Мало ли что
Улица Хабарова, 16. Тот самый злополучный шахтинский адрес. Верхний угол дома снесен, словно какое чудовище из «Войны миров» долбануло клешней. Или снаряд 152-миллиметровый попал. В украинском Донецке приходилось очень похожее видеть. Людям местным, кстати, в первые секунды после взрыва такое шальное предположение и пришло в голову: от соседей что-то прилетело. А и немудрено: до границы всего ничего — двадцать шесть километров.
В воздухе тянет гарью. Но следов горения, пожара — нет.
Четыре квартиры на восьмом и девятом этажах разрушены полностью; те, что рядом, повреждены. В соседних пятиэтажках кое-где выбиты стекла. Еще можно разглядеть какие-то приметы — предметы нехитрой обстановки, свидетельства жизни, в общем-то, беззаботной, как теперь получается. Полотенца, трепещущие как белые, признавшие поражение флаги, балконный скарб.
Вот там, на кухне суетилась, наверное, пожилая Людмила Власова. В той спальне Виктория Ларикова, на ночь глядя, возможно, сидела за компьютером в соцсетях. А в той комнате, похоже, собиралась за ужином семья Пашутиных — родители и двадцатичетырехлетняя дочь, симпатичная очень. Всех их, пятерых погибших, фотографии можно увидеть недалеко, около заправки, — только дорогу перейти. Там, в открытой и шаткой на ветру палатке, придумали наспех временный мемориал: на горке гвоздик лежат в ряд портреты. Там же служили панихиду. Палатка выглядит обособленно, никого из прохожих не привлекает, и будто не относится к пострадавшему дому. Издали кажется, что это цветы продают.
— Похоронили и забыли, — вздыхает стеснительная тетушка, переминаясь с ноги ногу около шестнадцатого дома, — грехи наши тяжкие.
Она ждет сына, который снимает жилье во втором подъезде, рядом с тем, что взорвался. Хочет в который раз попытаться убедить его отсюда переехать, мало ли что — как же теперь жить в таком доме, ведь все время будешь нервничать, а вдруг пропустят трещину или обманут, скажут, живите, а дом аварийный. Но сын ни в какую, не хочет переезжать, нравится ему тут — у меня в квартире все нормально, говорит.
— Своенравный он у меня, дурак молодой, опыта нет, не знает, что смерть — она рядом с каждым ходит.
Тетушка кивает в сторону разрушенных квартир.
— Несправедливо все это. Допустим, ты перебегал дорогу, и тебя сбила машина. В этом есть и твоя вина. А здесь?! Спишь себе, спишь, и вдруг у соседей взрывается. И вот ты уже неживой. Хоть и невинный. Ну как так-то, а?! Соседей ведь не выбирают. Или выбирают, как вы думаете? Я вот в другом месте живу, и у меня бабушка-соседка за стенкой. И тоже я боюсь: все думаю, что она там со своим газом-то делает, неровен час, забудет выключить или баллон притащит!
Поскольку следствие предполагает, что именно в квартире, где проживала пенсионерка Людмила Власова, был эпицентр взрыва, то люди на нее и склонны теперь сваливать вину за случившееся. Даже несмотря на выяснившиеся обстоятельства ее жизни: продолжала трудиться, была эффективным работником, и ни о какой там деменции или старушечьих странностях речи не шло.
Спустя три дня здесь, на улице Хабарова, никого нет, даже зевак. Только ремонтники, газовики и милиция в оцеплении. Да припаркована «буханка» с надписью по борту «Заплати долги Водоканалу». Изредка туда-сюда по ледяной земле, балансируя, ходят жильцы дома с баулами и пакетами — забирают из тех квартир, откуда разрешено, свои вещи. Не теряющие равновесия, судя по их деловому виду, — ни душевного, ни физического.
Претензий нет
Валерий Романов жил на седьмом этаже, прямо под квартирами, разрушенными взрывом. Было начало седьмого утра, жена спала, а он — уже нет. И тут ад. Грохот, разбитые стекла, внезапная глухота… Выбежали на улицу в чем были, ничего не понять, что произошло, где. Слава богу, обошлось без ранений.
— Страшно было?
— А вы как думаете?! — отвечает он недобро. Согласен, вопрос дурацкий.
Он и сейчас, кажется, на адреналине, на эмоциях, которые с трудом, ради приличия пытается из себя не выпустить. Неудивительно: считай, второй раз человек родился. Ему за шестьдесят. По специальности инженер-строитель. Поэтому может судить о произошедшем отчасти профессионально. Мало того, здание возводило стройуправление, в котором он сам и работал. Он живет в этом доме с тех пор, как его построили в 1993-м.
Стоп. То есть дом относительно новый. Тут-то и становится понятно, что кабинетная гипотеза, которую мы с жаром обсуждали в редакции, провалилась. Как мы думали? Что после страшной трагедии в Магнитогорске и гибели людей в Шахтах мы должны нарисовать полотно, которое ясно показывает: после жилищной революции в СССР в 1960–70-е годы у нас почти не строили, живем мы в панельных городах-фабриках, в устаревшем жилье и в старой гниющей коммунальной сфере. Одна только Москва делает дорогущую реновацию, да и то на базе морально устаревших панельных многоэтажек. Отсюда не только взрывы, но и вообще наш унылый образ жизни в серых квадратных метрах.
Гипотеза хорошая, ее жалко, но репортеры — это не те, кто напяливает идею на жизнь, а те, кто рассказывает, как на самом деле.
— Как считаете, в чем причина взрыва?
— А вы повернитесь кругом. Что видите? — говорит Валерий Романов.
На той стороне дороги — две котельные. Одна, очевидно, простаивает, а другая дымит своей трубой — так вот откуда этот запах гари, не из-за взрыва вовсе.
Валерий Романов рассказывает, что дом строили для себя, добротно, к приемке подходили строго. В первый раз приемная комиссия отказалась давать разрешение на заселение, поскольку котельной не хватало мощности, чтобы отапливать все этажи равномерно — на верхних было холоднее. Пришлось рядом строить вторую котельную. И только после этого дом приняли.
— Потом, несколько лет назад какой-то хрен-начальник, извините за выражение, решил, что одной котельной все-таки будет для нас достаточно, а вторую отключили. Поэтому жильцы верхних этажей, скорее всего, обогревались еще и газом, зажигая конфорки или духовки. В общем, похоже, кто-то забыл выключить газ. Но это только моя частная версия.
Эта частная версия переводит разговор на другую тему. Не устаревание советской жизни, а парадоксы постсоветской: «рыночная» экономия приводит к еще большей расточительности (топим конфоркой) и оборачивается риском для жизни.
В связи со взрывом на улице Хабарова поднялась волна претензий к работникам газовой службы. Их обвиняют в формальном отношении к своим обязанностям, в том, что работают ради галочки. Приходят, дескать, и говорят, даже на плиту или котел не взглянув: «Ну, я вижу, у вас все в порядке». Те в свою очередь оправдываются, что жильцы не открывают им доступ в квартиры: кто из страха перед жуликами, кто по разгильдяйству, другие — из природной вредности.
Однако у Валерия Романова к газовикам претензий нет. Последний раз, вспоминает он, газовое оборудование инспектировали прошлой весной.
— Предварительно позвонили и узнали, когда мы будем дома. Пришли в назначенное время. Все проверили, расписались в бумагах.
— Тщательно проверяли?
— Ну, чтобы под плиту залезать — не залезали. Но да — все осмотрели.
— А тепло у вас в квартире было в тот день?
— Да вроде нормально. Тепло.
Все под Богом живем
Прямо перед нашим разговором Валерия Романова пустили в его квартиру, чтобы забрать документы. В сопровождении следователя и сотрудника МЧС. Они все подгоняли его: быстрей-быстрей давай. Вещи собрать не дали. Он успел заметить, что повсюду стоят подпорки, а значит, потолок может обвалиться.
Он уже куда-то спешит убежать. Но, похоже, просто устал. Как и все жильцы этого дома. От журналистов, от стресса, от отсутствия информации о своей дальнейшей судьбе. Никто не знает, будут ли расселять дом, как в Магнитогорске, или оставят людей жить здесь. Объявили, что власти взяли две недели на экспертизу, а уже потом примут окончательное решение. Впрочем, никто особо и не возмущается. Люди привыкли, что за них решают и ничего определенного им не сообщают.
О газоанализаторах, о контроллерах, о системах автоматической блокировки газового оборудования в случае утечки — словом, обо всем том, о чем дружно заговорили всевозможные эксперты в телевизоре и интернете в первые дни после трагедии, — пострадавшие говорить не желают или говорят очень неохотно, в том смысле, что нечего зря мечтать, неделя пройдет, все утихнет и станет по-прежнему, до нового взрыва.
Навстречу попадается гражданин с деревянной лестницей наперевес. Оказывается, электрик здешний. Усатый, пузатый и невозмутимый, словно ничего тут поблизости особенного и не происходило.
— У вас это нормально — обогреваться газовыми плитами?
— Ну, обогреваются, ну и что?! То включат вторую котельную, то выключат, не поймешь их, задолбали. Где высотные этажи, бывает, давления не хватает для отопления — холодит. А так прилично топится — в трусах ходят.
— Так это случайность?
— Все под Богом живем. Вон, на прошлой неделе ДТП было лобовое. Тоже пять погибших. Никто же не кричит.
Перед отъездом в Шахты в районе Курского вокзала Москвы мне на глаза несколько раз попадались наклеенные на двери подъездов объявления: все желающие приглашаются на собрание-инструктаж о том, как безопасно пользоваться газовым оборудованием. В Шахтах ничего похожего увидеть не пришлось. Ну было и было, где не бывает. Русская рулетка, словом.
Ради чистоты репортажа в Шахтах я нарочно поселился в квартире с газовыми отоплением и плитой; случайно к тому же вышло, что номер ее — 72, такой же, как и у той на Хабарова, 16, где предполагают эпицентр взрыва. По правде говоря, если у себя дома регулярно не пользуешься газом, а готовишь на электрической плите, то невольно напрягаешься, глядя на этот открытый огонь, на все эти металлические шланги, переплетенные между собой и неизвестно куда змеящиеся, слыша эти механические стуки в колонке. Потом, конечно, привыкаешь.
— Но ведь надо честно признать, — говорит Наталья, хозяйка квартиры, поучая меня, как всем этим хозяйством оперировать, — что такие вещи случаются в основном с неблагополучными семьями и людьми.
Она вспоминает в качестве подтверждения своей теории, как пришла раз в другую свою квартиру около автовокзала, там похолоднее, а товарищ арендатор выпил и спит с включенной, но потухшей и открытой нараспашку духовкой. Она его спасла, считай, своим приходом.
— То есть, неблагополучные — это кто бухает? — спрашиваю.
— Как точно вы выразились! — отвечает она.
Но вот ведь в чем загвоздка: все погибшие на улице Хабарова были — благополучные.
Зря раскулачили
Город Шахты состоит из микрорайонов, которые образованы поселками, выросшими вокруг когда-то работавших здесь многочисленных шахт и промышленных предприятий. У каждого микрорайона своя история и репутация. Например, ХБК считается проблемным с точки зрения коммуналки: масса квартир перешла на индивидуальное отопление — обогреваются кто чем может, кто во что горазд, и оттуда так часто поступают жалобы на запах газа в многоквартирных домах, что это уже вошло в привычку, а местные журналисты, услышав о трагедии, даже удивились, что взорвалось не там, а на Хабарова.
На поверку ХБК, именуемый так по названию Хлопчатобумажного комбината, бывшего в свое время самым крупным в Европе, но теперь закрытого, оказывается обыкновенным спальным районом — без особых архитектурных изысков, но и без коммунальных ужасов, присущих территориям, где встало главное предприятие.
Чем запомнился этот район, так это крупными фотографиями мужчин в милицейской форме, приклеенными повсеместно, с подписью: ваш участковый такой-то.
А вот и жилые многоэтажки с приватизированными квартирами, которые служили комбинату общежитиями.
Рассказывают, что раньше в них творилось черт знает что. Почтальонша, например, вспоминает, как на одном из этажей между лифтом и коридором в будке жила огромная сторожевая собака, которая пускала к квартирам только своих. А на другом — жильцы тоже на общедомовой площадке устроили инкубатор, где разводили кур. Представляете, говорит она, выходишь из лифта, а тебя либо цепной лай встречает, либо цыплячий писк.
Категорию «раньше», кстати говоря, здесь все употребляют в двух случаях. Когда сравнивают «сейчас» и Советский Союз или «сейчас» и 1990-е. В данном случае речь идет о втором сопоставлении.
Правда, выясняется, что некоторые дома уже отрезаны от газа.
— И слава богу, — говорит дама в норковой шубе, прикармливающая «Вискасом» компанию дворовых кошек и бездомную собаку, — мы все поставили электрокотлы.
— Но ведь электричество дороже?
— Не знаю. Те, у кого и газ, и электричество, платят за электричество больше нашего.
— Значит, спокойно живете?
— Как же — спокойно?! Вон две трубы. Видите? Газовые. Что они там топят? Пахнет постоянно. У меня балкон прямо на них выходит. Взорвется — меня убьет точно. Вы же идете в управляющую компанию, так спросите у них, зачем это все!
А вот бы ей самой и спросить. Но нет. Это наши люди. Отзывчивые, кошек кормят. А выяснять не пойдут. Лучше будут терпеть и бояться.
Заходит у нас с ней напоследок разговор о том, что у многоквартирного дома должен быть один собственник, один хозяин, а не сто или больше — владельцев квартир. Тогда все будут и двери открывать газовикам, и взрывов и аварий, глядишь, поменьше станет. Это, кстати, довольно популярная здесь идея, по крайней мере в просвещенной среде. Речь идет не о деприватизации, а о том, что большой дом — как сложно устроенное предприятие: им не в состоянии руководить целая куча народу. Даже объединившись в ТСЖ, они зачастую не могут договориться, на что потратить собранные деньги — на новую, допустим, детскую площадку или покраску стен в подъездах.
Все эти рассуждения дама-кошатница понимает своеобразно.
— Значит, зря мы все-таки кулаков-то раскулачили, да?! — не то спрашивает, не то утверждает добрая душа.
Рядом с подъездом пятиэтажки, опутанной желтыми газовыми воздушками, стоит бабушка в павлопосадском платке и доисторическом пальто. Она явно из тех, чьих старческих экспериментов с газом так опасаются соседи: одинокая, с мутными от долгой жизни глазами.
— Обогреваетесь плитой-то?
— Обогреваюсь, боюсь, но обогреваюсь. А что делать, зябко в хате, сплю в кофте. Жисть наша такая русская.
— А сколько платите за газ?
— Кто ж его знает, сынок. Соцработник считать приходит.
Есть недоумение
А вот и управляющая компания. Даже несколько — в одном помещении. Улица Текстильная, какая же еще. Внутри атмосфера современного офиса и деловитости. Лучше других слышно сотрудников аварийно-диспетчерской службы. Преобладают выражения типа «заказ на протечку в подвале» и «засор мусоропровода».
Тем временем один из теплотехников копается в интернете. Оказывается, читает подробности взрыва на Хабарова.
Обижается, когда рассказываю о замерзающей бабушке: это очевидно задевает его профессиональную гордость. Не может такого быть, говорит он, у нас ТЭЦ, мы имеем возможность топить постоянно, а не как в других местах, где до Нового года топят, а потом держат дома на подогреве; в середине октября начинаем сезон, а на следующий день люди уже приходят и просят жар убавить.
— Есть у вас гипотеза, что на Хабарова произошло? — спрашиваю.
— Гипотезы нет. Есть недоумение. Не пойму пока.
— Может, кто решил самостоятельно что-нибудь рационализировать в своем газовом оборудовании — и нахимичил?
— Не исключено, совсем не исключено. У нас же все умники и самоделкины, город технарей, каждый знает, какую гайку куда прикрутить, батя в гараже научил. Тараканов морят газом, что уж говорить об обогреве. Вы не поверите, есть такое народное средство. Включают на всю катушку конфорки и запирают квартиру, ждут, когда наполнится. Не проверял, но говорят, тараканы, действительно, уходят.
Рассказывают одну историю об оперном певце, теноре Валерии Костине, знаменитом на весь мир, выступавшем в «Ла Скала», уроженце Шахт, потомственном донском казаке, выросшем в шахтерской семье. Он, будучи женатым на голландке, однажды в процессе обустройства нового жилья самостоятельно на раз-два установил и подключил посудомоечную машину. Его европейские родственники были просто ошарашены этим обстоятельством. Кто-то даже сказал: «Бросай петь, открывай свой бизнес».
— Ну, или может, газа слишком много в квартире накопилось?
Этот вопрос возбуждает в теплотехнике желание прочесть мне лекцию о газе, устроить такой ликбез на пальцах. О том, например, что природный газ взрывается только при условии, что уровень его концентрации находится в пределах 9–16 процентов. Если меньше, то огонь испугает, конечно, но потухнет, вернувшись к источнику газа. Если больше — тоже не взорвется, сколько ни чиркай спичкой или зажигалкой.
— А что же делать? Взрывается же постоянно и повсеместно. Не только у вас и в Магнитогорске. Вы и сами знаете. Может, автоматику ставить, чтобы отключала подачу при утечке, газоанализаторы?
— Кто будет ставить-то? В частных домах — они и так ставят. А в многоквартирных — кто, бабушки? Бабушки не будут — дорого, хлопотно.
— Тогда что?
— Да кто его знает! Я думал, что выходом может стать одорирование. Но вот полазил по сети — оказалось, что это тоже недешевое удовольствие.
— Одорирование?
— Специальные компоненты в газ вводят — одоранты. Резко пахнущие. Прямо в нос шибают. Чтобы, чуть вышло наружу, сразу стало понятно: утечка. Раньше, при Союзе, такое было. Денег на это государство не жалело. Помните, только включишь плиту, и мерзко вонять начинает? А сейчас едва-едва заметно. Я-то нюхач, у меня обоняние чуткое, профессиональное. А вот жена моя не очень чует.
Святая правда. Я тоже на своей съемной командировочной квартире в Шахтах провел такой эксперимент. Открыл конфорки, отошел в комнату — это метров десять. Минуту ждал, две, пять — ничего не почувствовал, даже слабого намека.
— Вот почему при Союзе взрывалось, конечно, но не так часто, — говорит теплотехник.
— Просто, наверное, не писали об этом?
— Не писали, но сарафанное радио все равно приносило вести, мы знали о каждом таком случае. Да и на Западе природным газом тоже все ведь в бытовых целях пользуются. Но у них почему-то не взрывается.
— Если одорировать, то увеличение цены ляжет на потребителя?
— Ляжет.
— А люди и так платят со скрипом. И значит…
— И значит, с большой долей вероятности это будет происходить снова и снова.
Режут моментально
Почему взрыв на улице Хабарова с небольшим, как ни цинично это звучит, количеством жертв вызвал такой мощный резонанс? В Шахтах уверены, что не случись немногим ранее магнитогорской трагедии, такого информационного шума бы не последовало. В новостях день-два повисело бы — и все.
— Наши поигрались, — говорят.
— То есть?
— Ну, телик приехал, Москва приехала. Губернатор на камеру показал, что оперативно влияет на нештатную ситуацию, что молодец.
Как бы там ни было, а региональные власти и администрация Шахт действительно реагировали грамотно и своевременно.
Людей из пострадавшего дома, например, расселили не в какой-нибудь общаге, а в центральной гостинице «Горняк», двухзвездной, где стоимость номера начинается примерно от двух тысяч рублей.
А еще людей сильно беспокоит избирательный подход в освещении различных трагедий.
— Две семьи недавно у нас сгорели — в текущем отопительном сезоне. Почему о них тогда никто не кричал?! Это ведь тоже проблема, да еще какая.
Выясняется, что «еще какая проблема» выглядит таким образом. Людей отключают от газа за неуплату, они начинают греться как могут — и погибают на пожаре. Причем отключают или, как говорят здесь, режут моментально. А обратно подключиться сложно. Надо платить долг, плюс за подключение, плюс штраф. Большие деньги набегают.
— Многие люди просто не в состоянии содержать свою собственность на нормальном технологическом уровне по тем или иным причинам: у кого денег не хватает, кто немощен, кто разгильдяй по жизни, мало ли какие характеры и обстоятельства. А еще думают так: главное — заиметь квартиру. А как обслуживать, содержать — это никого не волнует. Дело второстепенное. Когда покупают автомобиль, готовы к тому, что и ТО надо проходить, и масло менять, и резину… А тут почему-то не готовы. Привыкли к иждивенчеству — что придет государство и все починит.
Одна сгоревшая семья была многодетной. На Фрунзе дело было. Погибли мать и трое детей. Мать привезла тепловые пушки, включила, а проводка старая, сеть не выдержала — пожар.
— Хлопотная была семья?
— Не то чтобы хлопотная — скорее, расхлябанная, — говорят и добавляют: — А вы в курсе, кстати, что у нас теперь многодетным начали бесплатно ставить системы оповещения о пожаре — они реагируют на задымление? Это чтобы дети, значит, успели выскочить из дома и не погибнуть. Как вы считаете, издевательством это не попахивает? С одной стороны, и на том спасибо, конечно. А с другой стороны, общество у нас что — уже готово к тому, чтобы дети горели, других способов борьбы с пожарами нет?!
Пишут, но забывают
Для освещения трагедии в Шахты приезжали журналисты из федеральных изданий. Некоторые очень нелестно отозвались о городе, описав его депрессивным по самочувствию, экономически дефективным, чуть ли не мертвым; словом, местом на карте, где жить, по крайней мере нормальному человеку, определенно никак нельзя. И вывели отсюда, что газовая трагедия — пусть не прямое следствие этого упадка, но уж точно без него тут не обошлось.
Не сказать, чтобы шахтинцы сильно обиделись на такие отзывы — скорее, снисходительно пропустили их мимо ушей. Потому что, с одной стороны, все это верно. Да, самые низкие, по официальным данным, зарплаты в регионе: в бюджетной сфере 15 тысяч — это нормально, даже хорошо. Да, ничтожное количество действующих промышленных предприятий и, в целом, реального сектора: все шахты в Шахтах, градообразующий потенциал города, давно закрылись. Да, экономика нерегулярная, по большей части — гаражная, а в бизнесе преобладает сегмент, который в народе зовется «купи-продай».
Но, с другой стороны, есть окно. Обычное окно твоего шахтинского дома, в которое ты выглядываешь и отмечаешь живые вещи. Что пусть и отменили троллейбусы и трамваи в кризисные годы, но маршрутки ходят исправно по всему городу с интервалом в три минуты, да по божеской цене в 19 рублей. Что в многочисленных маникюрных салонах немало посетительниц, а если у тебя нет денег на поесть, вряд ли ты пойдешь облагораживать ногти. Что молодежь ходит в брендовых одеждах, девушки в образе под названием «Ростов-стайл», то есть «брови, губы, мини, каблуки», а в выходные не пробиться сквозь них в «Макдональдсе».
Город — в меру ухоженный город. Зеленый летом, парковый. Весной здесь вообще благодать, а вот летом невыносимое пекло, горожане перемещаются от кондиционера к кондиционеру. Дома кирпичные и каменные. Покосившихся заборов нет. Восемьдесят процентов — частный сектор. Много малоэтажного жилья, а многоквартирники — редкость.
Площадь очень большая, инфраструктуру поддерживать сложно, километры газовых труб отопления, только дорог под 900 километров. Канализация и водопровод чуть ли не дореволюционные, износ значительный. С асфальтом так: на центральных улицах имеется, а метров триста в сторону отъехал — кончается. Малая часть бюджета города формируется за счет собственных доходов и налогов. Остальное — дотации. Все зависит от отношений начальства города с руководством региона. Выбить там деньги — их главная административная задача.
Пьяных мало, по крайней мере, не валятся по лавкам. Наркоманов, говорят, раньше сразу было видно — закладки искали; теперь — куда-то пропали.
В общем, вопрос стоит так: русская жисть или русская жесть? Ответить на него сложно, ведь в России статистика о жизни и реальная жизнь почти никогда не совпадают. Поэтому, чтобы сложилась объективная картинка территории, недостаточно просто почитать отчеты о ней — необходимо еще походить по ней ногами, поболтать с людьми, ее населяющими.
А люди говорят вот что:
— Видели, сколько у нас пожилых дам в норке ходит? Это регрессницы.
Выясняется, что регрессом называют здесь денежные выплаты тем, кто утратил здоровье вследствие работы на шахтах. Как правило, речь идет о силикозе легких. Штыба (знаете, что это, спрашивают укоризненно, как невежду, — ну, пыль угольная!) оседает в легких, и они как бы окаменевают.
Эти выплаты никогда не прекращались, даже в самые тяжелые времена, когда месяцами задерживали пенсии. Так что мужчины с силикозом — на вес золота. А после их смерти деньги продолжают получать уже их вдовы. Суммы иногда бывают весьма, по местным меркам, значительными. Где штыбы, там и шубы.
Критики пишут, что в городе воспитаны десять олимпийских чемпионов и один паралимпийский, а единственный стадион между тем стоит разрушенный. Но забывают добавить, что его уже начали отстраивать заново — вон краны работают, — и собираются сдать в эксплуатацию в следующем году. А помимо двух обычных школ строят и спортивную — будут возрождать славную традицию шахтинской штанги, символом которой является прославленный Василий Алексеев.
Пишут, что люди продолжают жить в бараках, называемых почему-то казармами. Но забывают добавить, что бараков этих совсем чуть осталось. Потому что в городе активно работает программа Минстроя по переселению из ветхого жилья. И также другая, минэнерговская — по переселению тех, кто утратил жилье в результате горных выработок. И еще — по линии ГУРШ, Государственного управления по ликвидации и реструктуризации угольных предприятий и шахт.
Строительство местную экономику не особо двигает, потому что деньги федеральные. Зато люди исправно получают новые квартиры, жилье.
Впрочем, люди здесь сложные, к ним особый подход требуется.
— У нас реновация раньше вашей Москвы началась, — рассказывают. — Придумали дельцы из одной фирмочки в хорошем районе двухэтажки снести и построить дома многоквартирные, современные. И заселить туда всех желающих из снесенных. А там у людей и палисадники, и летние кухни, и гаражи, отопление газовое. Ну и что вы думаете? На публичных слушаниях чуть не разорвали людей из этой фирмочки! Пустили петицию в защиту. А администрация города самоустранилась.
А еще пишут, что множество домов в Шахтах — аварийные, потому что в трещинах. И сталинки, и хрущевки, и те, что построены позже — все, в общем. Даже кинотеатр «Аврора», даже Автодорожный институт, архитектурный исполин, а центр города — самый хлипкий.
Но забывают добавить, что под Шахтами находится, если прибегнуть к аллегории, огромный слоеный пирог пустот, горных выработок, местами до километра глубиной. Иными словами, город стоит над пропастью. Так что почвы здесь подвижные — могут просесть в любом месте в любое время. Старожилы вспоминают, что в свое время нередко случались промышленные землетрясения. А однажды полетел конвейер, были жертвы, и это породило новую технологию строительства зданий — так называемое секционное. Если в двух словах, то дома возводят таким образом, чтобы их части не образовывали монолит, то есть последовательно располагались секциями. Это делает их более устойчивыми при движениях почвы, а сами секции не резонируют.
Вот почему, возможно, пятиэтажка на улице Хабарова, стоящая впритык к пострадавшей девятиэтажке, не получила никаких повреждений — удивительно, что даже стеклянные банки не разбились на ближайшем к взрыву балконе, так и стоят шеренгами.
А что до трещин, говорят шахтинцы, так мы за ними следим. Наклеим скотч по всей длине и смотрим, не выползла ли за его пределы. Или тогда уже к стяжкам прибегаем. Тоже классная технология. На Камчатке контрфорсы, подпорки, но там землетрясения природные. Езжайте в поселок Артем — в нем кирпичные дома (пленные немцы строили) все на стяжках и так сто лет уже стоят. А с другой стороны, знаете, добавляют они, если вы родились в доме с трещиной, всю жизнь прожили с ней бок о бок, то она вас не сильно-то и беспокоит.
Магарычевое дело
Главная беда, конечно, в том, что нет регулярной работы. Откуда тогда у народа деньги?
Крутятся люди. И одновременно старую песню о главном поют: кто не ленится, зад от дивана отрывает — тот нормалек живет, а кто бухает, в собес бегает за подачками — тот бедствует, в кавычках, ага.
Весь город работает в черную. По принципу «ты мне, я тебе». Все друг друга знают, известно, сколько и кому занести. И уверены, что любое дело — магарычевое. Думают, что иначе не бывает в природе. Это не коррупция, а традиционный образ жизни. Еще дореволюционные казаки говорили: если хочешь, чтобы дело выгорело, «надо старикам выкатить». К тому же народ здесь оборотистый, себе на уме, своего не упустит, как и везде на юге. Хотя четко определенные черты местного характера выявить затруднительно, поскольку Шахты как Вавилон, сюда для работы на шахтах съезжались со всей страны.
Люди не мыслят в категориях сколько-нибудь глобальной экономики. Критерий личного успеха — может ли семья позволить себе отдых в Турциях-Египтах. О пенсионной реформе речи тоже нет: после 1990-х, как закрылись шахты, авторынок — последний оплот свободного предпринимательства, и город натурально встал, привыкли надеяться только на себя, а от государства, власти ничего хорошего не ждать. Грех жаловаться на нынешнее положение, если имеешь опыт радикального выживания.
Или сравнивают себя с теми, кому хуже.
— Я в Тверской области недавно была, в Торжке, Осташкове. Вот где разруха. А у нас на их фоне — красота.
Не чистят дороги, тротуары — потолще носки нашел, натянул на обувь под каблук и пошел себе, или ледоходы купил в аптеке. Ну это логично же, что в аптеке — спаси себя сам.
— А знаете, что такое жужелка? — спрашивают и сами же отвечают, довольные тем, что смогли поставить в тупик приезжего. — То, что остается после сжигания угля. Зола и шлак. Мы жужелкой раньше дороги посыпали, чтобы не скользить.
— Смекалка бедных?
— Почему это бедных?! Безотходное производство.
Объявление на рынке по громкоговорителю: «В связи с погодными условиями просьба проявлять осторожность». В смысле — сами со льдом справляйтесь, берегите ноги, а мы умываем руки. «Проявлять осторожность» — универсальная фраза, описывающая местное житье-бытье.
— Упала я. И ты? Вперед или назад? Я тоже головой. Не очень. Ну ты аккуратней ступай, милая. По снежку, по снежку, — слышу я в автобусе обрывок телефонного разговора.
Теперь — так. Одни шабашат, сбиваясь в ремонтно-строительные бригады. Другие на вахты ездят. На севера, на Волгодонскую АЭС. Крымский мост хорошо в этом смысле помог. Еще в Воркуте шахтинцев охотно принимают, в Метрострое и вообще всюду, где подземная работа. Плюс Ростов-на-Дону всего в часе езды, а там зарплаты вдвое выше. Мужики повально таксуют, а это признак упадочной экономики и отсутствия постоянных рабочих мест на предприятиях.
На месте же работает керамический завод, но туда не устроишься. Дают рабочие места индюшачьи фермы вокруг города; правда, действуют они с переменным успехом, буксуют. В 2007-м запустили электрометаллургический завод, и немного жизнь оживилась. Сегодня это предприятие считается градообразующим. Стало понятно, что город выжил.
Но большинство все-таки ездит на заработки в Москву.
— А в Москву он поехал, и там он не человек, моральный таджик, — говорят шахтинцы. — Там у него одна пахота. В комнате с ним еще пять таких же, а ведь он приехал из города, где никогда не было коммунальных квартир. Работа не престижная, собственности никакой. К тому же вахты рушат семьи. А гордость-то у человека остается шахтерская. Вот он и мучается.
Назад в СССР
Хотя все шахты закрылись, город полагает себя шахтерским, пролетарским — известно только об одном дворянине, здесь жившем, купцов и тех было полтора человека.
Слухи о том, что будут открывать две новые шахты, вызывают сдержанное ликование. А как иначе, если терриконы остаются доминантами городского пейзажа, точками ориентирования на местности!
Люди продолжают называть себя шахтерами, хотя десять лет уже занимаются другим. Нечто вроде фантомного самоощущения. В этом и драма, и счастье. Потому что это чревато новыми утраченными иллюзиями. Однако это же и объединяет людей все-таки, позволяет им чувствовать себя сообществом, не дает разбежаться кто куда. Иначе как объяснить, что население города не сокращается существенно в последние годы и сейчас держится на отметке 235 тысяч человек, что люди продолжают рожать и, к слову, не испытывают при этом проблем с детсадами, потому что нет очередей?
Локальный патриотизм здесь выражен ярко. Но связан он главным образом с советскими достижениями: а какую качественную обувь делали у нас на фабрике, мы сами-то ее не видели, все уходило в центр; а какой уголь давали бесплатно всем, кто работал на шахтах, он же у нас энергетический, чистый антрацит — кстати, как раз после закрытия шахт и началась эта массовая газификация; а хлеб наш аютинский пробовали — чистое объедение; а драмтеатр, вы бы знали: и джаз, и казачий хор, и классика, и — восклицательным знаком — народная артистка СССР Людмила Чурсина, член КПСС, строго глядит на прохожих с гастрольной афиши.
Люди, те, кто помнит, демонстративно тоскуют по СССР, хоть и не идеализируя его: по искренним отношениям между людьми, по принципу «на работу как на праздник», по трудовым коллективам как вторым семьям.
А как хороша доска почета на центральной улице. Непротокольная, неформальная. Это вам не физиономии на паспорт. Видно, что расстарались, подошли с душой, пригласили дорогих фотографов и стилистов. Тут и сантехник, и преподаватель университета, и врач-травматолог — с напряженным лицом, словно понимает, что наступившее время гололеда — ее время.
И памятный знак в парке, посвященный столетию комсомола. И названия улиц: Победы Революции, Советская, Ленинского Комсомола — все это никуда не делось.
Идешь по городу и, хочешь не хочешь, напеваешь дядю Федю Чистякова: «Просто я живу на улице Ленина». Просто, говоришь себе, мы все на ней продолжаем жить. Заходишь в краеведческий музей, а там снова он: голова Ильича из цельного куска угля высечена, черная как призрак коммунизма.
А тут еще попалась телетрансляция хоккейного матча из Магнитогорска, где на стадионе в перерывах матча местного «Металлурга» и казахстанского «Барыса» врубили кобзоновскую песню: «И Ленин такой молодой». На хоккее, Ленин, такой молодой — о господи, Карл!
В общем, показалось, что если захотеть, то вернуть Шахты в Союз или Союз в Шахты, в этот конкретно взятый город, будет совсем не трудно.
***
Рассказывают, как в 1990-х, узнав, что шахты в Шахтах закрылись, приезжал сюда немецкий журналист, чтобы написать статью о том, как умирает город. По типу загнувшихся в свое время английских шахтерских городов. Ну и хрен там он написал. Потому что увидел живую, в общем, жизнь и энергичных людей. Так вот меня теперь с этим самым немцем и сравнили, сказали: «Ты прямо как нерусский».
