Пять лет назад на Майдане во время расстрелов у нас были репортеры с обеих сторон. Юлия Вишневецкая работала со стороны протестующих; она начала во Львове, на автобусе с майданщиками и медиками приехала в Киев и, к счастью, не пошла на линию фронта утром 20 февраля, когда звали — и там началась бойня. Она работала с медиками, которые пытались спасти тех, кого можно спасти:

«Дайте сигарету, у меня уже нервы сдают, — говорила в ее тексте “Жила-была одна война” медсестра-волонтер. — Я такой героизм видела, это не передать. Ему без анестезии там зашивают, а он говорит: покажите фотографию дочери, мне так легче будет».

Юля описывала искренних людей — и совсем простых искренних мужиков из Львова, готовых умереть за родину, и киевских интеллигентных мальчиков и девочек, которые еще не очень любили «Слава Украине» и прочую «бандеровщину», но уже считали это меньшим злом, будучи уверенными, что настоящее зло идет со стороны власти и злодейского «Беркута». И — рефреном — поиск плюсов в человеческих жертвоприношениях:

«Правильно говорил мой дед Петро: не будет независимой Украины, пока кровь не прольется», — говорит в репортаже молодой анестезиолог Остап.

Со стороны внутренних войск, стоявших в это ужасное утро 20 февраля 2014 года у Майдана, работал Игорь Найденов. Вернее, было так. Изначально он поехал в Полтаву — мы увидели, что конфликт из Киева стал всеукраинским, и нам было интересно, с кем страна. В Полтаве Игорь увидел историю «поющего милиционера» Виталия Емца, который сумел своей харизмой остановить бойню. Казалось, что есть шанс. Но тогда полтавскую историю нам пришлось забыть, и Игорь утром 20-го оказался напротив Майдана.

«Раздается глухой выстрел. Один из солдат-срочников, мальчик совсем, моментально белеет и оседает на землю. Его подхватывают товарищи и вместе с ним медленно пятятся. Адекватно ответить они не могут: бойцы внутренних войск стоят перед баррикадами майдановцев безоружными — лишь в шлемах, бронежилетах, со щитами и дубинками.

— Пора валить, дядя, — кричит мне боец “Беркута”», — это из репортажа «Беглая гвардия».

То есть мы точно знали, как и когда началась бойня. Но с тех пор почти никому в мире не нужна правда. «На Майдане, кого ни спросишь про пальбу из огнестрельного оружия, всегда выходит вот как. Если стреляют по Майдану, то это “Беркут”. Если с Майдана по “Беркуту”, то это провокаторы. Причем, скорее всего, русские».

Я сам прилетел в Киев только на следующий день, 21-го, из Сочи через Москву. В столичном аэропорту московские добрые симпатизанты Майдана передали медикам-волонтерам в Киев дорогие медицинские средства спасения. Я, противник Майдана и вообще «донецкий», таким образом, оказал бессмысленную уже помощь протесту. Но, в отличие от Юли, не был в восторге ни от медиков с прекрасными лицами, ни от разлитого ада вокруг. Утром Игорь выселялся из гостиницы «Днепр», победившие боевые группы Майдана обходили номера в поисках москалей. Власть поменялась.

В Киеве я встречался в последний раз с многими киевскими друзьями, и они меня убеждали, что в Сочи (хотя это я недавно там был, а не они) сортиры без стенок, что Россия скоро рухнет и что во всем виноваты москали.

Я тогда думал, что идея про снайперов, которые стреляют и в тех и в других для провоцирования войны, — это теория заговора. Теперь мы не знаем, убил ли кого-то «Беркут», но то, что стрелки-провокаторы со стороны Майдана убивали, — это точно.

После Майдана самые циничные версии обычно оказываются правдой.