Директор рыбинского психоневрологического интерната похож на Макмерфи из «Пролетая над гнездом кукушки», только он появился не среди пациентов, а среди врачей.
— Для меня было странно, что вокруг нашего интерната возник такой ажиотаж, — говорит Игорь Синявский. — Я уже насколько раз повторял: мы ничего особенного не делаем. То, что происходит у нас, — это совершенно обыденная ситуация. Здесь нет никакого геройства. Мы просто нормально делаем свою работу. Я думаю, что везде все примерно так же.
— Но почему же вы на комиссию из Москвы произвели такое впечатление?
— То, что написала Нюта Федермессер, не совсем верно. Она написала, что, когда они приехали, я стал как-то оправдываться. Я действительно позвонил начальнику профильного отдела департамента, уточнил, могу ли я их не пустить. Я не ожидал их приезда, но и не боялся, что они что-то не то увидят. Не они первые, не они последние. Но была некоторая настороженность. Я чувствовал, что человек приехал громить, рубить и рушить, видимо, на фоне того, что насмотрелся до этого. Они сразу пошли в «милосердие» (Отделение, где живут самые тяжелые пациенты. — «РР») и бросились смотреть места фиксации, проверять, не применяем ли мы физические методы удержания. Попросту, не привязываем ли. Я был удивлен: ни я, ни мои сотрудники таким не занимаемся. Потом они начали задавать странные вопросы: «Чего это они у вас на улице?» И я ответил: «Так прогулка по расписанию». Это для нас нормально, мы гуляем даже в мороз, у нас есть одежда, обувь, с пациентами на улице находится сиделка. Нюта спросила, не выученные ли это люди. Пришлось позвать людей, чтобы с ней поговорили. Подошла Марта, наша любимица, и популярно объяснила, кто она, куда и зачем идет, чем занимается. Гости спросили, что она делала вчера, и тут Марта выдает, что вчера у нас была масленица, она играла, потом ела блины со сгущенкой. У гостей — глаза на лоб.
— Не ожидали?
— Это как раз объяснимо. Дело в том, что хоть это была и плановая проверка, но проверка им не совсем свойственная. Нюта и ее фонд занимаются паллиативной помощью, то есть помощью умирающим. А умирающих у меня здесь нет, даже в отделении милосердия. Да, есть очень тяжелые, но их сюда привозят не умирать, а жить. Наша задача — создать им уют. Это не больница — это дом, где живут люди. У меня для всех подход один, независимо от диагноза: главное — человеческие отношения.
Чужие и свои
— Вы работаете в интернате два года. А чем занимались раньше?
— Я военный врач. Учился сначала в Ярославле, потом в Нижнем Новгороде. 19 лет в качестве военного врача служил в Сухуме, Южно-Сахалинске, Кыргызстане — все те места, где «год за полтора». Вернулся на родину, нужно было немного доработать до пенсии, и я пошел в колонию, проработал там пару лет. А потом увидел, что проводится конкурс на должность директора психоневрологического интерната. Подал заявку, и из восьми кандидатов выбрали меня.
— И вот, проснулись знаменитым.
— Знаете что, мне внимания не нужно, ни хорошего, ни дурного. Хотя после поста Нюты, наверное, все же что-то изменилось в лучшую сторону. Появилось несколько спонсоров, из-за границы пишут, приезжали из Москвы, подарили музыкальный центр. Приятно осознавать, что вокруг много неравнодушных людей. Вообще у нас в Рыбинске народ и победней, и почерствей. В столицах жизнь проще, у людей есть время и возможность заниматься волонтерством и благотворительностью. Но зато москвичи к нам приехали и сказали: «Как тут у вас здорово!» Они тут со всеми наобнимались, зарядились энергией. Это правда, от наших ребят заряжаешься. Это такая неприкрытая искренность, чистые эмоции, их не обмануть, они чувствуют людей. Главное для них — это внимание, не фальшивые улыбки, а искренность. И персонал за два года сформировался такой, который разделяет мои взгляды.
— То есть не сразу был такой персонал?
— Когда я пришел, я дал понять, что хотел бы здесь видеть. Кто был не согласен — ушел. Всякое случалось, приходилось следить за каждой мелочью, наказывать рублем. Было время, когда мед.сестры, чтобы смена прошла спокойно, накачивали пациентов препаратами, чтобы те не кричали, когда под себя сходят. На прогулки первое время я проживающих собирал гулять сам. Сам приходил в комнаты, заставлял одеваться, они не хотели. Они же во многом на рефлексе живут. Вот покурить или поесть их не надо было звать — бежали бегом. А на прогулку приходилось выводить. Теперь уже они сами на прогулку торопятся и спрашивают: «А когда концерт? А кто приедет? А как лавочки в столовой расставить?» Мы это сделали за год. Сейчас кажется, что так было всегда.
— А что сейчас с персоналом?
— Сейчас у меня прекрасные коллеги, вместе со мной пришел новый начмед, новый заведующий отделением. И старшие медсестры, и все остальные, кто здесь работал, посмотрели и поняли, что так работать легче. Во-первых, теперь наши жители не слоняются без дела, они всегда чем-то заняты. Они устают, и нет необходимости накачивать их на ночь препаратами, они и так нормально спят. Днем они заняты, у них нет желания буянить и драться. Конечно, всякие бывают состояния при их диагнозах, но в целом все стали спокойнее. Мы с нашим психиатром стараемся свести зависимость от медикаментов к минимуму. Если есть возможность — отменить препараты вообще, если нет — сделать дозы минимальными. Если мы сейчас пойдем смотреть, что делают пациенты, мы увидим, что они сидят и играют в лото друг с другом, лепят, рисуют. Одна девушка у нас вышивает бисером и сама ведет кружок. И мы хотим, чтобы таких кружков было как можно больше.
Норма и любовь
— Веселая у вас тут жизнь.
— А вы как думали! Мы тут живем полноценно, у нас и дискотеки проводятся, и пенная вечеринка была. У нас шикарный инструктор по лечебной физкультуре, она пациентов вывозит в лес, проводит эстафеты, они в нее просто влюблены, только и ждут. Вот скоро опять устроим забег. Хотим еще в Деминском марафоне поучаствовать. Наши ребята вообще любят выходить куда-то или когда к нам приходит кто-то новый. У нас тут много мастер-классов, сначала на них приходило несколько человек, а сейчас столов не хватает! Из отделения милосердия полным составом ходят на эти кружки, развешивают поделки у себя в комнатах.
Появляются молодые специалисты, недавно мы переманили к себе психолога — девушка просто супер! На каждого составляет карточку, по которой можно определить, насколько его можно обучить. Когда тебя окружают неравнодушные люди, то и других склонить на свою сторону легко.
— И после всего этого вы говорите, что вы не особенный?
— Конечно, не особенный, потому что это нормально. А как по-другому? Меня иногда спрашивают, зачем мне это надо. И знакомые спрашивают, и сотрудники. А вот надо. Надо, чтобы каждый у меня нормально ел, чтобы спал не в писаной пеленке. У меня был очень хороший учитель в Нижнем Новгороде, на военно-медицинском отделении, Александр Иванович Выродов. Он говорил: «Смотри, чтобы вокруг тебя всегда было комфортно другим». Мы же военные, и он учил: «Боец всегда должен быть одет, обут, сыт, у него должно быть место, где он может спать. Тогда в бою он горы свернет и любые подвиги совершит». Я всю жизнь стараюсь жить по этому принципу. И получаю отдачу. Вот, зачем мне это надо. Есть у нас такой парень, Артемка Гаспарян, очень тяжелый, весь скрюченный, практически не шевелится. Я человек несентиментальный, но когда к нему прихожу и он улыбается — это такая победа. Он чужому не улыбнется. Это дорогого стоит.
— Вы их любите?
— Наверное, нельзя так сказать. Я не плачу, когда они от нас уходят. Но я пытаюсь сделать все, чтобы сохранить им жизнь и сделать ее нормальной. И все равно при переводе из детского дома умирает примерно четверть, просто от смены условий, даже несмотря на то, что к новеньким у нас особый подход и особое внимание, что мы стараемся их понять и адаптировать.
Нереальный прогресс
— Как вы думаете, почему в психоневрологических интернатах в целом все так плохо?
— У жестокости и разгильдяйства в таких заведениях, как наше, есть несколько причин. Иногда люди выгорают на такой работе, потому что это рутина. Они просто перестают сочувствовать. Иногда никто не спрашивает с персонала, и если начальнику все равно, то и персонал расслабляется — пеленки не меняют, памперсы воруют, обжираются за счет пациентов. К тому же так сложилось, что социальная отрасль в нашей стране всегда была очень низкооплачиваемой. В нее шли по остаточному принципу, те, кого никуда больше не брали, это был последний вариант. Отсюда и низкое качество услуг. К тем, кто работал в таких заведениях, относились с таким же предубеждением, как и к их обитателям. К счастью, сейчас ситуация меняется — и зарплаты стали побольше, и люди уже идут в профессию сознательно.
— Вы с коллегами из других интернатов обмениваетесь опытом?
— Мы вышли из тени, ездим на выставки социальных услуг. Мои старшие сестры даже обижаются, когда бывают на выставках и видят работы проживающих из других ПНИ: «Наши-то не хуже, почему мы тут не участвуем?» Вот этот пост Нюты сотрудники читали, и им было приятно. Когда комиссия приехала, я ни одну комнату не закрывал, они все могли посмотреть. И сотрудников я научил не готовиться к проверкам. Потому что надо не готовиться к проверкам, а работать по-людски. Если у вас все чисто, все ухожены, то перед проверкой не надо куда-то бежать, что-то срочно мыть, кого-то специально переодевать. Я говорю своим: «Режим ошпаренной кошки оставьте за воротами». Эта отрасль вообще должна стать как можно менее закрытой. Особенно для подопечных, им полезно почаще выходить. Нас не всегда хотят видеть, но мы готовы и хотим выходить к людям.
— Сейчас много говорят о том, что системе психоневрологических интернатов нужна реформа. А что вы об этом думаете?
— Сейчас популярно такое мнение, что интернат — это тюрьма. Я этого не понимаю. Что у нас не так? Забор? Конечно, какие-то ограничения есть, но они оправданны. Жители не могут свободно гулять по городу? Но это в первую очередь опасно для них самих — на улицах много жестоких людей, которые могут посмеяться, обидеть, избить. Правильно сказала Нюта: «Чтобы состоялась такая реформа, должно быть три составляющих: политическая воля — она есть, деньги — обещают найти, и понимание общества — а вот с этим проблема». Но они люди, такие же, как мы. И для того, чтобы они вышли на улицы, общество должно стать добрей. Нужно менять отношение к таким людям. Это касается и персонала, и людей вне системы. У нас люди видят инвалида и начинают в худшем случае обижать, в лучшем случае — причитать: «Ох, матушки, бедненькие!» Да нет, никакие они не «матушки», не надо их жалеть! Нужно понимание, что они не изгои, это просто люди, которые немного отличаются от других.
— Но в психоневрологических интернатах есть разные люди. Многие могли бы самостоятельно жить, если бы не неправильные диагнозы, которые они получили еще в детском доме.
— Нужно более ответственно подходить к отбору в такие заведения. Из своего интерната я бы мог отпустить процентов сорок. Кроме того, нужно с детства поддерживать и обучать таких людей, причем делать это планомерно, иначе никакого толка. Они могут работать, многие готовы учиться, но с ними нужно очень много терпения. Им нужно постоянно помогать. А если заниматься, то результаты налицо. Вот наша Марта приехала к нам 8 лет назад, не говорила, не ходила. Сейчас она бегает с ходунками, болтает. Это нереальный прогресс.
В выходные мы с подругами идем в гости в психоневрологический интернат. Нас здесь уже ждут. Вот та самая Марта, без умолку что-то рассказывает тоненьким голосом и распевает «Катюшу». Некоторые, как Марта, совсем молодые. Все очень разные, и я не знаю, как с ними держаться. Они радуются тому, как раскрасили картинку вертолета в раскраске, и снисходительно смотрят, когда я предлагаю детскую игру. Но им, в общем-то, не важно, чем мы с ними занимаемся. Важно то, что к ним кто-то пришел.
