У Андрея Орлова на террасе стоит две канистры бензина — давно приготовил. Зачем? Чтобы поджечь себя. Его деревню Терехово власти собираются сносить. Если это в самом деле случится, то Андрей станет человеком без определенного места жительства — по сути, бомжом. Как оказалось, не только он один. Департамент строительства деньги за снесенные дома дает не всем. А те, кому дает, брать не хотят: мало, да и не в бумажках счастье, а в самом Терехове.
Москва, деревня
Вообще Терехово — последняя деревня Москвы. Соседские деревни давно посносили, а эта все стоит, держится. Добираться до нее недолго — местные высчитали, что на машине 30 минут от Кремля. Если на общественном транспорте, то, конечно, дольше. Сначала на метро, потом на автобусе. Ну, минут за 50 от центра точно доедешь. Я добралась за полтора часа — автобус протарахтел мимо моей остановки. А что, оправдывался потом водитель, тут редко кто выходит.
До моей конечной остановки иду пешком — погода хорошая и виды живописные. По небу плывут кудрявые облака, а под мостом бежит Москва-река. Дорогу с двух сторон обнимают зеленые заросли. Птицы поют, солнце жарит — в общем, кайф.
Еле нахожу поворот на деревню и ныряю в кленовые заросли. Здесь вдоль дороги стоит пара бульдозеров и курят мужики:
— Скажите, а это точно Терехово?
— Да. Это вот, кажется, дом номер 15 был, — кивает мужик на груду развалин.
— Так деревню уже сносят?
— А я почем знаю? — пожимает он плечами. — Нам сказали мусор убрать, мы и убираем.
Вообще-то снос деревни пока приостановлен. Но потихоньку дома исчезают, а люди уезжают…
Благодать
Дома в Терехова прячутся за высокими заборами и стараются быть незаметными — как будто боятся, что сегодня-завтра их тоже снесут. Из-за заборов осторожно выглядывают только нарядные мезонины.
— Да, вы не стойте на пороге-то, проходите-проходите, — приглашает меня в дом седой мужчина с грустными глазами.
— Не надо проходить, — одергивает его жена и смотрит на меня колючим взглядом. Ходят тут и пишут про нас всякое… А ты их потом в дом пускаешь. Они же все купленные.
— Я не купленная и не буду писать «всякое». Я как есть напишу.
— Ой ли? — криво улыбается блондинка. — Тогда слушай: правительство бесчинствует и не хочет с нами считаться.
— Таня, Таня, успокойся, — пытается остановить блондинку муж. Она и правда останавливается, но тут же заводится по новой.
— Можете себе представить, что вам в один прекрасный день придет от государства письмо примерно такого содержания: «Выселяйтесь, вы здесь никто»? Для чего тогда документы на собственность? Для чего закон существует вообще? По бумагам это моя земля, я здесь живу. Но правительство говорит: «Мне нравится твоя земля, и теперь здесь буду жить я. А ты езжай куда хочешь!» Да вы заходите, посмотрите, как мы живем. Вам тоже понравится.
Она наконец открывает дверь. Узкая тропинка ведет к зеленому домику с резными наличниками.
— Это еще мой прадед строил, — женщина любовно проводит рукой по шершавой стене дома. — Здесь даже табличка раньше висела: «Дом построен в 1932 году». Ну ладно, пошли дальше, покажу хозяйство. Тут у меня огурчики, помидорчики, а это слива желтая и синяя… Ну не благодать?
— Благодать, — вдыхаю я запах ярко-розовых пионов.
— Ну и почему мы должны отсюда уезжать? Знаешь, сколько департамент строительства дает нам за дом и за 20 соток? 20–30 миллионов рублей.
— Ну неплохо же, на квартиру хватит, — удивляюсь я.
— Но почему, ты скажи мне, я должна туда переезжать? Если уж департаменту так нравится моя земля, пусть он оценит ее справедливо и даст равнозначную замену: такой же дом, и чтобы как у нас — метро рядом и берег реки. Или я неправа? Почему бы нас в район Сокола, например, не переселить? А потому что там дома по 400 миллионов стоят и люди непростые живут. Мы тут письмо написали одному депутату: «Разъясните нам закон, может, мы чего-то не понимаем». Знаете, что он нам ответил? «Суд решит, он у нас самый гуманный».
— Как вы сами оцениваете ваши участки?
— Мы наняли независимых специалистов, и они назвали нам сумму в десять раз больше той, что предлагает департамент. Понятно, что такую цену власти платить не будут! Поэтому мы сумму урезали вдвое и послали начальнику: «Есть ваша, а есть наша цена, давайте эти цифры как-то сводить». Но нас никто слушать не стал. Теперь по закону суд должен выбрать незаинтересованную компанию, которая проведет независимую экспертизу и определит цену нашим домам и участкам. И знаете что? Суд назначил на это дело государственную компанию. Разве она может быть не заинтересованной в этом деле? Это какой-то беспредел.
— Ладно бы они скрывали, обманывали умно, — смеется муж блондинки, — так они изымают у нас землю за одну цену и тут же вывешивают в интернете документы, что продают эту землю по другой цене. И пишут, сколько они заработают на этом — уже прикидывают, сколько наварят!
Канистра бензина
Олегу Гусеву сначала прислали одну оценку дома и участка, потом другую, потом вообще сказали, что ему ничего не положено — пусть собирается и уезжает. Андрею Орлову тоже решили не платить: мол, в былые годы он получил кооперативную квартиру от государства — это и есть его компенсация.
— А у меня этой квартиры давно нет, я с женой развелся и все ей оставил! Родительский дом — это все, что у меня есть.
— Что будет, если ваш дом все-таки снесут?
— Канистры с бензином у меня всегда наготове, — то ли шутит, то ли всерьез говорит он. Я надеюсь, что все-таки шутит.
Нас меняют на других
Говорят, раньше в Терехово были озера и заливные луга. На них, по слухам, позарился один барин и решил разводить здесь рыбу. Так появилась деревня. Тогда это была глушь, а сегодня — престижный столичный район на фоне Москвы-сити. Вон из-за кленов стеклянные небоскребы виднеются.
— Здесь мы играли в лапту, казаки-разбойники, чижика-пыжика, — машет куда-то в заросли Надежда Николаевна. — С тех времен уже все заросло…
— Здесь в футбол гоняли, — объясняет мне Ольга, ее соседка.
— В общем, деревня жила как все деревни. И клуб, и библиотека, и школа — все было. А сейчас ничего не осталось.
Надежда Николаевна и Ольга взяли меня с собой на прогулку. Сегодня вечером у них скандинавская ходьба с лыжными палками.
— Муж-то у меня сам городской, — рассказывает Надежда. — Но ему всегда здесь очень нравилось. Он приезжал на танцы да на речку. А после купаний мы в этом поле целовались. Один раз нас парни застукали, так стыдно было.
— Посмотрите, какая красота, — обводит лыжной палкой вокруг Оля. — Так жалко, что все это уничтожат и застроят! Был зеленый остров, а будет транспортно-пересадочный узел.
— А что еще здесь будет?
— Говорят, что парламентский центр, а еще новые коттеджи и спортивные комплексы. Вон один уже начали строить.
Наша дорога упирается в табличку с надписью «stop». Здесь уже огородили землю для строительства.
— Нас просто меняют на других, — вздыхает Ольга. — Мы уедем, а другие приедут, но только те, кто побогаче, конечно.
— Вы не спрашивали департамент, можно ли вам здесь остаться?
— Конечно, спрашивали. И нам пришел такой ответ: «Для вас место не предусмотрено». Это в нашей-то деревне, где жили наши прапрапрадеды!
Бедная Вера
Терехово — место заколдованное, шутят местные. Но на самом деле не заколдованное, а просто красивое. Поэтому кто-нибудь время от времени пытается этой землей завладеть — Собянин не первый. Сначала глаз на Терехово положил Хрущев — съездил в Америку и решил открыть русский Диснейленд. Места лучше, чем Терехово, для этого, конечно, не нашел. Но потом то ли забыл, то ли забил. Только в 1990-х мэр Лужков и скульптор Церетели взялись построить здесь парк чудес. Первым «чудом» должно было стать исчезновение всех местных жителей.
— Как Лужков расселял? — поднимает кокетливо подведенную бровь Надежда Николаевна. — Помню, у теть Клавы в доме было прописано четыре семьи. И он каждой семье дал по квартире, представляете? Дал земельные участки, а еще компенсацию. Люди уехали и остались довольны.
Только парк тогда так и не построили — что-то снова пошло не так. Зато землю успели вывести из жилого фонда и отдать под строительство. Поэтому сейчас у нового мэра есть основания забрать землю для, так сказать, «государственных нужд».
— Если бы новые власти расселяли нас, как Лужков расселял, может быть, мы и сами бы уехали. Но власть у нас сегодня бандитская — ой, вы только это не пишите. И методы у такой власти соответствующие — ой, и это не пишите.
— Вот здесь жила бедная Вера, — останавливается у заросшего поля Ольга. — Муж у нее умер, и она осталась одна. Защитить ее было некому, и ее обманули.
— Она юридически неграмотная была, рынок и цены на квартиры не знала, вот и продала департаменту строительства землю за копейки, — вздыхает Надежда Николаевна. — А когда опомнилась, давай им звонить: «Я все верну, только не выгоняйте из деревни». На что ей ответили: «Кончено, вы можете вернуть деньги, но дом мы все равно снесем». И снесли. Она даже не успела никуда переехать. Несколько дней потом ходила, вещи из-под развалов собирала. Сейчас снимает где-то угол и ищет дешевую квартиру… Но я думаю, что не найдет. А если даже и найдет, денег ей все равно не хватит.
Вера не единственная, кого просто кинули. У Надежды Николаевны и Ольги дома вообще подожгли.
— Какая может быть после этого уверенность в завтрашнем дне? Когда в любой момент государство может выпнуть тебя из твоего дома, а если не уйдешь — поджечь! Какой после этого может быть патриотизм, когда у тебя нет никакой защиты от государства?!
Чувство родины
А еще в Терехове средь бела дня исчезают заборы. Вот снова приехал бульдозер и забор снес. Пять мужиков упрямо натягивают вокруг аккуратненького красного домика металлическую сетку — символ неприкосновенной собственности. Хотя в данной ситуации забор неприкосновенности не гарантирует. Бульдозер приедет и снова сетку снесет. Закон ему не указ — он как будто ездит сам по себе и сносит все, что пожелает. Остановить бульдозер не удавалось еще ни разу.
— Приехал однажды трактор, и 20 человек таджиков стали ломать забор, — рассказывают мне во дворе мужики. — При этом решения суда и прав никаких на это не было. Тут же вызвали милицию. Пока ждали ее, таджики успели забор снести и уехать. А милиция потом нам сказала: «Мы не знаем, кто это был, мы их не поймали». Такие дела.
— Я вот чего не понимаю, — говорит мужик с разорванной на локте рубахе. — Нас осталось всего-то 25 домов. Почему нас нужно выгонять? Почему я не могу на родной земле оставить пятачок для своей семьи? Я не знаю, как сыну сказать: «Парень, у тебя родину отымают». И потом, в деревне у нас образ жизни другой — мы не можем в квартирах жить. Хотя у многих здесь квартиры-то есть — люди на заводах заработали. Но тем не менее все стараются жить на земле, потому что земля — это свое. Это знаете, как… Ты когда в дымке спать ложишься, особенно если выпьешь граммов 150, смотришь — туман садится в огороде… и мамку там видишь, как она с утра проверяет, че у нее там растет, а че не растет… Это же родное, это родина. Вот она у меня здесь начинается и здесь заканчивается. А мне говорят: «Пошел вон отсюда, голодранец, ты здесь никто». А куда я пойду?
