***
Комплекс родом из деревни
Ваша история — настоящая история успеха. Девочка из маленькой сибирской деревни в Иркутской области сегодня снимает звезд российского кино, ездит на зарубежные кинофестивали. Осознанно к этому шли?
После школы я переехала из деревни в Иркутск — учиться на факультете журналистики. Деревня меня, конечно, уже удушила, я ее давно переросла. Хорошо быть маленькой девочкой и жить практически в лесу, но в 16 лет, когда ты хочешь активно учиться, развиваться, нужен другой мир. Затем в какой-то момент у меня разорвалась связь с Иркутском, хотя я еще жила там. Завидовала московским бомжам просто потому, что они москвичи, и думала, что у всех людей в Москве масса возможностей и перспектив. В Иркутске я этого не видела. Я работала на телевидении, но хотела стать режиссером, а это было возможно только в Москве. Но оказалось, что в столице устроиться работать в кино можно кем угодно, только не режиссером. Я понимала, что если пойду вторым режиссером, то из-за своего характера, усердности навсегда останусь на этой позиции. Подумала: я столько обрубила концов — ради чего? Чтобы работать в Москве вторым режиссером?! И пошла учиться на курсы сценаристов и режиссеров, а это была недешевая история — 10 тысяч долларов на учебу надо было накопить. Время, проведенное на курсах, было настоящим праздником кино, но после выпуска я впала в депрессию — меня никто нигде не ждал. В индустрии так сложилось, что тебе начинают доверять только после того, как ты снимешь полный метр.
Что вам дало деревенское детство в Сибири?
Сначала я была недовольна тем, что родители так надолго засели в деревне и не переехали в город. В результате я получила классическое сельское образование — это когда в школе один учитель ведет сразу четыре-пять предметов. От истории до русского языка. Выходить в современный мир с такими обрывочными знаниями было очень трудно. И только сейчас, почти в 40 лет, я вдруг поняла: деревня, среда, в которой я жила, и есть моя сила, мой фундамент — то, на чем я стою! Раньше я этого не понимала: своему первому мужу даже соврала, что я не из деревни, мне этот факт казался невероятно позорным, а сейчас это фактически моя гордость. Потому что я знаю, что мои корни меня питают, и стоит мне настроить правильно эмоциональный канал, интуицию, — меня примут и дадут то, что мне сейчас необходимо. Это потрясающе.
Это правда, что в Москву вы прилетели с парой джинсов?
Это безумие, по-другому не назовешь. Я прилетела в Москву с нулевым бюджетом, сразу после расставания с первым мужем. Это был развод по-живому, я была скована ужасом; видимо, в тот момент включился «автопилот», мозг просто не въезжал в то, что я делаю. Прямо с самолета поехала на курсы по сценарному мастерству, до сих пор помню, как перла чемодан от метро «Волгоградский проспект» по ступенькам очень длинной лестницы… Как-то дотащила его до проходной кинокомпании «Амедиа», села и поняла, что даже не знаю, где буду ночевать.
Как справлялись с «комплексом провинциала»?
У меня никогда не было этого комплекса — не знаю, почему. Хотя понимаю, что очень провинциальна. Для меня провинциальность означает зависимость от чужого мнения; этот комплекс родом из деревни, где важнее всего то, что скажут люди. При этом ты можешь сотворить самое страшное, но если община не знает и тебя не осуждает, все норм. Это удивительно.
***
Через бутылочное горлышко
Каждый год в стране выпускаются сотни сценаристов и режиссеров. Где они все? Почему у одних получается, а у других — нет?
Это больной вопрос и большая трагедия. Если будет время и возможность, я создам фонд помощи несчастным выпускникам. Мне кажется, люди не должны подвергаться таким испытаниям — особенно выпускники киношкол, особенно режиссеры. Сценаристам полегче: ноутбук, мозги — и ты уже можешь себя проявить! А чтобы снять кино, нужна команда специалистов: оператор, актеры, грим, костюм, даже буфет нужен, потому что работаем по 12 часов… И все это деньги. Сейчас режиссерам стало чуть полегче: появились телефоны, на которые можно снимать кино. Но все-таки вход в профессию настолько сложный, это такое узкое бутылочное горлышко, что по дороге можно задохнуться двадцать раз. Многие ломаются, кто-то спивается, кто-то уходит в смежные специальности. Я была в жесточайшей депрессии три года после окончания курсов, думала, что совершила ошибку — не могла найти работу.
Чем занималась три года, на что жили?
Мы уже с Лешей (Алексей Чупов — муж Наташи Меркуловой, сценарист, режиссер, соавтор. — «РР») были к тому моменту вместе, он работал пиарщиком и зарабатывал очень неплохо. Но даже когда у меня не было денег, я каким-то образом выживала, не сломалась. Я деятельный человек, не могу долго сидеть сложа руки. Нам с Лешей повезло, что режиссер и продюсер Анна Меликян посмотрела «Интимные места» (первый фильм Наташи Меркуловой и Алексея Чупова. — «РР») — фильм был сделан при поддержке нашего друга, бизнесмена Дмитрия Аржанова, — и предложила нам снять сериал «Кризис нежного возраста». Мы познакомились тогда с Валерием Федоровичем и Евгением Никишовым — это молодые дерзкие продюсеры, которые выпустили всего «Гоголя», «Полицейского с Рублевки», собравшего полтора миллиарда рублей в прокате. Мы с ними начали сотрудничать, и, в общем, «случилась любовь»: они нашли подход к нам, а мы к ним. Следующий наш совместный проект — это жесткая история, сериал под названием «Колл-центр». Мы с Лешей понимали, что его не запустит ни один российский канал. А парни прочитали и сразу сказали: «Да, это наш материал». Сериал должен выйти осенью.
Как сегодня разрешается вечный вопрос художника и денег? Ван Гогу не хватало на материалы, и это была трагедия. Сегодня живется проще?
Художнику никогда не проще. Ван Гог мог продать собственные штаны и купить холст. Чтобы снять кино, надо продать хорошую квартиру в Москве, и это будет только часть бюджета. Бюджет картины «Человек, который удивил всех» — порядка 50 миллионов рублей, и это скромные для киноиндустрии цифры. Нет спецэффектов, просто люди, деревья, деревня. Все актеры пошли нам навстречу, они не ждали очень высоких гонораров, в том числе и Женя Цыганов. Бюджет среднего прокатного фильма — 100 миллионов рублей. Картина может провалиться в прокате, и ничего не вернется. Это высокорискованная инвестиция, так что найти спонсора очень сложно. Но нам, кинематографистам России, еще повезло, что деньги на кино можно получить от Минкульта. В Америке, например, нет такого Минкульта, который взял бы и выделил на кино 20–30 миллионов! Но для того, чтобы сделать фильм, нужно минимум 50. И начинается поиск денег, в том числе и в Европе, беготня по фондам: там вытащили миллион, сям миллион…
А Минкульт за свои 30 миллионов чего-то требует? Ставит условия?
В комиссии Минкульта сидят эксперты. Это специалисты по кино: критики, режиссеры, продюсеры, сценаристы. Они читают присланные сценарии и рекомендуют их на питчинг. Мы, как и все, кто прошел первичный отбор, выступили на питчинге и получили одобрение на финансирование нашего фильма. Так что никаких ограничений, по крайней мере у нас, не было.
Что касается беготни по фондам — кто бегает, Наташа Меркулова или продюсер?
Только профессиональный продюсер может найти деньги. Режиссер помогает тем, что ездит вместе с продюсером по питчингам и презентует будущий фильм. В Европе есть свой Минкульт, называется Евримаж. Там тоже есть экспертная комиссия, которая выбирает, какому проекту дать денежный грант. Нам повезло: у нас на «Человеке…» была замечательная продюсер Катя Филиппова, благодаря совместным усилиям мы получили поддержку Евримажа. Мы сказали Кате, что хотим работать с оператором из Эстонии Мартом Таниэлем. И это был повод для нее организовать сопродюсерство с Эстонией. Эстония — маленькое государство, там живет миллион человек, и страна может делать только один или два фильма в год. Для сравнения, Россия выпускает больше ста картин ежегодно. Эстонцы взяли на себя гонорар оператора, финальную сборку фильма, цветокоррекцию. В Румынии мы выиграли грант на перезапись звука и сделали ее в легендарной студии, где работала вся румынская новая волна: Пую, Мунджиу, Порумбойю.
***
Колодец киноиндустрии
Авторским кино не заработаешь, об этом неоднократно говорили разные режиссеры. Как вы решаете для себя простые житейские задачи?
Снимаем сериалы.
Чтобы было на что жить — или потому что это тоже интересно?
Мы делаем только то, что нам интересно. Это мой самый главный жизненный принцип. Моя работа никогда не была мне неинтересна, но классно, что за нее еще и платят деньги. Мы также пишем сценарии для других режиссеров — «Салют 7», «Гоголь». Кино — это всегда длинная дистанция, ты делаешь работу в среднем два-три года. Как можно заниматься чем-то неинтересным, если на это уходят три года твоей жизни?!
Вы и сценарист, и режиссер. Снять кино — более амбициозный творческий вызов, чем написать сценарий?
Это два разных процесса. Когда ты сценарист, ты асоциален. Мы в последнее время редко пишем дома — чаще в аэропортах, когда ждем рейс, в торговых комплексах, в путешествиях… Дом все-таки несет другие энергетику и задачи, дома трудно писать. Когда мы с Лешей писали пятый или шестой сезон сериала «Обручальное кольцо», я однажды поняла, что гуляю только по ночам. И выглядит это так: три раза обхожу пруд рядом с домом, вот и вся моя социальная жизнь. Я подумала: зачем я загнала себя в эти рамки? И оставила работу на таких больших сериалах — потому что они расходуют тебя, размывают, но кроме денег ничего не приносят. Мой муж говорит, что на дне колодца киноиндустрии лежат три профессии: сценарист, второй режиссер и ассистент по актерам. У них жутко стрессовая работа, но они не получают за это никакой славы и компенсации, в отличие от режиссеров и актеров.
Как можно одновременно снимать блокбастеры и кино «не для всех»? Как это умещается в одном человеке, точнее, в двух людях — в вас и вашем муже?
Нас многие обвиняют: «А-а, эти, ну понятно. Не имеют стиля, могут писать все что угодно». А мы пишем то, что нам интересно! Я же люблю и борщ, и устрицы — не понимаю, почему должна выбирать что-то одно. Но есть еще и такой момент: если ты не в экстазе, если тебя не прет, ничего не получится. В кино это работает только так. Все говорят про пресловутую «магию кино», а она рукотворная — создается руками и мозгом. Я это точно знаю: были в моей жизни «мертвяки» и «висяки», когда вроде бы все выполнено профессионально и правильно, а кино получается мертвое.
Чем вам был интересен проект «Гоголь»? Тем, что он был заведомо кассовым?
Заведомо?! Забудьте такое слово, когда говорите про киноиндустрию — никакой закономерности успеха нет! Когда запускали этот проект, продюсеры говорили: «Нам бы хоть что-то собрать». Была планка в 300 миллионов — тогда можно было выйти в ноль по затратам. Три фильма в целом заработали около полутора миллиардов. Чем был интересен «Гоголь»? Да всем. Это было уникальное, хулиганское путешествие, очень дерзкое. И на самом деле было ужасно драйвово — впервые и у Леши, и у меня писалось очень легко. Обычно мы мучительно пишем сценарий с Лешкой, разводимся регулярно.
***
Уникальное предложение от жизни
Сейчас кажется, что все снимают кино в общей визуальной эстетике. Если отключить звук, уже сложно определить, какой кадр снят в США, Европе, Москве и даже Индии. Вас это беспокоит, или это просто правила игры, принципы, критерии, которым нужно соответствовать, чтобы твое кино воспринималось зрителем?
Сегодня почти все снимают на камеры Red и Alexa, что так или иначе дает сходную картинку. Но все равно у известных крутых режиссеров и операторов, конечно, есть свой стиль. И потом, в Мексике один свет, в Индии другой, в России третий… В нашей стране, особенно в Москве, хорошо снимать постапокалиптические сюжеты: у нас свет почти нуаровский. Почему визуально трудно снимать комедию в России? Потому что все неяркое, и сочный цвет — это не российская традиция. Когда меня спрашивают: «Почему у вас кино холодное?», я отвечаю: «Я из Сибири, чего вы хотите от меня?». Я привыкла к неяркой северной красоте, это мое ДНК. Так что, мне кажется, индивидуальность в фильмах сохраняется, хотя есть и тенденция к общей визуальной эстетике — ее породила техническая революция.
Перейдем к фильму, который удивил всех. Вы говорили: «Это первая история в кино, которую я постаралась достать изнутри себя». История случилась с кем-то из ваших односельчан?
Мне эту историю рассказали в качестве байки, анекдота. Она произошла в советское время. Я пересказала ее Леше, он обалдел: «Какого черта мы еще не написали сценарий?» Но услышанное мной — это завязка истории, а все остальное — наша интерпретация. Мы сидели, я рассказывала про свою житуху в деревне, Леша записывал.
А как еще бывает, если не изнутри?
Что-то должно дать тебе этот импульс, как-то откликнуться в тебе. Ты можешь пока не найти для этого слов — потому что надо еще копать и копать, искать и искать этот триггер. Но он уже сработал.
Значит ли это, что внутри у режиссера должно быть много всего?
Всякого говна? Да, значит. Бывает, что одна травма кормит всю жизнь. Бергман, например, снял больше 60 картин про одно и то же. Его детские переживания, связанные с отцом, появлением отчима, недолюбленностью, дали жизнь такому количеству мировых шедевров.
А у вас есть такая детская травма?
Моя травма связана с герметичным обществом — со своим уставом, невозможностью иметь собственный голос в этом комьюнити, с болезненной, родовой, очень тесной связью с этим сообществом, когда ты уже оторвался, но что-то невидимое держит тебя.
Для меня фильм «Человек, который удивил всех» — прежде всего об инаковости, сложности жизни в социуме, если ты другой. А с какими еще смыслами в картине сталкивались вы?
Мы насчитали порядка десяти версий, в каждой стране добавлялась своя. Понятно, что речь идет о толерантности, гомофобии. Очень многие говорят, что этот фильм про любовь, смелость, сказочность и чудо. Про то, как мы живем и можем жить, путешествовать из мира в мир, про то, что не все так материально, как нам может казаться. Еще один из смыслов фильма — как отпустить контроль. Это моя беда: я знаю, что контроль идет от тревожности, внутреннего страха и неуверенности — в определенный момент это надо выключать, чтобы жизнь тоже имела право на какое-то свое уникальное предложение. Леша считает, что это кино про битву со смертью, а битва со смертью и есть жизнь. Еще зрители по-разному понимают финал: одни считают, что герой выжил, другие — что это кадры уже с того света. И мне не хочется отрицать ни одно из мнений. Было важно оставить героя в «позиции ноль», без отношения автора к герою.
Для людей, живущих в Сибири, понятна символика картины — буддизм, шаманизм, молчание героя. Для людей, живущих на европейской территории страны и тем более в Европе, это экзотика. Эти образы в фильме — не спекуляция с расчетом удивить?
Я просто попыталась сделать дом похожим на тот, в котором мы жили. Деревня была такая, в которой прошло мое детство и юность. Шаманка похожа на ту, которую я знала. Художники заказывали костюм для шаманки в Улан-Удэ. Мы долго делали грим с лучшими гримерами, мне ничего не нравилось. Эта женщина — как бы Баба Яга из русского фольклора, но она не должна была выглядеть как из сказки. Я не знаю, сколько живет эта женщина — может быть, 300, а может и 1000 лет. Да, она выпивает, но иногда ангелы выглядят и так. Что касается конъюнктуры, у меня на это есть ответ: если бы все было так просто, у нас бы по 50 российских фильмов было в Каннах ежегодно! Берешь шаманку, одеваешь мужчину в платье, снимаешь про Сибирь — и ты в Каннах.
Евгений Цыганов получил «Нику» за лучшую мужскую роль именно в этом фильме. Как вам с ним работалось?
Меня все предупреждали: «Вы берете Цыганова, будьте аккуратнее, он очень капризный», и я заранее приготовилась к аду. Потому что съемки кино — это порядка двух месяцев совместной работы бок о бок. И всегда тяжело, когда на площадке много токсичных людей, которые вибрируют и что-то с этим пространством делают не то. Женя работал фантастически, абсолютно нам доверился. Этот человек не просто выполняет то, о чем ты его просишь, а перерабатывает, присваивает героя и показывает такое, о чем ты не мог даже мечтать. Женя Цыганов был не первым нашим выбором на эту роль. Он же у нас профессиональный киномачо, поэтому я довольно долго его боялась как материала, с которым нужно работать и который можно не победить. Поэтому мы с Лешей опробовали множество мужчин этого возраста в Москве, Санкт-Петербурге и даже выезжали в другие города. Никого не нашли. Так мы вернулись к Жене. Он выполнил все условия, которые мы ему поставили, похудел на 20 килограммов — было чрезвычайно важно его поменять, чтобы появились новое качество, форма, чтобы он превратился в такое же переломанное дерево, как остальные деревья в лесу… Нам вообще очень повезло с актерами на этом проекте: и с Натальей Кудряшовой — у них с Женей получилось создать семью на экране, — и с Юрием Александровичем Кузнецовым — он играл фактически моего деда, я и одела его так же, как обычно ходит дед Коля: в клетчатую рубашку и штаны с подтяжками.
***
Без иллюзий и ожиданий
«Человек…» объездил многие кинофестивали. А зачем они нужны?
Я уверена, что такие культурологические явления сильно сбавляют напряжение в обществе. Потому что авторское кино — чаще всего кино на острые темы, но одновременно это красивое кино, эстетическое. На фестивалях серьезный отбор, обычно в программы попадают фильмы с пометкой «искусство», а искусство всегда лучше войны. Фестиваль — это удобрение для мира. Кто-то может рассуждать: «Лучше взять эти деньги и вложить, скажем, в исследования рака — тогда давно эта проблема была бы решена». Такие исследования, безусловно, нужны, но я уверена, что и фильм может перевернуть жизнь минимум одного человека. По себе это знаю, потому что были фильмы, которые буквально перепрошили меня. Например, «Рассекая волны» Ларса фон Триера.
А вы понимали, что «Человек…» — фильм безоговорочно фестивальный?
Мы понимали, что это авторское кино. И когда я заходила в эту воду, думала только об одном: хватило бы эмоционального и физического здоровья пройти дистанцию. Мы сидели в лесу в ноябре по 16 часов в день, мерзли, чай уже из ушей лился — в такие моменты думаешь о теплой батарее, а не о фестивале. Со стороны видна лишь витрина: режиссерши расфуфырились и пошли по красной дорожке, — а я-то знаю, сколько времени они провели кто в грязи, кто по пояс в болоте. Так что я очень рада за своих коллег, которые могут надеть шпильки и пройтись по красным фестивальным дорожкам.
Должен ли любить людей сценарист и режиссер?
Позиции «кто что должен делать» меня немножко смущают. Мне кажется, можно написать хороший сценарий, даже если ты ненавидишь людей. Ну, напишешь про то, как ты их ненавидишь. Для каждого фильма найдется своя аудитория. Любовь к людям я бы не назвала определяющей в этой профессии — я, например, вообще не очень добрый человек.
Что это значит?
Я обычно без иллюзий и ожиданий, не даю никаких авансов. Поэтому люди меня не разочаровывают. Если человек оказался классным, это подарок судьбы. Если говном — ну и нормально, просто такой человек. Мир очень разный, тем он и интересен. Еще я довольно жесткая, о чем до съемок честно предупреждаю: «Я в общем-то неплохой человек, но, ребята, если вы не будете нормально работать, вам придется столкнуться с конкретными моими качествами».
Вы кричите?
И кричу, и матерюсь, конечно. Когда вижу, что мне портят кино, пощады не жди! Я к каждому члену команды осторожно подхожу, рассматриваю, изучаю, начинаю в него вкладываться — а потом бац, и его меняют. Для меня это трагедия, которая вышибает из колеи.
После «Интимных мест» стало понятно, что вы избегаете в первую очередь ханжества. Что еще характерно для вашего творческого почерка?
Мне кажется, я так или иначе везде исследую «стереотипики», которые нам навязали с детства и продолжают навязывать во взрослой жизни. А стереотипы мешают жить, развиваться. Я считаю, человек рождается не для того, чтобы корчиться здесь в муках, соответствовать каким-то стандартам и навешанным ярлыкам, а чтобы жить и получать сомнительное, но удовольствие. Иначе какой-то бред получается.
Есть такое понятие: «культурный код эпохи». Станут ли ваши фильмы частью этого кода, как вы думаете? Насколько свойственны амбиции Наташе Меркуловой?
Это такое дерзкое заявление, но рискну про это порассуждать. Как только ты начинаешь возвеличиваться, на химическом уровне что-то начинает происходить в организме, а я бы не хотела, чтобы мой химсостав менялся. И все-таки я амбициозный человек, я такой родилась, это было понятно еще по школе, с первого класса — мне до всего было дело. Без амбиций ты никуда не уедешь, это маленькие злые пульсы, которые бьются в тебе и мешают спокойно жить.
От чего учащается биение вашего сердца?
У нас с Лешей куча идей, которые нас обоих цепляют. «Интимные места» — это про растерянность взрослого, выполнившего социальные сценарии и разочаровавшегося в них. «Салют-7» мы писали как гимн профессионалам: я безмерно уважаю мастеров своего дела, преклоняюсь перед ними. Их так мало, и это действительно круто! «Гоголь» был классным интеллигентским хулиганством, желанием сбить пыль со старых школьных портретов. Вообще я остро реагирую на социальную несправедливость. Это от папы у меня такое качество; жить с этим не прикольно и не очень легко, но я стараюсь не доводить ситуацию до крайности.
