— Что такое венчурный рынок в России? Зачем он нужен?

— В России отрасли экономики можно условно разделить на отрасли старой волны, такие как транспорт, нефтепереработка, ритейл, и отрасли новой волны — телекоммуникации, IT, интернет. Любое государство заинтересовано в том, чтобы новые отрасли развивались быстрее, чем старые. А еще в том, чтобы высокотехнологичные разработки обновляли старые отрасли, делали их более удобными, эффективными. Вот наглядный пример — «Яндекс Транспорт». У нас есть старая отрасль городского хозяйства, для которой написали новую программу — и теперь, вместо того чтобы мерзнуть на остановке и рассматривать выцветшую от времени табличку с расписанием движения, достаточно пары касаний смартфона, чтобы посмотреть, когда приедет ваш автобус или трамвай.

Откуда берутся эти инновации? Как правило, новые идеи и разработки приносят компании, которые не имеют никаких активов, — стартапы. Они не могут существовать на голом энтузиазме, нужна финансовая поддержка. Но банки не могут ее обеспечить, потому что не хотят рисковать, а у стартапа нет ни выручки, ни материальных активов, ни гарантий возврата инвестиций — только идея и в лучшем случае продукт в начальной стадии своего развития. И именно тут в игру вступает венчурный рынок – фонды, бизнес-ангелы, частные инвесторы. Они готовы взять на себя риск, что ничего вообще не получится, но при этом могут много заработать на стартапах, которые «выстрелят», добьются успеха. Венчурный рынок — это шанс, который позволяет новым идеям пробиться на рынок и встроиться в экономику.

— Экосистема венчурного бизнеса в России чем-то отличается от мировой?

— Хотя российскому венчуру за 20 лет, он все еще в зачаточном состоянии. В США и Китае размер венчурных инвестиций за прошлый год переваливал за100 миллиардов долларов. А в России он на порядки меньше — около 400 миллионов долларов в год. Конечно, у России и ВВП меньше, чем у США или Китая, и по абсолютным показателям нам не догнать инновационных лидеров с их громадным венчурным рынком. Но у нашего рынка инноваций есть потенциал значительно вырасти. Существует такой показатель – соотношение венчурной индустрии и ВВП. У России это соотношение сегодня 0,02%, - это тоже на порядок меньше, чем у развитых стран, а значит, нужно его увеличивать, это вполне реализуемо, если участники рынка и государственные институты развития приложат достаточно усилий.

Какие еще есть отличия? Исследование «Стартап Барометр», проведенное в конце 2018 года, показало, что 71% российских стартапов основаны на собственные средства их основателей, то есть, они созданы и развиваются без внешних инвестиций (для сравнения: в США доля зарабатывающих стартапов, которые привлекали хоть какие-то инвестиции, стремится к 100%). Такой расклад имеет свои плюсы и минусы. Минус в отсутствии у наших стартапов средств для быстрого развития: мировая практика показывает, что успех достается именно спринтерам, способным сделать резкий скачок в развитии. Положительный момент состоит в том, что компании готовы сами отвечать за риски и не перекладывают ответственность за свою судьбу на внешних акционеров. Основатели самофинансируемых стартапов не попадают в зависимость от инвесторов и сохраняют долю в бизнесе. И им никто не диктует темпы роста и условия выхода на рынок.

— Как себя чувствует сфера высокотехнологичных инвестиций в России сейчас?

— С 2009 по 2014 год у инновационной отрасли все было хорошо, на 2011–2012 годы пришелся пик роста венчурного рынка. Но, начиная с кризиса 2014 года венчурная индустрия резко сдала позиции, она сдулась в два-три раза. Оптимисты называют текущий период «стабилизацией», а пессимисты нашу инновационную сферу хоронят: рынок настолько маленький и слабый, что его почти нет. Но хорошие новости в том, что в прошлом году мы снова начали наблюдать рост. Надеюсь года через два мы вернемся к показателям 2013 года.

— Насколько нам нужны зарубежные инвестиции? Конфликт с нашим главным иностранным инвестором – это действительно «фаталити» для инновационного рынка?

— Локальный венчурный рынок не может существовать в изоляции от мирового, - это глобальная, международная история. Отечественные фонды инвестируют в иностранные проекты, зарубежные фонды могут прийти к нам и вложить свои деньги в российские стартапы. Кроме этого, немаловажным является глобальность понятия «выход»: это по сути завершение жизненного цикла инвестиции, когда стартап продается более крупной компании, а венчурные инвесторы получают свою прибыль. Немецкая автомобильная компания может купить израильский стартап делающий роботов для заводов, японский банк может поглотить южно-африканский «банк в смартфоне», французская медиагруппа может купить маркетинговое агентство в Польше. В венчурном мире все глобально взаимосвязано. Однако, Россия на текущий момент из этих глобальных цепочек выключена практически полностью. Baring Vostok, работающей в России уже 25 лет, это не только один из старейших, уважаемых и эффективнейших фондов на нашем рынке, но и та «ниточка», которая все еще связывала нас с глобальным рынком. И сейчас, когда многие иностранные инвесторы и без того отвернулись от российского рынка, конфликт с Baring Vostok может отвадить от нашего рынка тех немногих из них, чей интерес к нашей стране все еще сохранялся. Таким образом, мы можем оказаться в полной международной «венчурной» изоляции.

Дело тут не только, и не столько в потерянных инвестициях и «выходах». В этом даже плюсы найти можно. Если мы теряем одного инвестора, значит появится новый: свято место пусто не бывает. Другой, локальный, может быть даже образованный на государственные деньги фонд профинансирует наиболее перспективные компании и заработает на этом. Беда в другом, - в замкнутости рынка на самом себе. По сути, качественное развитие нашего рынка в случае полной изоляции будет идти по пути становления «лучшей версией самого себя». Что может быть применимо к развитию отельного индивидуума, но абсолютно точно является тупиковой веткой в применении к такому глобальному по своей сути явлению, как рынок венчурных инвестиций.