— Какой вы главный вывод для себя сделали, сняв фильм?
— Мы боимся брать ответственность за окружающих. Может, мы не привыкли стучаться и спрашивать: «Извините, вам ничего не нужно, может, чем-то помочь?» Но мы еще и не хотим, какая-то лень у нас есть внутренняя, душевная, эмоциональная. Лень знакомиться с соседями, особенно которые недавно въехали в дом. Это же требует энергетических затрат, а тратиться мы не желаем. Мы не можем это преодолеть, замкнулись каждый в своем мире, в своих четырех стенах. Сейчас многие вспоминают коммуналки, как ставили столы во дворе и играли в домино, как женщины судачили на лавочках… Я их понимаю. Я вот маленький был. Меня привозили в Москву, к отцу. Это район Яузы, Ботанического сада. И было очень душное лето, я помню, в начале 1970-х. Так, что в квартирах невозможно было спать. И мы все вместе выходили на улицу, ставили раскладушки, расстилали матрасы. Спали ночью и ничего не боялись. Даже намека не было, что кто-то или что-то может нам угрожать.
***
Валерий Отставных ностальгически крякает: «Эх». В том смысле, что сами своего счастья не сознавали.
А мне тем временем вспоминается наш дом с дрянной звукоизоляцией. Чуть какой шум — кто-то сверху сразу принимался долбить железякой по батарее отопления. Стук раздавался всякий раз, когда одни соседи начинали сверлить стену, другие на полный напор включали воду в ванной, а третьи, например, темпераментно занимались любовью.
Однажды отбиваю кусок мяса на кухне, и вдруг — предупреждение «полицейского тишины»: семь резких ударов с равными интервалами (нам всегда мерещилось слово «хулиган»), а следом через паузу еще два — как восклицательные знаки.
Однако ни на кого эти сигналы никогда не действовали, все продолжали заниматься своими делами: перфоратор, душ, секс, говядина. Одна порция ударов, вторая, третья — «хулиган», «хулиган», «хулиган». В конце концов, самодеятельная морзянка прекращалась.
Изредка мы отвечали тем же, смеха ради. Очевидно, думали мы, барабанящему важно не столько утихомирить соседей, сколько продемонстрировать свое недовольство; можно же просто сходить к ним и объясниться.
Кто этот человек? Мы нафантазировали себе такой образ: старуха-шапокляк, из мещанок, коренная москвичка, читает Толстую с помощью лупы, страдает диабетом, живет одна, но есть дети и внуки, которые навещают ее дважды в месяц, не чаще; стучит чапельником.
Поначалу бабкины упражнения нас раздражали. Потом мы привыкли, и они стали фоном нашей жизни. Потом даже затеяли игру: кто угадает, сколько секунд ей понадобится, чтобы отреагировать на новый шумовой вызов.
А еще потом мы поняли, что для нее батарея — то же самое, что для нас Фейсбук. Позволяет сообщить миру: я здесь, я существую, не дождетесь.
А потом стуки пропали, нет их и нет, несколько месяцев. Может, бабку вывезли на дачу? Но лето кончилось. Мы переживали: не случилось ли чего, не померла ли. Нам было некомфортно.
Да что там говорить: мы скучали.
А главное, никак ведь мы не могли получить новостей — ни этаж, ни номер квартиры нам неизвестны. И вообще, может, это никакая не бабка, а дед.
Мы уже были готовы к тому, чтобы ближе к полуночи воткнуть в компьютер колонки и выпустить на волю АС/DC. Ну а как еще?
Но тут бабка сама постучала. Слава тебе господи, сказали мы синхронно.
***
— Валерий, вы приблизились к ответу на вопрос, почему наше общество все более атомизируется?
— Сильно изменился уклад жизни. Раньше не было интернета. Чтобы вызывать «скорую» маме, я бежал на верхний этаж к тете Лиде, кричал: «Тетя Лида, маме плохо!» И тетя Лида не просто давала позвонить, она спускалась узнать, что случилось, помочь, если надо. Сегодня многие живут в сети… в соцсетях. Вот есть у меня крестник, ему двадцать два. Он сказал одну страшную вещь — родители обалдели, кум и его жена. Он сказал: «Я не хочу становиться взрослым». Такое, знаете, поколение Питеров Пенов. Ему проще создать виртуальную реальность, чем идти на улицу и решать что-то, брать ответственность на себя. И его устраивает жизнь внутри компьютера, устраивают уровень, глубина и способы цифрового общения.
— Атомизация — это следствие общественно-экономических причин либо нравственных? Либо все в комплексе?
— Я думаю, что общественно-экономических — постиндустриального общества, которое требует все более интенсивного труда. Очень много сейчас люди работают, очень. Звонишь человеку, а он отвечает: «Извини, у меня сейчас дел по горло, потом как- нибудь». И другой, и третий. Все стали невероятно деловыми, понимаете ли.
***
Петр и Елизавета — современные затворники, герои фотопроекта Натальи Ершовой «Путешествие на край комнаты», который опубликован в этом же номере «РР» (см. с. 20). Он учился на географическом факультете МГУ, зарабатывает, делая массажи. Она работала и училась в НИУ ВШЭ, пишет картины и ведет индивидуальные занятия по йоге.
О том, почему они выбрали этот образ жизни, рассказывают вот как:
— В нашем доме всегда конец августа, в воздухе аромат сандала и тепла. Мы остаемся тут, в этой капсуле времени, потому что другой мир нам, по сути, не нужен. Мы сами раскрасили стены, поселили на них духов и лес, мы выстроили этот маленький мирок теплой комнаты, из которой больше не захотели уходить, — говорит Лиза.
У Петра свой взгляд, менее романтический:
— Взаимодействие с людьми чаще не доставляет удовольствия. Недостаток любопытства и любви к ближнему своему делает из тебя хикки. (Хикикомори, буквально «нахождение в уединении», — японский термин, обозначающий людей, отказывающихся от социальной жизни; зачастую они не имеют работы и живут на иждивении родственников). Где отсутствие общения способствует сохранению спокойствия, к которому все по итогу и стремятся.
***
— Одинокий образ жизни — это и хорошо, и плохо. Его влияние на людей очень индивидуально, — продолжает психолог Светлана Корчагина. — Есть люди, которые нуждаются в одиночестве. Оно им просто необходимо как временное состояние. Ведь одиночество — необходимое условие самопознания, переоценки чего-то важного в жизни, самоактуализации, наконец, присоединения к Вере, может быть. Таким образом, одиночество не всегда несет в себе знак «минус» для личности. Когда человек «наедине с собой», он может осмыслить свои желания, возможности, принять себя таким, каков есть. Это время для отдыха, самореализации и самовыражения. Именно это, самоактуализацию, Маслоу поставил на вершину своей знаменитой пирамиды потребностей. Добраться до нее можно, только если с нижними уровнями потребностей все в порядке: человек сыт, отдохнул, чувствует себя в безопасности, чувствует признание и любовь окружающих, ощущает свою принадлежность к социальной группе. Если у человека все хорошо, он реализовался, а потом выбрал одиночество, это скорее говорит о «положительном уединении». Если у человека все плохо и он не находит в себе ресурсов это как-то исправить, изменить свою жизнь или просто этого не хочет — тогда, конечно, его одиночество негативно сказывается на личности.
Философ Виталий Куренной предпочитает рассуждать об одиночестве с позиций жизней — частной и общественной.
— Величайшее достижение модерна — это размежевание публичной и приватной сфер, — говорит профессор. — Оно тоже никогда никому не было известно ранее. Потому что человек традиционного общества неотделим от своей роли в нем. Он полностью исчерпывается и в домашней, и в приватной жизни тем, что играет и на публичной сцене. А модерн дает вам возможность, например, работать в офисе, но при этом никого не должно интересовать, что вы делаете на отдыхе. Хотя «прекрасные» примеры нашего прошлого показывают, что можно пытаться и ликвидировать эту раздвоенность, и тогда вашу личную жизнь будут обсуждать на партсобраниях.
***
— Валерий, по-вашему, все-таки бытие определяет сознание?
— Я думаю, люди не стали хуже. У меня первое образование режиссерское, а второе богословское — Свято-Тихоновский университет. Так вот, я как богослов скажу, что очень сильно изменился мир вещей, а сам человек в глобальном смысле не изменился; он просто, приспосабливаясь, по-другому начинает жить.
— Одиночество для вас — это что такое?
— Когда была жива моя мама, я не чувствовал одиночества. Сейчас вот чувствую. Но тут вот какая странная психологическая вещь. Я, допустим, сижу один дома и думаю: «Блин, хоть бы кто ко мне в гости приехал, мы бы с ним чайку попили, поговорили по душам на кухне». И вот приезжает один хороший человек, знакомый. И вроде бы места достаточно — у меня двушка, и комнаты раздельные. И вот он живет у меня день, два… А на третий — я уже нервничаю, думаю, когда же он уедет, чтобы я мог походить по дому в трусах, чтобы на паласе, никого не стесняясь, поваляться. Что это такое — я не понимаю. Наверное, я уже испорчен этой одинокой жизнью, привык.
При всем при том мне все равно не хватает общения. Я заставляю себя куда-то ехать, к кому-то идти в гости. Я не сторонник абсолютного, радикального одиночества. Одиночество для меня хорошо и полезно в меру.
Я считаю, что всем людям требуется одиночество, уединение на определенное время — кому больше, кому меньше. Я бы предпочел, чтобы у меня был маленький домик, стоящий на целой улице с такими же домиками, и в каждом — чтобы жил мой друг. И вот я вечером иду к кому-то или кто-то идет ко мне, и мы, потягивая пивко, разговоры разговариваем всякие, а потом каждый отправляется к себе спать.
***
— Есть много в модерне вещей, которые стоит ценить, — продолжает философ Виталий Куренной. — Например, всеобщее равенство. Когда у вас есть сообщества, сильные структуры гражданского общества, то вы ликвидируете вот этот тезис, что все равны как индивидуумы, у вас появляется сословное общество, и, как утверждают некоторые исследователи, мы на пути именно к сословному обществу — может, в нем уже даже и живем. Тезис об одиночестве, — говорит он, — нельзя понимать в том смысле, что речь идет о каких-то угрюмых мизантропах, людях из подполья. Аристотель говорил, что самое важное, что может нам дать полис, — это дружеское общение. А оно предполагает, что вы как индивидуумы независимы друг от друга. Между тем все остальные типы коммуникации построены на том или ином типе зависимости. Поэтому наилучший вариант — это общение одиноких в каком-то смысле людей, людей самостоятельных. И модерн дает такую возможность.
— Сложно дать определение «синглам», — как бы вторит философу психолог Светлана Корчагина. — Они тоже в каком-то смысле живут вместе: ходят друг к другу в гости, общаются. Несмотря на отсутствие семьи и детей, есть друзья, есть круг общения, где человек чувствует себя хорошо. Он чувствует, что его принимают такие же люди, как он сам. И получается, что синглы — это форма социальной изоляции, которая в то же время является формой социальной жизни. Одиночки не одиноки.
***
— Мне кажется, это ненормально, когда человек запирается в четырех стенах, — рассуждает Валерий Отставных. — Человек все-таки существо общественное, социальное. Любого интроверта все равно тянет вовне. Дело ведь не в том, что я сижу в квартире, а в моем отношении к окружающим. Можно пребывать в одиночестве, находясь в толпе. Вот в Москве накатывает на меня паника, ужас. Потому что масса людей, и никого из них я не знаю. И меня никто. И я ни с кем не могу поговорить.
Я сам провел затворником четыре года, редактируя один сайт. И вся моя работа, весь мир были сосредоточены тут, в компьютере. Когда я выходил на улицу что-то купить, у меня возникало неожиданное ощущение дискомфорта. Как у космонавта, который высадился на другую планету.
***
— Жители таких мегаполисов, как Москва или Петербург, в целом существуют в изобилии — в ситуации, когда потребности относительно легко удовлетворить, — продолжает психолог Светлана Корчагина. — Но иногда человек может заплутать в этом изобилии, потеряться, ему попросту все надоедает. Нет духовной жизни, нет истинной близости, единения с другим человеком и нет сил, ресурсов на это. Тогда он душевно, психологически один. В таком состоянии ему необходимо одиночество — в том числе чтобы разобраться в себе, своих желаниях или просто для того, чтобы уйти от мира, который его ранил. И это переживается очень даже непросто. Поэтому «синглов» среди жителей крупных городов больше.
Евгений — еще один герой фотопроекта «Путешествие на край комнаты». Он работает веб-программистом, не женат и жениться не собирается. Лет через пять видит себя ведущим программистом в Литве или Эстонии. Почему он стал затворником? На этот вопрос отвечает так: «Меня сильно стало угнетать нахождение в обществе, которое живет по программе и мыслит стереотипами. Если ты не делаешь, как они все, то ты становишься изгоем. Я и стал изгоем и не жалею об этом: жить тупой бессмысленной жизнью по программе — не для меня». Что бы он хотел изменить в современном обществе? Все, отвечает: менталитет быдла хотел бы изменить, а то везде ссанина, мусор, грязь, алкаши.
***
— А в Щекино, Валерий, вам комфортно?
— Сейчас — нет. Потому что почти все мои ровесники — кто спился, кто умер. Раньше было проще: полно знакомых, как в большой деревне: ты — «здрасьте», тебе — «здрасьте», и так на каждом шагу. Но у меня, по крайней мере, есть реперные точки. Ирина — соседка, Юра — друг. Есть люди, которым я могу позвонить, с которыми могу пообщаться.
— Как вы считаете, случай Валентины Абрамовой — частный? Это стечение обстоятельств или признак тенденции?
— Подобных случаев я обнаружил множество. Например, дедушка двадцать лет пролежал в Екатеринбурге. Преподаватель в Санкт-Петербурге — в общежитии университета МВД… И мужик-то молодой, пятьдесят лет всего. Все не приходил на занятия. А в комнату к нему даже никто и не додумался заглянуть. Или взять недавнюю историю о тотальном одиночестве, когда мужчина шестидесяти шести лет был найден в объятьях самодельной куклы, сделанной им из тряпок и двух грелок, изображавших женскую грудь… Тот же следователь Ремизов, который занимался делом Валентины Абрамовой, рассказывал, как однажды зашел в квартиру, а там гражданин мертвый сидит, облокотившись на стол, — тоже мумия. Перед ним початая бутылка водки, банка консервов, газета. И свет горит в коридоре. Знаете, сколько он так сидел один, — по газете определили? Шесть лет! Шесть!
