— В этой семье царит уникальная теплота, — объясняет психолог Саша Иванова. — Это нехарактерно для семей, находящихся в таком остром кризисе. У них никогда не было физического насилия. Детей никто не бил, не унижал. Отсутствие агрессии дало детям много ресурсов. Они добрые, сплоченные, контактные. Они хотят жить дома.
Саша — координатор проекта «Помощь семьям в сложной жизненной ситуации» фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам». Мы встречаемся у метро. Она едет помочь Косте подать заявление об апелляции и берет меня с собой.
Саша работает с Мальцевыми уже не первый год. Без волонтеров Надя и Костя интервью не дают — им хватило набежавших телевизионщиков, которые караулили у подъезда и вламывались в квартиру, а самих Мальцевых назвали алкоголиками. После выхода репортажей суд лишил Надю и Костю родительских прав. Родители и волонтеры уверены: если бы не шум, поднятый журналистами, детей бы оставили. Этот процесс по лишению Мальцевых родительских прав стал пятым за последние девять лет.
Фонд ведет семью с 2012 года. В семье четверо детей. Младшему, Диме, сейчас 11, старшей, Рите, в апреле исполнится 18. Она учится в колледже на ветеринара. Для остальных детей в фонде разработали свой образовательный маршрут: Лида и Дима учились в интернате на пятидневке, а Егор — по индивидуальной программе обучения. Волонтеры водили детей на занятия в Филипповскую школу и на детские литургии в храм, в музеи и театры. Это непростая семья, сразу предупреждает меня Саша, но у нее есть одно преимущество — любовь. Здесь между всеми очень сильная привязанность.
— В каждой семье есть своя культурная среда, в которой растут дети. Понятие этой среды включает и походы в Пушкинский музей, и разговоры с интересными гостями на кухне. В этой семье ничего такого не было. Но в качестве компенсации можно было бы привлечь других людей: кураторов, наставников. Без ущерба для ребенка. Запущенность можно как-то компенсировать, а вот полюбить за маму никто не сможет.
За МКАДом машина сворачивает с Шоссе Энтузиастов и попадает в классический спальный район. Здесь Балашиху и не заподозришь в близости к столице. Медленно таящий на тротуарах снег, мусор, который не донесли до урн, и «вертолетики» клена. Хмурые мартовские облака, кажется, совсем не спешат впускать сюда весну.
Старшие Мальцевы, Надя и Костя, сами выросли в детских домах. Те годы они вспоминают с болью. Теперь в детдом попали их собственные дети.
— Пока дети были дома, с ними занимался куратор, мы их даже в Питер возили, — говорит Саша. — А в детском доме доступ волонтеров к ним закрыт, родители могут приходить только раз в неделю. Такое вот «причинение добра». Да, они живут в чистоте, но они потеряли родителей и потеряли то, что мы так долго и бережно выстраивали — доверительные отношения, без насилия и осуждения. Детям помогли узнать, что учеба — это не так плохо, что в храме могут принимать, а в поездках интересно, при этом все уважают твоих родителей… Если бы не это, дети воспринимали бы любые попытки их социализировать как насилие и разрыв с родителями. Как они воспринимают это сейчас, в детском доме.
Дом № 13
Мы паркуемся у аккуратной пятиэтажки под говорящим номером 13. С торца на дорогу смотрят балконы: три застекленных и один открытый — тот, что на втором этаже. На балконе возвышаются горы хлама. Через решетку ограждения свисает какая-то веревка.
С крыльца Саша звонит Косте. На улице около нуля, но окна в подъезде — нараспашку. Во втором и третьем пролетах стекол и вовсе нет. Из подъезда выглядывает Костя. Ему 53 года, но почему-то никому не приходит в голову называть его Константином. У Кости большие, словно виноватые, голубые глаза и короткий седеющий ежик. Сквозь него видны шрамы. Впалые, гладко выбритые щеки. Костя держит дверь подъезда, пропуская нас вперед. На пальцах выбиты «перстни», а на тыльной стороне ладони — корабль.
— А что это значит?
— «Плыву туда, где нет законов». Это я пацаненком рисовался. Хорошо, попался пожилой друг. Он когда увидел, что я сделал, по голове настучал: «Потом будешь жалеть». И больше я не рисовал.
— Пожалели?
— Конечно. Это ж глупость. В автобусе едешь, руки прячешь в карманы.
Костя сидел трижды: первый раз — в 16 лет, за кражу из питомника четырех овчарок, два других раза — за поножовщину, когда защищал знакомых девушек. В общей сложности провел в тюрьмах 18 лет. И этого невозможно не заметить, как нельзя не заметить и другое: с тех пор он изменился.
Мы поднимаемся на второй этаж. Несмотря на открытые окна, дышать на лестнице нечем — как в общественном туалете. Костя открывает дверь в квартиру, и запах становится еще сильнее. Отсюда он и идет.
В тесном коридоре темно и шумно. К стене прислонены обломки чего-то деревянного — кажется, раньше это был комод. Из-за закрытой двери доносится мерный стук: там волонтеры делают ремонт. Из соседней комнаты, через огромную дыру в двери, на нас рычит овчарка. «Пройдем ко мне, у меня чисто», — произносит Костя, отдергивая шторку в третью комнату. Шторка заменяет дверь.
«Чисто» — это слово из какой-то другой реальности. На голых бетонных стенах обрывки обоев. Постель, занимающая почти всю комнату, укрыта одеялом в грязно-сером пододеяльнике. Но еще грязнее мятая скатерть с подтеками на прикроватном столике. На скатерти забитая окурками пепельница и металлический чайник. Костя то и дело наливает себе чай в стеклянную кружку. На все это из угла смотрит потемневшая икона в тяжелой раме: Богородица с младенцем.
— Там у меня курочки, — кивает Костя на большую клетку на полу.
На жердочках сидят три упитанных попугая: два волнистых и корелла. Их Мальцевым подкинули почти лысыми и голодными — «одна кожа была», вспоминает Костя. Им под дверью то и дело оставляют животных — раненых, больных и просто ненужных. Зверья у Мальцевых всегда было много. В разное время здесь жили голуби, кошки, попугаи, мыши, норка, ужи и еще собаки. Очень много собак. Соседи и телевизионщики, ворвавшись в квартиру, умудрились насчитать 24 собаки и столько же кошек.
— То котят принесут, то собак, — говорит Костя. — Мои ж не могут выкинуть. А я ругаться не могу. Дурной стал. Соседи кричат: «Надо ругаться, надо бить», — а я не могу. Ну любит у нас Надя собак, что теперь сделаешь… У меня сил не хватило отговорить.
Костя закуривает.
— Я с 16 лет в общежитии жил. И даже там у меня всегда были собаки. Выхожу из подъезда — они сидят, меня ждут. Я по улице иду, вокруг меня три-четыре собаки всегда бегает.
У его ног лежит большая рыжая собака. Она иногда разевает зубастую пасть, чтобы зевнуть, и добродушно глядит на спешащих мимо тараканов.
— Вот Рыжую мою мы в лесу нашли — ее повесили. А мы с детьми на речку шли. Ребята услышали, как она визжит. Я подошел, срезал. Она за нами. Я же ее не могу прогнать, ну куда? С год на улице жила, в дом не ходила. А потом постепенно стала заходить. И сейчас от меня вообще не отходит. Ну отбежит, что-нибудь понюхает, а так — все возле меня. Дальше, чем на метр, не отойдет.
Живность в семье Мальцевых любят все, но больше всех Надя. Именно она привела в дом несколько десятков собак и кошек. Координатор программы Олеся Деснянская объясняет такую сердобольность тяжелым детством: «Спасая их, она, конечно же, пытается как-то проработать свою внутреннюю травму — справиться с болью брошенного и никому не нужного ребенка». Надину мать лишили родительских прав за пьянство, девочку забрали в детдом. В 18 лет Надя вернулась к матери — больше идти было некуда. И стала подбирать животных.
Нади дома нет, она в больнице. Уже 22 года работает санитаркой в онкоцентре. В соседней комнате, там, где стучат молотками волонтеры, сидит маленькая старушка в коричневом халате. Это та самая Надина мама.
Засилье зверья давно нервировало опеку. Димке было всего два года, когда органы опеки забрали детей «на передержку». Костя вспоминает, что в интернате Диму чуть не отдали другой семье.
— Меня сначала даже пускать не хотели: нет у него родителей, и все. А потом сказали, что Димку хотят усыновить. Это я даже не был лишен родительских прав! Ну ничего, не отдали.
Костя быстро сделал в квартире ремонт, и дети вернулись домой.
— Надя какое-то время не приносила животных, а потом опять пошло. Мы уже ругались-ругались, а толку… Она тоже по-своему права: «Куда я их дену? Выброшу?» Хотя вот журналисты приходили, один хотел открыть дверь и выпустить. Я обрадовался, говорю: «Пускай». Они бы по лесенке как раз и убежали… Понимаете, когда ей просто говоришь, что могут забрать детей, человек не верит. А вот когда уже ударило — тут же она всех отдала без разговора. Как еще по-другому? Не знаю.
В комнату заходит волонтер в кислородной маске. На Костиной кровати лежат синие мусорные мешки. Парень открывает один из них — там оказывается рюкзак. Волонтер копается в кармане, брезгливо стряхивая что-то с пакета на пол. Тараканы у Мальцевых повсюду. Их уже много раз травили, но толку от этого мало.
Только тут я понимаю, что мы так и не разделись. Это даже не пришло в голову. Костя тоже ходит по дому в куртке. В квартире холодно. В комнате напротив настежь открыто окно. Комната пустая — только в углу стоит двухэтажная кровать, заваленная мешками. Полов нет, на стенах обои из разных эпох, видимо, еще не успели отодрать. Вместо люстры свисают провода. Люстр у Мальцевых вообще нет. Они и не нужны: уже три года в квартире за неуплату отключено электричество.
— Здесь она собак и держала, — говорит Костя.
— Все двадцать собак?
— Ну, там не двадцать, это понаписали, конечно… Точно я сам не знаю, я сюда не заходил никогда. Это Надина комната. Она здесь и жила.
— А дети?
— Димка со мной. Ритка с Егоркой здесь, — Костя кивает на комнату с овчаркой. — Лидочка там, у бабушки. Ремонт будем полностью делать. И полы менять, и обои клеить.
— А деньги на ремонт есть?
— Не знаю, вроде собирают, — отвечает хозяин квартиры.
— Средства на ремонт собирают зооволонтеры, — объясняет Саша. — Три года назад наш фонд уже делал ремонт, и больше помогать с ним возможности нет. А сейчас делают ремонт знакомые: помогают вытравить тараканов, покрасить стены, поменять полы. Кто обои отдаст, кто смеситель купит.
— То есть помогают не деньгами, а материалами?
— А зачем нам деньги? — сразу как-то выпрямляется Костя. — Мы сами все купим.
— Надя работает, — объясняет Саша. — Она тратит на ремонт часть зарплаты.
Костя подрабатывает в зооприюте; работы мало, денег еще меньше. До этого числился на Балашихинском литейно-механическом заводе, но там по три-четыре месяца задерживали зарплату. Теперь ищет постоянную работу. Устроиться куда-то с тремя судимостями не так просто. Сейчас ему предложили вахтовое место в питомнике для животных в Павловом Посаде.
— Это мое, я люблю животных, — улыбается Костя. — Я вот в Дмитрове работал, там было три собаки, к которым кроме меня вообще никто подойти не мог. Никто. Даже вывести их не могли. Алабаец был, он у них так и сидел взаперти, его даже не выгуливали — боялись подойти. Только вырезали в сетке дырочку, и ему туда еду подсовывали. А я его через два дня вывел и нормально гулял. Когда к нему зашел, там грязи было… Ну а кто там будет чистить?
Я ехала к Мальцевым, думая об их детях. Я знаю, что ребят увезли в интернат, но все равно представляю их дома, в окружении собак. Только оказавшись в квартире, понимаешь, что без детей здесь образовалась пустота.
— Они у меня самые лучшие: добрые, по дому всегда помогают. Даже Димка, ему 11, маленький — а все равно что-то тащит. — Костя преображается каждый раз, говоря о детях. — Летом мы постоянно в лес, за грибами ходим. Они это любят, как и я. На речку ходим. Так гуляем. Ритка больше всего любит ездить на конюшню. Она и ухаживает за лошадьми, и катается. Я и в Москву их возил, и на хоккей мы ездили. Наши городские команды играли. Я сам не очень люблю — я им хотел показать.
Удивительно, но именно любви в семье Мальцевых оказалось слишком много. Так много, что не вместить даже в большую четырехкомнатную квартиру. С одной стороны — любовь к детям. Эта любовь отогрела Надю и Костю, дав им то, чего они были лишены в детстве, — настоящую семью. С другой — любовь к животным. Эта любовь поставила под угрозу все остальное.
— Опека попросила нас помочь семье, когда дети уже были достаточно взрослыми, — рассказывает Саша. — Органы не хотели забирать детей, потому что они привязаны друг другу и к родителям — разлучение привело бы к сильной травме. Мы увидели, что ситуация действительно аховая, но дети уже большие. Детям, которые выросли в таких условиях, чистота в квартире не так необходима, как если бы речь шла о младенцах. Если мы говорим об 11-летнем мальчике — он даже не оценит чистоту, в которую попадет! Он будет проклинать случившееся. Детский дом уже ничего не исправит.
В фонде рассказывают, что за семь лет произошло настоящее чудо. Столкнулись две реальности: с одной стороны, волонтеры — куратор семьи, интеллигентная девушка, окончившая биофак МГУ, и преподаватель элитной Филипповской школы, — с другой, выпускники детдома, каждый с тяжелой судьбой; они никому не доверяли, не пускали к себе, не верили, что им кто-то может помочь. Волонтеры смогли отнестись с уважением к их ценностям и одновременно помочь детям, увидеть их потенциал и дать им возможность жить другой жизнью. А родители поверили, что эти люди хотят лучшего для их детей. Вначале Надя отпускала детей только на час, потом на день, потом позволила заняться их образованием. У детей появилась возможность выбирать и думать; при этом они не порвали с родителями. Сейчас у детей есть масса возможностей, и важнейшая из них — не повторить сценарий своих родителей. Это тонкие вещи, которые не увидеть сразу, в отличие от тараканов на потолке.
Спустя минуту пребывания у Мальцевых я подумала: почему детей забрали отсюда только сейчас? Как вообще можно жить в таких условиях? После разговора с Костей и Сашей стало ясно: вся история не сводится к антисанитарии. Оставить детей в этой жуткой квартире с тараканами и клопами, вонью и грязью кажется чудовищным. Но забрать их из любящей семьи — значит разрушить прочную связь с родителями и нанести тяжелейшую травму на всю жизнь. Кажется, из этой ситуации вообще нет правильного выхода.
Надя
Мы выходим на воздух. Мне еще долго кажется, что по спине кто-то ползет. Костя и Саша должны отнести в суд апелляцию, а пока провожают меня к Наде. Черно-белый забор больницы начинается прямо через дорогу от дома Мальцевых. Но мы почему-то не переходим на другую сторону, чтобы пройти по чистому тротуару. Идем прямо по тающему снегу. Тропинка то тут, то там завалена собачьим калом.
— Надя выгуливала собак?
— Некоторых. Ну разве выгуляешь такую толпу?
— То есть от собак действительно была грязь?
— Конечно, мимо двери пройти нельзя было! Я уже и подъезд сам мыл.
— Как же вы жили?
— Я хлоркой мыл постоянно. В моей комнате всегда было чисто. Дети у меня были.
Костя курит одну сигарету за другой, доставая их из пачки с красочной иллюстрацией и надписью «Инфаркт».
— А с соседями у вас всегда были натянутые отношения?
— Да нет. Со мной они никогда не ругались. Это они с Надей… На меня один раз попробовали, больше не захотели.
— А что было?
— Да живет у нас тут один, с третьего этажа. Объявил, что я пьяница и алкоголик. Пришел ко мне пьяный разбираться. Ну, я с ним поговорил…
Мы подходим к черному ходу больницы. Современный корпус кажется коллажем на фоне общей разрухи. Через несколько минут появляется Надя. Выходит на улицу в чепчике и больничном халате.
Наде 40. У нее такие же голубые глаза, как у Кости. Мы с Надей прячемся от мартовского ветра в больничном коридоре. В гуле чужих шагов ее тихий голос едва различим. Мимо то и дело проходят врачи и медсестры. После этого Надя с каждым разом говорит все тише.
— Как получилось, что у вас дома так много животных?
— Ну как… Сейчас очень много выкидывают. Мы ведь не всех подряд берем. Если большой, здоровый пес — нет. А если чуть ли не скелет валяется… Вижу, что не выживет — значит, берем. И вытаскиваю с того света. Стерилизовали, кастрировали, лечили — все за свой счет.
— А сколько все-таки было животных?
— Ну точно не 50, — смеется Надя. — Я бы столько физически не потянула. Собак восемнадцать и кошек десять. Нам и так к весне готовили места в приютах, чтобы отдать животных. Поэтому мы так быстро и увезли собак. Они что, думают, я всю жизнь буду эту ораву держать?... Нет, конечно! Умные такие…
— Вы понимали, что будут проблемы с органами опеки?
— Ну… Старались своими силами тянуть. Нам говорят: «Или квартира, или дети». Пока вроде в квартире живем, а детей отобрали. А квартиру отберут — и все. Один нам сказал, что кому-то там приглянулась наша четырехкомнатная квартира. Да возьми ты ее, только нас не трогай! В деревню уедем, будем жить вместе с детьми… Забери квартиру!
Надя пришла в больницу работать санитаркой сразу после детского дома. На 30 тысяч в месяц тянет всю семью.
— Лишняя копейка — все детям. Телефоны купили им, ноутбук, планшеты. С рук, конечно, новое не купишь, но какая разница? Ритка на материнский капитал учится, Егорка ездит в Москву учиться, а четвертные контрольные здесь сдает. Дети у меня замечательные. Таких дай бог каждому. Они друг за дружку держатся…
— Вы с ними связываетесь?
— У Лидки телефон, у Риты телефон. Ну чего, домой просятся. Каждый ребенок домой хочет, как бы хорошо ни было. Я посмотрела, детдом комфортный. Там на первом этаже попугаи, рыбки, черепахи. Атмосфера домашняя, ничего не могу сказать. Но все равно домой хотят.
Надя морщится и прижимает руку к животу.
— Болит?
— Да я не ем ничего. В горло не идет. Воду пью.
— Вы ж себя так доведете…
— Я держусь. А живот — брр, брр. Жрать просит.
— Значит, надо покормить?
— Водички попьет — и хватит, — словно наказывая саму себя, говорит Надя.
Соседи
Таня, соседка Мальцевых с первого этажа, курит у подъезда в оранжевых домашних тапках.
— Давно здесь живете?
— Два года.
— И как?
— Страшно. Оттуда лезут тараканы, мухи, блохи. Мы уже два раза полы вскрывали, чтобы вытравить. Сейчас уже не так пахнет. А летом до второго подъезда запах шел. Собаки у них были на самовыгуле. Половину мы даже не видели. Они просто открывали дверь из квартиры — и собаки шли.
— А детей видели?
— Видела часто. Прошлой зимой встретила их: в тонких резиновых сапогах, тонкие штаны и ветровочки. Как пристроят в школу-интернат на пятидневку — одеты прилично. Жалко было. Первое время им старались вещи отдавать. Летом они с балкона по тарзанке спускаются, зимой по почтовым ящикам в окно вылезают на козырек подъезда, а оттуда в сугроб прыгают. Сугробы у нас высокие. Еще всю зиму снеговиков на козырьке выстраивали. А весной ужей принесли. У нас тут есть усадьба заброшенная. В прошлом году, как потеплело, там начался ремонт. И повылазили ужи — видимо, гнезда растормошили. Так дети Мальцевых их домой тащили, потом ходили лягушек собирать. Тут с этими ужами всем двором играли.
Таня приехала в Балашиху из Новосибирска два года назад. Квартиру покупали зимой. Сперва на запах не обратили внимания. Правда, удивились, почему дверь и все окна в подъезде нараспашку. Купить квартиру на Карбышева, 13 несложно — были бы желающие.
— На первом этаже, прямо под Мальцевыми, у нас сосед был, — рассказывает Таня. — Брал четырехкомнатную с учетом, что большая семья, внуки. Купил квартиру и через два месяца ее бросил! Его затапливали из канализации, с потолка текло, потому что собаки в одной комнате все свои дела делали. Он плюнул и уехал.
Дверь подъезда открывается. Молодая мама вытаскивает на крыльцо салатовую коляску. Рядом топает малыш в шапке-шлеме.
— Короче, я адвоката нашла, — сообщает она Тане.
— Адвоката? Ну, потом расскажешь.
— Я про них знала, когда квартиру покупала. — Девушка переехала сюда два месяца назад. Она одна из самых активных оппонентов Мальцевых. — Мне сказали в опеке, что здесь неблагополучная семья. Но я ж не думала, что настолько неблагополучно все.
— Не пожалели, что купили?
— Если выселим их, то чего жалеть?
— Так у них ведь прописка.
— Ну и что! Квартира муниципальная, долг у них два миллиона, вы знаете об этом? Мы будем заниматься этим, — решительно заявляет соседка и укатывает коляску с малышом в сторону детской поликлиники.
— Будете судиться? — спрашиваю я Таню.
— Не знаю, — девушка смотрит с жалостью. — Мы два года живем, страдаем. Сюда уже ни одна местная обработка не едет. Говорят: «Мы знаем ваш дом, бесполезно. Вы мне через три дня будете звонить, что вернулись тараканы». Из Москвы вызывать приходится. Если сейчас вычистят, выгребут — ну и ради бога, пусть живут.
— Но не все соседи так лояльны?
— Не все. Вот заехали двое новых соседей — они этим занимаются. Мы первый год тоже из кожи вон лезли. Потом смирились. Выйдешь из подъезда, нет собак на улице — значит, можно идти. Детей жалко… Мы не добивались лишения родительских прав, мы просто хотим порядка. Если бы была возможность их переселить в частный сектор — пусть там разводят хоть слонов. Родители-то они хорошие, не обижают детей. Дети не пьющие, не курящие. Порядок будет — и пусть живут.
Таня тушит окурок и, вдохнув побольше воздуха, заходит в подъезд. В судьбу Мальцевых вмешались законы общежития. Живи они в деревне, никто бы и не обратил на них внимания. Ну, собаки. Ну, кошки. Личное дело каждого. Но то, что никого не касается в частном секторе, становится проблемой целого подъезда. Проблемой тех, кто вынужден зажимать носы, поднимаясь к себе домой. Проблемой органов опеки, которым эти соседи жаловались. Проблемой администрации Балашихи, попавшей в громкие сюжеты на федеральном телевидении. И никто не придумал ничего лучше, чем решить эту большую общую проблему, отобрав у четырех детей семью. Странную, со своими тараканами, но все-таки семью.
