У меня есть супружеский долг. Из командировки я везу книги по национальному костюму и птичьи перья. Книги — в супружнину коллекцию, перья — для ее же пошивочной мастерской, всяких кинотеатральных шляп и прочего костюмированного.

Однажды мы с фотографом плыли в моторке с двумя хантами-промысловиками по реке Вах, где-то неподалеку от села Корлики и географического пупа Советского Союза. А вернее сказать, в таких берендебрях, что трудно и вообразить.

Было начало сентября, но там это уже почти зима. Еще чуть, и по воде пойдет шуга. Мы гнали, чтобы не вмерзнуть. Вдруг ханты резко тормозят около невзрачного утеса. Один, Аркадий, поднимается и дает из ружья три выстрела, ритуальных — потому что в совершенно пустое, бесптичье небо. Зачем такое, Аркадий, спрашиваем мы. Жертво-, отвечает он, приношение.

Четыре рубля за патрон. Вроде десяточка всего выхолостилась, а для таежных охотников — ценность. Разъясняется позже, что в этой загогулине Ваха, вон в тех соснах, обитают прадухи. Тысячу лет уже, а то и больше. Страшенны — и жестоки к тем, кто их не почитает. А к тем, кто почитает, — наоборот (хотя тоже страшенны). Иногда они принимают облик шаманов. И тогда те, кто их видит, сходят с ума или болеют всю жизнь.

Ха-ха, думаем мы, фольклор, да и только.

А на обратном пути случилось вот что. Минуя это место снова, на песчаной отмели заметили мы глухаря. Нажористый такой франт. И — идиот. Мы подплываем, а он не улетает, прямо и упрямо на нас масляным глазом пялится.

«Это он в столбняке, потому что усыплен музыкой мотора, — не понижая голоса объясняет хант Евгений, рулевой. — Они всегда так: стоят и слушают. Главное — такта не менять».

Мы подплыли метров до двадцати. Хант Аркадий, не прицеливаясь, от груди, выстрелил. Глухарь завалился набок, развернув над собой сизоватый веер крыла. Дернулся раз-другой и помер. Хант Евгений выскочил из лодки, добежал по воде до берега и голыми пальцами-ножами за несколько секунд выпотрошил птицу, из субпродуктов оставив себе только желудок и сердце.

Когда мы трогались, в морозном воздухе над кучкой кишок еще курился нутряной пар.

Это значит, духи наш подарок приняли, довольно сказал хант Аркадий, а нам в обмен дали свой.

Чего-то ни фига не фольклор, подумали было мы. Но после быстро убедили себя, что это простое совпадение, суеверие и дикость нравов. Помню, я даже сказал что-то надменное — типа «ну вы же взрослые люди…».

Потом глухариные крылья я, по долгу брака, привез домой; ханты, как я ни объяснял им, так и не поняли, зачем мне эдакий мусор.

Лет десять птичьи останки забытыми лежали в пакете на антресолях. И вот сейчас вдруг понадобились — супруге моей для костюма шамана. Мы открыли пакет, и оказалось, что перья почти съела моль, зато остались остовы — как раз какие нужны.

И получился в результате образ настолько с того света, что взгляду пугливо до оторопи и кости ломит. А бездонные шаманские глазницы как бы спрашивают: «Ну, что, мальчик, думал, твое неверие с рук тебе сойдет?!»

В общем, теперь жертвенный глухарь будет играть в фильме по произведению писателя, которого окрошкой не корми — дай изобразить исконность глубинного народа нашего, пермского.

А у меня между тем ломота в костях так и не проходит. Не навсегда ли, опасаюсь.

К чему я это все? Даже если ты профессиональный циник, «Мойра» для тебя — лишь название магазина для рукоделия, а последний человек в очереди никогда не будет «крайним», — рано или поздно ты столкнешься с мистически закольцованным сюжетом возмездия, с тобой самим в роли главного злодея.

Вот и наши грузинские коллеги-журналисты — тоже ведь сейчас, публично сквернословя и обещая мочиться в вино для России, думают наверняка, что занимаются исключительно фольклором…

Ой, опять что-то в пояснице стрельнуло.