Владимир Владимирович Путин весь в чем-то белом вдруг возникает на дугообразной крыше строительного ангара, рискованно встает на краю, раскинув перьевые руки-крылья навстречу тускло заходящему солнцу, покачивая высоким апостольским колпаком. Толпа внизу тотчас стихает; смолкает песня о болоте, прерывается на полузвуке радостный стон электробалалайки. Лишь слышно, как пикируют архангельские комары размером с утку. Что-то скажет трибун, какое заветное слово? И он чуть погодя произносит. Проникновенно и тихо, отчего слышно далеко-далеко, кажется, в самом Сыктывкаре. Что люди рождены, чтобы любить друг друга, что все мы деревья и что каждому из нас надо посадить по саженцу, если мы хотим сохранить свою душу в чистоте. Сотни людей встречают эту речь аплодисментами, похожими на шелест листвы ветреной ночью.
До прямой линии президента России остается полдня. Шиес-Протестант в который раз готовится звонко и требовательно, на всю страну, заявить о себе.
Псих, но не псих
— Вообще-то он сейчас не Путин, — кивая на театрализованную фигуру и улыбаясь, говорит юрист Оксана Владыка. — Этот его паспорт у меня хранится… А вы знали, что после сорока пяти паспорта можно менять сколько угодно раз и вписывать туда какое угодно имя, закон не запрещает, главное — без похабщины?!
— Кто же он сейчас?
— Кажется, Древарх-Просветленный. Я уже запуталась. Это от «дерева» и «архангела». А был еще Дмитрий Медведев… Потом хочет сделаться Молотовым.
— Почему?
— Потому что — «коктейль Молотова». Я ему говорю, не стоит на экстремизм намекать. Но он упрямый.
— Как же его звали сразу после роддома?
— Андрей. Андрей Христофоров. По крайней мере, так его записывают в полицейские протоколы, когда задерживают и штрафуют. Вы, наверное, думаете, он псих. Да, он псих, согласно медицинской справке. Но он не псих на самом деле. Разумнее многих.
Древарх-Просветленный, он же Андрей Христофоров из Архангельска, — личность в шиесской тайге известная, неотъемлемый и яркий элемент экологического протеста, мастер акционизма, скоморох и юродивый, которому, по русской традиции, позволено много больше остальных.
Рассказывают, как он добивался психической справки. Замучил докторов своей теорией человека-дерева. В результате ему оформили шизофрению, как он и хотел.
Зачем? Чтобы стать неуязвимым для полиции. Вот как такого осудить, как посадить — греха ведь не оберешься! Повяжут — отпустят. В худшем случае оштрафуют. Он этим пользуется: если какое противостояние активистов Шиеса с полицией, чоповцами или ОМОНом, его лицо с несводимой татуировкой, изображающей зеленую крону дерева, мелькает в первых рядах протестующих, там, где жарче всего. Он еще и других своих отгоняет, строго им шепчет: «Отойдите, я сам с ними разберусь, мне ничего не будет».
— Слезай, менты примут! — кричит ему один край толпы.
— А за что принимать-то? Здесь лес по документам, деревья. Так что он не на ангар залез, а на сосну, — отзывается другой край толпы.
Фактически так оно и есть. Строительство полигона бытовых отходов рядом с железнодорожной станцией Шиес началось почти года назад вызывающе пиратским образом: без утвержденной проектной документации, без экологической экспертизы, без общественных слушаний и еще целой кучи «без». Следовательно, и всех здешних построек, возникших на месте вырубленного леса, как бы нет — виртуальные они.
Древарх Батькович с помощью товарищей по протесту спускается на землю, и полицейские, патрулирующие рядом, вокруг и повсеместно, его действительно не трогают. Да что там полицейские — даже комары его не кусают, хотя он ходит с голыми ногами! Хотя это логично: где вы видели, чтобы комары кусали деревья.
Вагон № 10
Хорошо протестовать в Гонконге — там скученность миллионная: вышел за хлебушком, и ты уже посреди какого-нибудь митинга. А до Шиеса попробуй доехать. Из Москвы воркутинский поезд идет больше суток. Наверное, потому там так мало москвичей, привыкших летать.
Окольными и путями подороже — самолетом через Сыктывкар или Архангельск — тот же день получается: с пересадками, паромной переправой, сменой транспорта и бездорожьем.
После Котласа интересно пройтись по составу — повычислять тех, кто едет в палаточный лагерь протеста. А их и видно сразу. Не по походным рюкзакам и коврикам — по глазам без маеты и тины. Ну и леопардовые лосины они тоже не носят.
— В Шиес?
— В Шиес.
Одно слово, больше не надо. Слово-пароль. Ударение на первый слог. Так отличают своих от чужих.
А как дойдешь до легендарного вагона № 10, так тут же и попадаешь заранее в Шиес, не успев до него доехать.
Общий, сидячий, гремячий — туда набиваются все, кто направляется в Шиес из окрестных городков и поселков. А кто не направляется, старается туда не садиться. Кому же это интересно: слушать всю дорогу, чем мусоросжигательный завод отличается от мусороперерабатывающего, истории полицейских задержаний активистов вперемешку с песнями под гитару… Тут особый интерес нужен, задор.
Кажется, что «десятка» безразмерна: люди сидят и стоят друг у друга на головах, и все дисциплинированно ходят в конец вагона «обилечиваться».
Привет Кибальчишу
Наконец Шиес.
Старушка-проводница со словами «молодцы, молодцы» крестит всех, собирающихся сходить. Кто-то из зевак, следующих далее, интересуется у нее: «А чой-то они здесь делать будут?» Она отвечает, что сражаться с ядерными отходами.
Пассажирская остановка в Шиесе не предусмотрена, только техническая минутная: даже билет сюда не купишь, нужно брать до следующей станции Мадмас. Однако еще до того, как состав полностью затормозит, проводницы раскладывают лесенки. А после начинается высадка. Больше, правда, похожая на абордаж или десантирование. Люди вываливаются из вагонов; рюкзаки, канистры с водой, клетчатые челночные сумки, полные продуктов, разноцветные флаги с указанием городов приписки, футболки с принтом «Север будет свободен» — все это мгновенно перемешивается и образует жизнерадостный водоворот. Ощущение такое, что оказался на конечной станции и поезд дальше не пойдет.
Поезд ждет, сколько требуется для высадки. Обычно это пять-семь минут, потом нагоняют отставание. Активисты говорят, что их поддерживают не только проводники и машинисты, но и начальники поездов — некоторые даже не требуют платы за проезд у десятого вагона.
Но ходят разговоры, что остановку собираются вообще убрать. Активисты даже к этому приготовились: в Мадмасе — а это километров двенадцать отсюда, — у них будет велогараж, куда уже сдают старые велики и новые, купленные на деньги из общей кассы.
Поезд трогается и дает фанатский гудок: «Привет Кибальчишу».
А тебя и твоих попутчиков тем временем уже встречают те, кто приехал раньше, кто в лагере более-менее постоянно. И тут же — крики, объятия, радость узнавания. И все это в тайге, на диком полустанке, считай, в таких ******, что и представить сложно.
По станции — сухо
Ведут сразу в лагерь, который здесь же неподалеку, вдоль путей и тупиков, заставленных новой оранжевой техникой, груженной на ж/д платформы, по дороге обязательно интересуясь, в первый ли раз. Если в первый, то сначала организуют экскурсию, как у них что устроено.
На входе масса агитпропа на тему нопасарана и несгибаемости Шиеса, порой с юмором: «Мусор — раздельно. Люди — вместе».
Доминирует кумачовая растяжка с путинской цитатой: «Не вредите людям, которые там живут. Это приказ!».
Еще надеются, значит, на президента. Но уже, по всей видимости, не сильно — растяжка обвисла, плохо читается и вяло колеблется на ветру.
Есть палатка — хорошо, нет — находят спальное место в гостевых. «Кто приютит двух одиноких, но симпатичных дам», — разносится женское игривое.
Потом собрание-инструктаж «для вновь прибывших». Где есть, как мыться, что отвечать полицейским, если проверка. Здесь же проясняется, что в палатку они без ордера проникнуть не могут, поскольку частная собственность и жилище.
Сквернословию — нет, взаимовыручке — да. Забыл, как собирать палатку, — двое бросаются на помощь. Поел — вымой за собой. Можешь — принеси воды или подежурь на одном из постов. Не можешь — мы тебе и так рады, спасибо, что приехал.
Секта не секта. Турлагерь не турлагерь. Что же это все значит, черт подери?
Особо отмечается, что в лагере строжайший сухой закон. Даже не просто сухой, а вот прямо как Сахара. Чтобы ни-ни, потому что полицейским и провокаторам только того и надо: объявить активистов Шиеса пьяницами и дебоширами. Дескать, глядите, люди добрые: лес они защищают, а сами бухают почем зря.
Рассказывают, что поначалу, когда порядки и принципы лагеря еще только формировались, некоторые приезжавшие пытались распить бутылочку-другую. Но им вежливо объясняли, что здесь это не принято, и те соглашались.
По правде говоря, верилось с трудом, что русский бунт, даже так грамотно организованный, может обойтись без спиртного. Но что есть, то есть: ни грамма, ни миллилитра. Это тем более достойно уважения, что по лицам многих здесь можно прочесть: в свободное от Шиеса время они — кто же их осудит — не прочь: с друзьями, на рыбалке, под уху.
Посторонние
Здесь привечают всех. А все — они такие разные.
Есть протестанты выходного дня — те, кто остается на субботу-воскресенье. Есть и те, кто, зарядившись роликами на Ютубе, где женщин-активисток чоповцы таскают за волосы и кидают на асфальт, приезжает побузить. Но таких быстро остужают, объясняя: у нас протест без агрессии. Есть те, кому достаточно двух-трех часов — сделать селфи, зачекиниться. Но и от них польза: такие запостят фоточки в Инстаграм — разойдется по сетям инфа о Шиесе.
Ни у кого не спрашивают документов, верят на слово — а как иначе, мы же цивилизованные люди! От этого иногда страдают — редко, но всякие посторонние примазываются. Кто с ненужной политикой, кто пожрать безвозмездно, кто шмотку подрезать: большинство же нормальные и, как все нормальные, по себе о других судят — телефоны так валяются, никто не прячет. На днях вот коптер пропал, который на общественные деньги купили, чтобы качественное видео о протесте снимать, — так жалко.
Простоволосый юноша в белых одеждах приехал, декадентский слишком для этого в общем оптимистического места. Что-то играл психоделическое на шестиструнной, что-то пел с замахом на Кьеркегора… После попросил собрать для себя денег, чтобы издать диск. Ему аккуратно сообщили, что он выбрал не то место для краудфандинга, что здесь не решают частные проблемы.
Плюс этот лирический подход ко всей без разбору публике предоставляет раздолье для провокаторов. Если спросишь, нехотя расскажут несколько соответствующих историй. Например, как двое лживо изображали, будто чоповец их избил, да пистолетом, да с кровью, но самообладания у активистов хватило, чтобы не побежать отомстить.
Секса нет — а если и есть, то его не видно. Не за этим собрались.
Искали у них оружие сколько раз, но находили только водяные пистолеты.
Наркотики? Ну а как их подкинуть людям, которые жестко держат сухой закон? Кто в такое поверит?!
Ген гражданской активности
Шиес этот — удивительно цельный, несмотря на свою внутреннюю пестроту. Такой протест, где люди забывают о своих различиях: гендерных, принципах, политических взглядах. Феминистки без насилия над собой уживаются с сексистами. Вот смастерили турник для мальчиков. Ну и девочки просят — качели. А то сексизм, говорят. Но без феминистского напора, посмеиваясь — над собой, над ситуацией, даже флиртуя.
Пенсионеры одалживают хипстерне свои кнопочные телефоны, потому что они лучше айфонов принимают сигнал в этой глуши.
Рассказывали, как схлестнулись в полемике сталинист и либерал, а потом оба плюнули в самый горячий момент, вспомнив, что делить-то им здесь особо нечего — ради одной цели стоят.
У каждого своя роль, каждый зачем-то нужен и часть чего-то большего, чем сам по себе.
Древарх — чтобы слишком серьезно к себе не относились, снижает пафос и жанр.
Иван с гармошкой, харизматичный, с пол-оборота заводит публику. Антон — диджей; вон его мощные колонки стоят, прямо посреди глинистых ухабов. Подбирает музыку и песни под настроение момента. Знает, когда Чака Берри включить, а когда «Машину времени».
Оксана Владыка занимается административными делами, которые возбуждают против активистов Шиеса, иными словами, «ведет административку». А уголовку — другие адвокаты: их телефоны висят рядом с иконами под навесом в столовке, иллюстрируя народную мудрость про «сам не плошай». Оксана привыкла к шуткам типа «благословите, Владыка» и отвечает: «Да как нечего делать, сын мой». Рассказывает, как участвовала в процессе, где сторону обвинения представлял гражданин по фамилии Шариков — «вот уж судья поразвлекалась».
А Светлана Бабенко — неформальный духовный лидер Шиеса. Если надо принять важное для лагеря решение, без ее голоса не обойтись. Она жительница Урдомы, поселка неподалеку, сейчас пенсионерка, а раньше руководила поселковым жилкомхозяйством, выводила на чистую воду чиновников-проходимцев. Говоря о ней, активисты всерьез рассуждают о существовании гена гражданской активности — почему у одних такой имеется, а у других нет.
Есть еще активист, который целыми днями ловит интернет и все подряд выкладывает в сети: это моя миссия, говорит, чтобы люди каждый день знали, что у нас происходит.
А еще есть один с хладнокровием анаконды. Если включается режим «Красная кнопка» — система, по соцсетям оповещающая сторонников Шиеса о начавшейся активности противника, — то он сразу же приезжает и как есть, в городской одежде, лишь переобувшись в резиновые сапоги, отправляется спокойным шагом под экскаватор или «КамАЗ». Встанет там и стоит. И ничем не сдвинешь его — все это понимают: и сам он, и водитель «КамАЗа», и полиция, и активисты.
А еще есть женщины, которые здесь, чтобы готовить на всю эту ораву, и больше ни для чего — им и такого участия в протесте достаточно.
А еще было, приезжал француз, поддержать. Ну как француз — русский, но с французским паспортом и живет во Франции. Боевой оказался мужик — схлестнулся с чоповцами, его жестко задержали, пришлось даже в больницу везти… Потом звонили из консульства, спрашивали, что с ним. «Что, что, — отвечали активисты, — не маленький — оклемается».
Путь гадости
В лагере, кажется, все сплошь экологически образованные люди. А если нет нужного специалиста, знают, где его взять, чтобы парировать доводы строительной компании, что запланированный экотехнопарк «Шиес» будет чист и безопасен — их рекламные буклеты в знак неуважения активисты перечеркивают косым крестом, пишут черным слово «ложь» и используют как сидушки или опахала для раздувания огня.
Нужны гидрологи, геологи, химики — достанем, есть знакомые. Чертят палкой на земле карту Русского Севера, показывают, как гадость с полигона потечет: из болот в ручьи, из ручьев в реки, в Вычегду, в Северную Двину, дальше — Белое море, потом Финляндия, рисуют морские течения… Вывод делают однозначный: грядет природный апокалипсис. Потом рядом изображают розу ветров, и оказывается, что Коми — самый уязвимый район: «До Сыктывкара отсюда девяносто километров по прямой, туда все и понесет».
Люди здешние знают, что говорят, подкованы насчет промышленных гадостей: потому что Плесецк рядом с его падающими в тайгу ступенями ракет и их токсичным топливом; а северодвинские расскажут об атомных подлодках; а другие — махнут рукой туда, где проводились подземные ядерные испытания.
Беспартийные
Шиес — это такая смесь оккупая, грушинского фестиваля, сбора резервистов, лагеря по туристическому краеведению и раннего, романтического Майдана.
Хотя вот это последнее здесь не следовало бы, конечно, озвучивать. Тут же — и косые взгляды, и вопросы, не провокатор ли.
Все дело в том, что Шиес позиционирует себя исключительно как экологический протест, аполитичный. Здесь не найдешь флагов с символикой политических партий, а сами политические партии и их лидеры здесь не в чести.
Между тем активисты удивляются, что не едут к ним записные правдолюбы, типа Ефремова и Ахеджаковой.
— Первый не едет, потому что здесь бухать нельзя, вторая — старенькая, растрясет до смерти на наших ухабах, — шутят кисло.
Кто только ни обещался погостить у них, но все — пустой звон. Певец Шевчук, Ройзман с Урала, правозащитники столичные.
— Помню, отправилась я в Москву, в «Русь сидящую», — говорит Оксана Владыка. — Три часа слушала московских умников. В конце они сказали, что серьезный замут из экологической темы слепить не получится, нужна политика.
Активисты недоумевают: вот же мы — настоящий народ, корневой, без соплей и рюшек. Нет, не едут. Сын певца новой России Игоря Талькова только и добрался, тоже Игорь; спел тоже — как отец. А уж как бы здесь встретили кого знаменитого! Вот кто первый приедет, тот и будет в такой репутационной прибыли — не вообразить. Любой мало-мальский на ура зайдет.
Без Фиделя
Протест в болотах — совсем не то что протест на Болотной. Шиес уже утратил собственность имени, став именем нарицательным, потому что принадлежит всем, — символом и знаком сопротивления власти, не слышащей свой народ.
Протест Шиеса существенно отличается от прочих возникавших.
Например, тем, что у Шиеса нет ярко выраженного лидера или лидеров, из-за чего его очень трудно обезглавить. Так вышло не специально, никто этого не планировал; просто сам дух Шиеса таков, что управленческая вертикаль здесь не работает, потому что все и безусловно равны, а следовательно, нет и Фиделей Кастро.
Или, например, высшей степенью сплоченности и осознанности. Среди активистов много оштрафованных — на сумму от 500 рублей до 15 тысяч. Небольшие штрафы люди платят сами; это даже почетно, как легкое ранение в бою. На крупные — берут из общей кассы или объявляют сбор денег.
Или, например, тем, что этот протест подчеркнуто и предельно, даже запредельно, мирный. В самом деле, что может быть более мирным, чем лес, чем деревья?!
— Когда ОМОН забирает, выдергивает кого-то из наших, даже женщин, мы не пытаемся их отбить, — поясняют активисты. — Так, потолкаемся немного, чтобы показать, что мы, если что, способны на гораздо большее. Но и это нужно уметь сделать аккуратно, без рукоприкладства, не спровоцировав полицейских на реальную драку. Очень тонкая наука — мягче, чем айкидо. Невероятно трудно соблюсти такой баланс, справиться с эмоциями. Но до сих пор у нас получалось.
— Непротивление злу насилием?
— Ой, я вас умоляю! Мы просто не даем им повода нас снести. А вы думали, почему мы здесь столько стоим?
Дети и подростки в лагере есть, их немного — родители берут с собой. Но активисты говорят, что чуть начинает пахнуть столкновениями, детей отправляют в палатки. Ни о каких мальчиках на баррикадах, расшатывающих заборы, как это было в Екатеринбурге, речи не идет.
Шиесовцы считают, что за все это время не совершили ни одной грубой ошибки. Да им и эксперты по массовому протесту о том же говорят.
А ты не борзей!
На турнике в красной футболке с надписью «Родившийся в СССР», в облаке комаров, на них не реагируя, мощно подтягивается Антон Кисляков — лагереобразующая личность. Недавно только снял гипс с ног — сломался не здесь, по другому делу. Приехав в Шиес на костылях, многих вдохновил своей отвагой.
У него мусороперерабатывающее предприятие в Подмосковье, семья в Москве, бизнес-интересы в Питере; живет на два города, сам из Нарьян-Мара. Его цели совпали с целями протестующих, он их поддерживает чем может, ресурсами — почему нет?
— Что будет, если президент Путин так и проигнорирует протест в Шиесе?
— Мусор повезут, но полигона здесь не будет.
— Говорите загадками какими-то…
— Если и проедут, то несколько машин — остальные не смогут, — говорит Антон, растолковывая. Это означает вот что: власти до сих пор не осознали, с кем связались; в характере человека Русского Севера нет привычки прогибаться, а люди здесь все вооружены огнестрельно, потому что охотники — уйдут в лес, который знают с детства, в болота, станут партизанить.
— Вы серьезно?
— Ну а вы бы как поступили на их месте? Это как если бы к нам с пацанами во двор в Нарьян-Маре пришли и насрали.
Очень распространенная метафора: порог дома, наложили кучу — и еще нагадить хотят.
А еще говорят почти хором вот что: «Почему Шиес? Начальнички на карте тупо нашли место, где мало народу и есть “железка”. Ага, Урдома, четыре тысячи жителей. Разберемся с ними — этими колхозниками и дикарями — легко. А тут ведь ни татаро-монгольского ига не было, ни крепостного права. Свобода у людей в крови. К тому же — климат. В таком выживают лишь те, кто привык рассчитывать только на себя».
Далее обычно следует история о том, как в одном из местных поселков участковый из чужих стал борзеть, а ему напомнили, что вокруг болота и его там нипочем не найдут, если что. Ну, он и притих.
И еще немаловажно, что здесь все свои так или иначе — любого с любым можно по крови соединить, если родословную начать рисовать щепкой на песке.
— Кто-то испугается, другие устанут, процентов десять останется, — продолжает Антон Кисляков. — Но это такие десять процентов, что мало не покажется. Почему люди так горячо поднялись? А разве не ясно?! Потому что власть посягнула на базовые вещи: землю, воду, лес, воздух — все то, что люди считают своей родиной.
Хорохорится? Возможно. Но столько решимости в глазах, что непохоже на банальную браваду.
Кстати, многие здесь используют терминологию войны. В речи то и дело проскальзывают милитаристские словечки: господствующая высота, перерезать дорогу, уйти в партизаны… Плюс переговоры по рациям, дежурства на постах. Как-то не очень все это вяжется с самой идеей мирного протеста. Справедливей его назвать так: мирный протест воинствующего типа.
Ленинград, Костер, Щебенка
— «Щебенка, Щебенка! Ответьте Ленинграду!» — басит в рацию кто-то из активистов. Это один пост вызывает другой. Всего их четыре: «Ленинград» так назван по большой с печкой военной палатке, купленной в Ленинграде; «Щебенка» — гора строительного щебня на станции, с верхушки которой активисты следят, не начала ли тайно работать строительная техника, какие машины прибывают на станцию, а какие грузят на платформы и увозят; «Баня» — в лесу неподалеку от лагеря, там действительно баня у дороги, которую активисты держат под своим контролем; «Костер» — самый дальний кордон, километрах в двух от лагеря, в лесной чаще, его назначение такое же — перекрыть в случае чего дорогу, как это было однажды, когда по ней на Шиес поехала колонна бензовозов — против правил, по настилам через железнодорожные пути.
Еще был пост «Сталинград» — представлял собой вагончик, стоял около станции, но его увезли беззаконно, словом, украли, сославшись на то, что земля, где его установили, арендованная.
— У вас так все ловко организовано — за вами наверняка стоит кто-то серьезный, оппозиция, — говорят активистам полицейские начальники.
— Хоспадя-я, — отвечают им активисты Шиеса, — да вы же нас прослушиваете круглосуточно с самого первого дня, кругом видеокамер понатыкали — если бы за нами кто-то и стоял, вы бы уже давно об этом знали и на весь мир раструбили!
У микрофона со своими стихами на актуальную тему борьбы хорошего народа с плохой властью выступает юная поэтесса. Экзальтированная, как из книжки Акунина, стихи посредственные, избыток самопрезентации — но все это компенсируется энтузиазмом. Сообщает с гордостью, что у нее аж тридцать тысяч подписчиков. Правда, это не производит никакого впечатления на людей, которым сегодняшней морозной ночью предстоит спать в палатках.
Детский врач из Ярославля затевает лекцию по раздельному сбору бытовых отходов. А хотели ведь устроить дискотеку, эх. И плей-лист уже вывесили соответствующий: Чистяков — избранное, Растеряев с «Русской дорогой», Шевчук — весь.
Что же, лекция так лекция. Все послушно рассаживаются по лавкам.
Ближе к ночи, которая вовсе и не ночь, потому что на Севере в это время года ее не бывает, люди собираются в группы вокруг костров, на которых где готовится куриный суп, а где чай вскипает.
Здесь столкнулись экологи — обсуждают, как правильно утилизировать органические отходы. Рассказывают о преимуществах перерабатывающих заводов: что это цивилизованно, а хоронить — дикарство; что только в Подмосковье таких триста штук, но загружены они в лучшем случае на треть, потому что выгоднее вывезти в леса и закопать, а там хоть трава не расти — в буквальном и пугающем смысле.
Тут зарубились по поводу бездомных собак — стерилизовать или нет; слышится: «Убью, если узнаю, что кто-то травит!».
А вот повестки Фейсбука нет: ни тебе антироссийской Грузии, ни тебе мечущейся и мучающейся Нюты Федермессер.
«Хорошая девочка Лида»
Здесь все-таки актуальны проблемы иного свойства, к земле поближе.
Татьяна родом из Красноборска, большого села на берегу Северной Двины. Это родина белых грибов, говорит. Как огурцы — луховицкие, картошка — тамбовская, так и белые грибы — красноборские. Уже почти что бренд — в ресторанных меню, по крайней мере, начали писать, откуда родом деликатес.
Она в камуфляже, только вернулась с рыбалки — наловила ведро хариуса. Говорит, что хариуса не будет, если будет полигон; что хариус даже одеколона на рыбаке не выносит, до того чувствительная рыба.
— И белых не будет, и клюквы. А значит, и дохода у людей, которые дикоросами кормятся: ведь другой работы нет, вот они и уходят в лес на несколько месяцев, как на вахту.
Она уверена, что люди, живущие в лесу и лесом, сами постепенно превращаются в лес и поэтому, когда ему кто вредит, им самим становится дурно, они болеют.
И эти люди, кстати, не смотрели «Аватара». Зачем? У них здесь свой «Аватар» — под ногами, над головой, внутри грудной клетки.
Посреди лагеря, на месте вырубленного и выкорчеванного леса, шиесовцы устроили зеленый питомник. Трогательно покачивая в ладонях, как котят-щенят, время от времени высаживают, затем поливают саженцы. Дают им человеческие имена, тем самым одушевляя, — свои или из головы. Там вот сосна Леночка, кажется, принялась, здесь дуб Иосиф пытается укорениться.
Между тем, большинство протестующих — люди городские, асфальтовые. Как такое получается, что одних насилие над природой задевает, а других нет?
Лида — аналитик в сыктывкарской компании. Девочка-припевочка на вид, всегда и всем улыбается — даже насекомым и растениям.
— И что же вы анализируете, Лида?
– Ой, меня все так спрашивают!
Она в футболке с ревущим медведем и надписью «Север не помойка». Такие футболки сейчас очень популярны в ее родном городе, люди заказывают их сами.
В компании у нее случились переработки — она могла взять деньгами, но взяла отгулами и приехала сюда. Она одна в мужском коллективе. Коллеги эту ее поездку не поняли и не одобрили, думают, что это их не касается. Смотрят как на детскую шалость: типа перебесится. Но ее это не задевает — пусть. Тут все самодостаточны и потому на чужое мнение плюют.
Люди вообще приезжают как могут: берут отгулы, выдумывают больничные, подгадывают отпуска, некоторые организуют себе командировки с заездом в Шиес, включают в путешествие по Русскому Северу — допустим, Вологда, Тотьма, Великий Устюг, Шиес. Тут нет профессиональных революционеров. Можно на того подумать или на ту — потому что они здесь долго. Но это из-за того, что пенсионер, домохозяйка или временно безработный.
А есть еще такой рыбак — как едет на речку, так обязательно ночует с активистами в их палатке на «Костре», заодно и подежурит. Совмещает, так сказать, приятное с гражданским долгом.
Балерина на болоте
Никто в Шиесе не боится называть свои фамилии, должности в мирной жизни. Одна только — мать троих малолеток — засомневалась. Она главный бухгалтер. Детей оставила бабушке. Из отпуска дни взяла. Говорит примерно то же, что и все: природа должна быть фетишем человека, иначе ему конец; мне важно здоровье моих и других детей; нестерпимо, когда родину хотят испоганить, поэтому я не могу оставаться в стороне.
— Как вообще люди, далекие от гражданского протеста, оказываются в Шиесе? Что происходит в вашей голове, какой тумблер щелкает?
— У меня этот тумблер давно щелкнул, — говорит Ольга, артистка хора Театра оперы и балета Республики Коми. — Я же вижу, что с моей страной происходит: работы у людей нет, деревни вымирают, народ не живет, а выживает… Шиес для меня просто стал последней каплей.
Это главная мысль Шиеса, объединяющая всех: терпели долго, но посягнули на святое — такого уже не вытерпеть.
И вот, оказывается, откуда этот мощный голос был вчера, когда пели перед ангаром гимн Шиеса со словами: «Это наше болото! Мы давно здесь сидим!», выделявшийся среди других голосов — профессиональный, сопрано. Значит, не показалось.
И вот тебе раз: тут же балерина кордебалета из труппы того же театра — Маша Манакова. Причем дамы приехали раздельно, а раньше друг о друге ничего не знали. Познакомились уже на последнем отрезке пути, после переправы через реку, в «буханке». Это знаменитая «буханка», потому что невозможно определить ее пассажировместимость. В нее влезает столько народу, сколько собралось на обочине. Двадцать так двадцать. Девиз такой: никого не бросим, всех впихнем.
Вообще говоря, балерина на протесте в болотах — очень плохой знак для власти. Главный бухгалтер — это еще можно представить, менеджер — вообще без проблем, даже детский врач… Но балерина!.. Похоже, протест Шиеса распространился гораздо шире и ушел глубже в социальные дебри, чем власть себе там напредполагала.
Карликовая зига
К правоохранителям активисты Шиеса относятся со смешанными чувствами: тут и брезгливость, и снисходительность, и «всех жалко, и их тоже».
— У них приказ, а других рабочих мест нет. Как им кормить семьи? — говорит Андрей Малов, предприниматель из Котласа, владелец кузнечной мастерской.
— Выбор есть всегда, — отвечают ему более молодые и бескомпромиссные. И в подтверждение рассказывают несколько историй о полицейских, которые отказались ехать в Шиес для участия в силовых операциях, после чего были уволены.
Больше всего не любят чоповцев, людей в черном — страсть как их презирают. Население окрестных поселков прямо лютует. В магазинах Урдомы двери перед ними закрывают: говорят, что учет.
Чоповцы частью свои, частью из прочих регионов. Свои — чистые полицаи, говорят активисты, раз знают и соглашаются на такую службу. Прочие же не всегда понимают, во что ввязываются.
Рассказывают, как еще не добравшись до Шиеса, но уже узнав в пути об отношении местных к чоповцам, некоторые из них разворачиваются и уезжают обратно — просить у начальства контракта в другом месте.
Еще по секрету расскажут, как в одной архангельской семье дочь и ее отец на митинги ходят в поддержку Шиеса, а муж и зять, омоновец, ездит в Шиес помахать дубинкой. И это их взаимоотношения делает очень, мягко говоря, проблемными.
Почему расскажут по секрету? Наверное, потому что когда общественный конфликт разделяет семьи, это уже начинает походить на предвестие гражданской войны. А о ее трагических последствиях здесь, где был ГУЛАГ, очень хорошо известно; историческая память подсказывает, чем все заканчивается, когда устанавливают забор и поверх него пускают «колючку» — пусть даже скажут, что это нужно для стройки.
А если же из Архангельска едет ОМОН, то по трассе М-8 его ведет сарафанное радио. Звонят из каждой кафешки, где омоновцы останавливаются на туалет или поесть: «Две машины. Плюс автозак». Ни разу они не смогли приехать скрытно. Активисты уже оказываются подготовленными.
Оксана Владыка вспоминала, как полицейский переодевался в чоповца, чтобы проще было командовать, кого и как вязать из активистов, а те машинально отдавали ему честь, но на полпути вспоминали, что нельзя, что он как бы под прикрытием, и получалась у них словно карликовая испуганная «зига». Оксана очень смешно показывала, как это выглядит. И все вокруг, кто слушал эту историю в стотысячный раз, заразительно ржали.
Полицаи, «зига»… Вообще говоря, аналогии с Великой Отечественной здесь встречаются довольно часто. А Светлана Бабенко из Урдомы, например, так прямо и говорит: «Это оккупация, сравнимая с немецко-фашистской. Люди ощущают происходящее на почвенном уровне — что их Родину захватывают».
Еще, кажется, немного — и пойдет речь уже о национально-освободительном движении.
— Повышение налогов съели? Съели. Пенсионную реформу съели? Съели. Вся страна смотрит на нас! Если сдадимся, они и дальше будут страну нагибать. Мы здесь не только за себя, за всю Россию, понимаете?
— А удастся отстоять — свернетесь?
— Теперь уже нет. Перенацелимся на сохранение лесов.
— Как думаете, можно ваш протест системно распространять, как пример?
— Нужно.
По прозвищу «Вчера выпустили»
Трудно сказать, есть ли сейчас среди простых людей Русского Севера такие, кто хотя бы не симпатизировал Шиесу.
Продукты и деньги для лагеря собирают на бессрочной акции протеста в поддержку Шиеса, которая проходит в различных городах Русского Севера, или на «бессрочке», если выражаться языком протестантов, в палатках — по заявкам: что кончилось, что нужно. Приносят все, что необходимо в тайге: от резиновых сапог и дождевиков до спальников; даже репелленты всегда в достатке.
А продовольствия — так завались. Все свежее: овощи, фрукты, куры. Яблоки на столе — взял и пошел.
Обсуждают, что надо бы купить старенький уазик-«буханку» на Авито, тысяч за сорок. Рассчитывают, что тот, кто будет продавать, скидку сделает, когда узнает, кто покупает. А что, собрать по тысяче с носа — это можно дня за два, размышляют. Оформим, говорят, на Анну Шикалову, потому что «они с ней связываться не будут». Анна — человек специфической славы. Коммерсантка из Урдомы, она словно парит над лагерем в своем вишневом спортивном костюме под плюш. Кидается на полицейских сразу, как только их видит. Ее вечно задерживают и сажают в кутузку. Прозвище у нее — что-то вроде «Белая бестия». Белая — потому что красится в сверкающую сталь. А бестия — это такой темперамент. Но ей можно дать и другое прозвище: «Вчера выпустили». Так ее представляют новичкам.
Наталья Шанина и Андрей Малов — супруги. У них грузовичок «хюндай». Они довозят до поста «Костер» то, что люди собрали на «бессрочке», потом вместе с остальными шиесовцами тащат привезенное в лагерь.
Однажды, рассказывают, железнодорожники предложили им матрасы, какие используют в пассажирских вагонах — списанные, но чистые, пропаренные по всем правилам.
А газовики помогают тем, что пускают машины активистов на свою дорогу, куда нужен специальный пропуск. Узнают, что люди едут в Шиес, — поднимают шлагбаум без разговоров: «Езжайте».
Руководство РЖД и «Газпрома» смотрит на все это сквозь пальцы; очевидно, им важнее в этой не их войне сохранить лояльность сотрудников.
ШИЕС или Ш.И.Е.С.
Наступает день прямой линии президента России. У всех возбужденное настроение. Еще бы: в лагере почти шестьсот человек — никогда столько не было. К тому же задолго до этого начали ходить слухи, что власти все-таки организуют в Шиесе телевизионную линию связи с Москвой и привезут штрейкбрехеров — фальшивых местных жителей, которые станут на камеру рассказывать, как это здорово, что здесь устроят мусорную свалку. Такие предположения сопровождаются эмоциональными рассказами о том, как вся Архангельская область накануне пыталась пробиться в Москву со своими вопросами про Шиес. Но компьютерную систему настроили так хитроумно, что ни один не просочился, как бы люди их ни камуфлировали — хоть с помощью аббревиатуры ШИЕС, хоть с помощью шифра Ш.И.Е.С.
Штрейкбрехеров, однако, не привезли. Зато пропала связь. Люди пытались выяснить, что там президент — упомянул Шиес или нет. Кому-то удалось все-таки узнать, что само слово «Шиес» на прямой линии не прозвучало, но вопрос о бытовых отходах был задан, и президент сказал, что не видит разницы между мусоросжигательным заводом и полигоном.
Тут-то — возможно, впервые, — лагерь в Шиесе и услышал такой жесткий и дружный мат, что комары на землю попадали.
А потом все пошли на гору и зачитали обращение. Без всяких там «уважаемый…», а сразу «требуем». И было в этой бумаге не только предсказуемое — о свертывании строительства полигона, но и об отставке губернатора и о проведении прямых губернаторских выборов.
Практически на глазах экологический протест начал превращаться в политический.
А что они хотят, говорят активисты Шиеса, сколько можно игнорировать мнение народа?! Затем пошли броуновским и веселым маршем на станцию, забрались на щебневые насыпи, взялись за руки, скандировали. Какими словами описать эту картину? Наверное, такими: «Ну ни хрена себе!»
Из жизни шелупони
Власть об активистах Шиеса распространяют всякую грязь: что пьяницы, что на деньги американцев, что организованы оппозицией. Архангельский губернатор Игорь Орлов вообще публично назвал их шелупонью. А ведь это чистый, без примесей, народный протест. В этом как его сила, так и его слабость. Слабость — потому что никто не может в это поверить. Сила — потому что власть еще не сталкивалась с протестом такого качества.
Главное же, что возмущает людей, — даже не сама стройка, а уровень дискуссии, предложенный властью: с переходом на личности, стремлением опозорить оппонента, задеть его чувство собственного достоинства.
Теперь для власти, кажется, наступает время собирать камни.
Митинговая активность повышается. Взять Котлас, который сначала отстоял в суде право на митинг с повесткой по Шиесу, а потом буквально за два дня его организовал — семь тысяч человек пришли, то есть каждый десятый житель.
Или вспомнить, как губернатор Орлов поехал было по области в примирительный тур. Но добрался только до Котласа. Там его освистали, чем-то закидали. И ехать дальше — в Урдому, в другие поселки ближе к Шиесу — он уже не рискнул. Таких слов, как «шелупонь», здешний народ не забывает и не прощает. Хотя виду и не показывают: дескать, ну что с дурачка взять-то.
Какая статья
На следующий день, вечером, когда люди начали разъезжаться и в лагере стало посвободнее, пришли полицейские, человек шесть-семь. Об их появлении лагерь предупредил своевременный зычный крик: «Проверка идет». Дежурный заметил их в бинокль.
Визит выглядел потешно. Полицейские двигались так быстро, как можно, но чтобы это не было похоже на бег, крутя головами из стороны в сторону — словно потеряв важное.
— Что вы ищете? — спросили их.
— Ну, может, у вас кто заболел.
Народ стал ржать, полиция — посмеиваться в унисон.
Но вот появились новости, что в Урдоме задержан Андрей Христофоров, он же Древарх, и его везут в райцентр Яренск. Все тотчас стали предельно серьезными, шутки кончились.
«Какая статья, какая статья, какая статья», — тревожно повторяла в рацию Оксана Владыка.
***
Перед отъездом я, как и все, получил с собой в дорогу памятку о том, что делать, если задержала полиция. Там есть такие слова: «Если все же какой-то беспредельщик начнет качать права и составлять протокол, пусть составляет».
Махатма Ганди был бы доволен.
