Завтра будет так же, как вчера?

Результаты проекта «Идеальная Россия? Представь!» свидетельствуют о высоком уровне социального пессимизма. «Люди не верят в то, что завтра будет лучше жить, чем сегодня», — сказал недавно руководитель ВЦИОМа Валерий Федоров. Это долгосрочная тенденция?

Вообще-то не очень корректно говорить: «люди считают…», «люди верят / не верят…». Нет «людей» вообще, уже нет россиян в целом — есть очень разные люди: кто-то верит в лучшее будущее, кто-то нет. Правильнее говорить про уровень социального оптимизма, то есть про долю респондентов, которые позитивно отвечают на вопрос: «Будет ли ваша семья через год жить лучше, хуже или все останется как есть?». Доля тех, кто говорит, что будет жить лучше (а это и есть показатель социального оптимизма), за последний год действительно снизилась примерно на 10 процентных пункта (сейчас, по данным ФОМ, таких 30%). Но доля пессимистов выросла не сильно (сейчас 11%). Чаще наши сограждане говорят, что все останется как есть (41%), и еще около 20% затрудняются с ответом.

Вопрос про социальный оптимизм задается в горизонте планирования один год. Задавать вопросы на более долгосрочный период (пять-семь лет) нереально — мы это увидели в проекте «Идеальная Россия? Представь!»

Да, даже в среднесрочной перспективе появляется неопределенность. Для молодежи она не настолько тревожна — многие молодые люди быстрее и легче адаптируются к изменениям, спокойно осуществляют «серфинг по жизни» в уверенности, что всегда найдется хорошее решение. А неопределенность для старших возрастов — это почти всегда тревога. Социальный пессимизм зачастую следует интерпретировать именно как тревожность. То есть человек ведь далеко не всегда знает точно, что будет жить хуже, но его беспокойство относительно будущего растет, и неуверенность в завтрашнем дне трансформируется в мысль, что, наверное, будет хуже. Есть известная поговорка: «надейся на лучшее, но готовься к худшему». Вот граждане и готовятся — по крайней мере, психологически.

В интервью «Огоньку» вы сравнили россиян с «ежиком в тумане» — эта метафора довольно точно передает ощущение растерянности. Как с этим жить и как ее преодолевать?

Растерянность возникает при сниженной субъектности, несамостоятельности. Если человек ощущает себя субъектом своей жизни и считает, что его жизнь в первую очередь зависит от него самого, он будет действовать — не обязательно активно, возможно, в форме адаптации, но все-таки действовать. С таким настроем растерянность будет недолгой, потом человек примет какие-то решения и мобилизуется. А что такое устойчивая растерянность? Это когда человек считает, что изменения в его жизни в большей степени зависят от других людей и внешних обстоятельств, а эти другие в какой-то момент уходят от своих обязательств и заявленных ранее гарантий (как, например, государство в социальной сфере). Получается, что внешний субъект, который существенно определял жизнь человека, ушел от ответственности за него, а человек не готов сам что-то предпринимать, никогда не делал этого. Вот тут возникает трагическая растерянность. Это касается прежде всего слаборесурсных групп, например пожилых людей. Они, естественно, в большей степени ориентируются на внешнюю помощь, а тут им говорят: «Еще пять лет побарахтайтесь сами» (я про пенсионную реформу).

Но важно отметить позитивную тенденцию: за последние годы растет доля тех, кто считает, что их жизнь в большей мере зависит от них самих. Вынужденно, но растет. Сейчас таких респондентов уже больше половины. Раньше была треть. Это серьезный сдвиг.

Биоавтоматы уходят от осознанности ради успокоения

Насколько наши сограждане осознают, к чему стремиться? В повседневной жизни присутствуют личные образы будущего?

Скажу немного резковато, но многие граждане России вынужденно существуют как биоавтоматы, которые решают исключительно вопросы выживания, выполняют для этого на работе и дома вполне определенные действия, понятные алгоритмы без всякой рефлексии. При этом уход от осознания своей жизни и хоть какого-то взгляда за горизонт в два-три года — это зачастую средство мнимого успокоения. У кого-то, скажем, объективно нет ресурсов, чтобы достичь образцов жизни, которые преподносятся теми же СМИ — и тогда человек уходит в «несознанку», дабы не думать о своей тяжелой доле, либо живет «на автомате», либо спивается, либо находит для себя смысл жизни в другом живом существе — детях, например… Вместе с тем нельзя сказать, что образ будущего тотально отсутствует. Конечно, он есть, и он очень разный. Но, как правило, это все-таки не длинные стратегии.,30

Можно ли типологизировать образы личного будущего?

Исходя из наших исследований, можно выделить несколько факторов, определяющих «образ личного будущего» российских граждан.

Первый фактор касается того, как мыслит человек себя в будущем — в качестве одиночного или коллективного субъекта, такого как, например, семья. Это не обязательно связано с текущим семейным статусом человека. Есть семейные люди, которые в будущем себя воспринимают вполне индивидуально. А есть те, кто мыслит себя только вместе с кем-то, например в семье, видит будущее через траектории своих близких, родителей, детей, других близких родственников. Семейные ценности определяют ответственность за ближний круг и соответствующий образ личного будущего.

Второй фактор — это так называемый «локус контроля». Если человек видит свою жизнь в большей степени зависимой от внешних обстоятельств, то в его будущем возникает акцент на гарантии от кого-то, а свое собственное поведение он видит как пассивное или адаптационное. Если присутствует внутренний локус контроля, то в описании образов будущего присутствуют активное выстраивание собственных перспектив и достигательная стратегия.

Третий фактор — психологический, связанный с предрасположенностью человека к оптимистическому или пессимистическому взгляду на жизнь. Это, конечно, зависит и от внешних обстоятельств, но вообще-то в большой мере определяется особенностями характера. Я часто повторяю фразу Олега Генисаретского: «оптимист — это человек со счастливым детством». Если ребенок воспитывался в такой среде, где у него чаще получалось реализовать свои задумки и намерения, то у него формировалась оптимистическая модель восприятия жизни, в которой всегда должно быть «все хорошо». А когда в детстве много бед, то и во взрослой жизни человек склонен ожидать, что его ждут беды, конфликты, неудачи. Поэтому, конечно, надо вкладываться в детство для формирования самостоятельности, активного и позитивного отношения к жизни. Конечно, большую роль в этом играет и образование, социальное обучение, воспитание, которое способствует правильной оценке своих ресурсов и возможностей и принятию соответствующих этим возможностям решений.

С учетом перечисленных факторов у нас получаются разные типы восприятия личного будущего, например индивидуально-активно-оптимистический или, напротив, коллективно-пассивно-пессимистический — ну и другие сочетания.

Ценности «рулят» интересами

Недавний опрос GALLUP показал, что 44 процента молодых россиян задумывается об эмиграции. Чего не хватает молодежи в России? Чем прельщает Запад?

Молодежь тоже разная. Если говорить про тех, кто хочет уехать, то в первую очередь вспоминается совершенно очевидный мотив — ощущение невозможности самореализации, отсутствие того самого позитивного образа будущего в своей стране. Но этот мотив эмиграции характерен для какой-то части молодежи почти всех стран и всех времен. Конечно, надо создавать условия, чтобы самореализация была возможна и чтобы молодежь в это верила. Но есть еще два момента, которые нечасто обсуждаются. Рост эмиграционных настроений связан в числе прочего с тем, что сама эмиграция перестала быть фатальной и безвозвратной. Еще в 80-х, да и в 90-х, это был судьбоносный выбор — решение «на всю жизнь» (по крайней мере в восприятии уезжавших). Сейчас это не так: можно уехать, можно вернуться. Ощущение большей легкости вопроса повышает долю эмиграционных настроений. Другой важный мотив — ценностный. Сегодня, как говорят, ценности «рулят» интересами. Часто ценностный выбор нерационален с точки зрения интересов (прежде всего экономических), но все равно определяет поведение человека. В эмиграционных настроениях растет доля мотивов, которые связаны не с желанием решить свои экономические проблемы (что чаще наблюдалось раньше), а с желанием приобщиться к более привлекательным, с точки зрения молодого человека, «ценностям». Не так важен оказывается заработок, сколько соображения типа «там чисто, люди не ругаются, не плюются и очень мирные».

В ответах, которые мы получили в ходе проекта «Идеальная Россия? Представь!» многие жители регионов говорили, что хотят «как в Москве» — благоустройства и комфортной среды.

Переезд в Москву — по сути, та же эмиграция. Эмиграция для самореализации и/или повышения социального комфорта, даже если экономически будет сложнее (например, придется снимать жилье). Другое социальное окружение, другие люди, которые, опять же, более свободны и меньше ругаются, меньше мусорят, чем в твоем родном городе N.

А возможен ли общий (единый) образ будущего? Или общество настолько фрагментировано, что у разных групп свои образы будущего?

Образ личного будущего, конечно, будет всегда разный. И надо сказать, что рост разнообразия возможных жизненных траекторий — это один из самых важных социальных трендов. А вот общий образ будущего страны вообще-то желателен, но сейчас тоже вряд ли возможен. Конечно, сходное восприятие будущего страны консолидирует общество, повышает межличностное доверие на основе, как говорили раньше, «общих идеалов». Когда образов будущего много, возникает вероятность того, что мы будем двигаться в разные страны. Образы могут противоречить друг другу, и тогда начинаются контрдействия с апеллированием к разным ценностям.

Например, ценности индивидуальной свободы, самоутверждения, личного успеха могут вступать в противоречие с ценностями равенства, достоинства каждого, которые не допускают серьезной дифференциации. А отказываясь от механизмов перераспределения доходов и богатства, мы, согласно закону Парето, получаем серьезное расслоение общества. Поэтому и говорят иногда, что свобода и равенство в полной мере не совместимы.

В соответствии с «либеральной парадигмой» именно серьезная дифференциация общества стимулирует его развитие через стремление человека к лидерству и улучшению своего благосостояния в непрерывной гонке за «ушедшими в отрыв». Но очевидно, что такого рода гонка и конкуренция усиливают неравенство и конфликтность. А общества, которым в большей степени свойственна ценность равенства, не допускают кричащей разницы в благосостоянии, но таким образом могут подрываться естественные стимулы для инициативы и предпринимательства. Причем в каждом случае кто-то все равно недоволен — либо слабые, либо сильные. И в последнее время развитые страны достигли некоторого гомеостаза, в котором происходят регулярные циклические смены политической доминанты — с либеральной на социал-демократическую и обратно. Есть и разного рода гибридные модели. Но все в той или иной степени связаны с доминирующими в обществе ценностями.

Последние столетия западному обществу свойственна гуманистическая парадигма развития, идеи прогресса, конкуренции. А вы снова рассуждаете про «архаические» ценности.

Свобода, равенство, а также материальное благополучие, здоровье, достоинство, человеколюбие (альтруизм), творчество — не архаические ценности. Они вечные. Потому что еще никогда не были реализованы одновременно и в полной мере ни в одном из обществ. Но важно сказать, что при всей своей вроде бы бесспорности и универсальности эти ценности имеют разный приоритет для разных людей. И разнообразие ценностных предпочтений — для кого-то важно одно, для кого-то совсем другое — одна из главных примет общества постмодерна, черты которого уже налицо и в России.

Вот вы говорите «прогресс», «конкуренция». А для кого-то напротив, «стабильность», «традиции» важнее прогресса. Да и не все нововведения одинаково полезны — человечество уже додумалось до того, что в отдельных сферах прогресс имеет смысл ограничивать (вспомним про ядерное оружие, клонирование, генную инженерию и тому подобное). Также далеко не бесспорна ценность конкуренции: для многих обществ более ценным является мир и согласие, пусть это порой несколько замедляет развитие.

Развитие, а не выживание

Готовы ли граждане России отстаивать свои ценности, предпринимать конкретные шаги для воплощения их в жизнь? По данным вашего недавнего исследования, за последние три года 35 процентов россиян не участвовали ни в каких общественных мероприятиях. А из тех, кто участвовал, подавляющее большинство назвали выборы и субботники.

Социальное участие — это действие, которое осуществляется, как правило, «поверх» реализации базовых потребностей. Когда потребности в безопасности, материальном достатке реализованы, тогда человек начинает волонтерить, участвовать в деятельности соседских сообществ, в общественных проектах. Уровень такого участия выше в тех обществах, где человек может себе позволить стремиться к достижению так называемых постматериалистических ценностей, связанных с самореализацией, признанием, когда ставка делается на развитие, а не выживание. В нашей же стране для большинства населения более важными (и по-прежнему неудовлетворенными) являются базовые ценности здоровья, безопасности, материального достатка, воспроизводства (семейные ценности).

Базовые потребности волнуют большее количество россиян. Но в медийной повестке более заметны протесты против невозможности реализовать нематериальные потребности — самореализации (в том числе политической), возможности высказывать свое мнение. Меньшинство активно протестует. А большинство? Терпит? Не ждет ли нас в ближайшем будущем знаменитый русский бунт?

Смотря какой бунт: всеобщий или локальный. Локальные бунты, по всей видимости, будут учащаться. В общий я не очень верю и надеюсь, что его не будет. Мы видим, что локальные протесты, как правило, сфокусированы на определенных вопросах, они не универсальны. В одном и том же городе может быть несколько разных протестов. Молодые мамы — за сквер, автомобилисты — за бесплатные парковки, обманутые дольщики — за жилье, а верующие — за храм. Протестного объединения нет. И, наверное, слава богу. Эта фрагментированность ценностей и интересов ограничивает возможности для всеобщего бунта. Хотя, наверное, какие-то предпосылки для него есть. Если суметь в каждом отдельном случае акцентировать один общий фактор (например, «власть виновата»), то перечисленные «движения одного требования» могут объединиться в смысловую коалицию — и тогда, как говорится, мало не покажется.

Пока мы видим со стороны власти не очень богатый набор способов предотвратить объединение протестов: стимулировать конкуренцию, сталкивать интересы.

С локальными протестами надо учиться работать по-другому. И это, возможно, самый серьезный вопрос, который меня волнует в последние три года. У нас, к сожалению, долгое время буквально насаждалась и возобладала культура конфликта и конкуренции. Активные люди видят, что единственная возможность достижения своих целей — это победить кого-то. Все изменения достигаются через «баттлы» и победы над противником. Мне кажется, что такие установки не очень свойственны русской культуре, для которой более органичен уход от конфликта (если это не конфликт с «чужими») или разрешение этого конфликта каким-то другим, мирным способом — через народный сход, согласие, договор. А сейчас у нас и в элитах доминирует культура борьбы и жесткой конкуренции. Свои решения власть часто продавливает силой, а не убеждением. К сожалению, у нас есть развитые технологии конкуренции, но нет социальных технологий достижения согласия. И нет субъектов, которые специальным образом этим бы занимались. Поэтому все чаще происходят разного рода Волоколамски, Шиесы, Екатеринбурги…

Медиация, а не конкуренция

А что произошло в Екатеринбурге?

В Екатеринбурге, на мой взгляд, должны были быть включены механизмы согласования интересов и в конце концов должен был быть найден компромисс: не «храм или сквер», а храм, но в другом месте, и сквер, но поменьше, или еще что-то в этом роде. Но ведь на компромисс вообще не было ориентации ни у одной из групп! Была борьба за победу. Когда фактически протест стал предметом общероссийского обсуждения, был задействован непропорционально большой ресурс в лице президента, который сказал: давайте запустим согласительную процедуру хотя бы в виде опроса. Социологи выступили инструментом для нахождения компромисса. И когда опубликовали результаты опроса, то в первые сутки все были удовлетворены. Каждый представил это как свою победу. То есть почти случайно сработала модная идеология win-win — «выигрыш-выигрыш». А потом как будто кто-то специально дал команду: «Э-э, нет, нас не устраивает!», в том числе так выступила и екатеринбургская епархия. Печально, что церковь у нас все чаще и чаще выступает субъектом конфликта, а не субъектом медиации и согласия.

В обществе назрел фундаментальный, мощнейший запрос на формирование и продвижение культуры согласия, культуры компромисса, поиска метарешений, которые позволяли бы совместить разные интересы.

Достаточно ли у нас независимых субъектов общественного развития для участия в диалоге?

Ну что такое субъектность? Это сочетание трех компонентов. Во-первых, человек или организация должны быть способны к целеполаганию, то есть осознавать свои интересы и ставить цель. Во-вторых, иметь самые разные ресурсы для достижения цели. В-третьих, проявлять активность, то есть не сидеть на своих ресурсах, а использовать их, действовать, продвигаясь к цели. Существуют разные примеры недосубъектности: человек имеет ресурсы, но не действует. Или действует, «активничает», но без должного понимания цели и при отсутствии ресурсов. Только сочетание всех трех компонентов делает субъекта субъектом. Человек осознает свои интересы и цели, предъявляет их, у него есть ресурсы и он действует. Понятно, что таких пока немного. И в этом смысле можно сказать, что в Екатеринбурге столкнулись меньшинства.

Те люди, которые были за храм, поставили цель, у них были ресурсы, и они проявляли активность, действовали. Если они осуществляют свою субъектность в культуре конкуренции, они просто продавливают решение через установку забора, полицейских и тому подобное. Очень многие в политических элитах только так и воспринимают возможные действия по достижению целей! Компромисс воспринимают как слабость. В фильме «Левиафан» это очень хорошо показано — когда мэр приехал к священнику и получил соответствующие наставления о том, что такое власть и сила.

А в идеологии сотрудничества как было бы правильно действовать? Вот у меня есть интерес: храм построить. Наверное, в борьбе я могу одолеть противников строительства, но при этом заведомо наживаю себе постоянного врага в долгосрочной перспективе. Идеология сотрудничества предполагает, что вначале выясняются интересы других лиц, которых я могу подвинуть, а могу и привлечь. Далее требуются обязательное согласование, возможные компромиссы со всех сторон, хотя бы частичное допущение чужих интересов — если они, конечно, не являются общепризнанно антиобщественными. В итоге достигается согласие, которое в долгосрочной перспективе позволит совместно осуществить, построить еще очень многое.

Мы уже привыкли, что без драматических перипетий неинтересно наблюдать ни за развитием киноистории, ни за реальными событиями. Как же без конкуренции? Скучно!

Ну, да, многие говорят: надо создавать интригу в жизни. Ну и создают… на ровном месте. Пожалуйста, пример с переименованием аэропортов! Была в Горно-Алтайске тихая, мирная жизнь. И кто-то очень умный подумал, что скучно, наверное, живут люди — пусть они поспорят, чьим именем назвать аэропорт, который и самолетов-то принимает по три в день, и то только «в сезон». И вот поспорили: местный национальный художник Чорос-Гуркин или «глобалист» Рерих? Местное население выступало за алтайского художника, а в итоге за счет голосов разных столичных интеллектуалов победил Рерих с перевесом 49 на 48 процентов. Ну и как вы думаете, что там сейчас? Все переругались и до сих пор воюют… Историй, подобных этому аэропортовому проекту, много. Нужны ли нам такие способы мобилизации и повышения социальной активности?

Власть испытывает тревогу

Многие общественные институты, механизмы оказались дискредитированы. Процедуры общественного согласования профанированы постановочными общественными слушаниями по вопросам застройки городских территорий. Власть вообще видит необходимость согласования — или сознательно создает видимость согласительных процедур?

Могу ошибаться, но, похоже, наши власти в большинстве случаев не видят необходимости согласовывать свои решения с населением. Раньше подобное поведение в какой-то мере было оправданно, поскольку часто не с кем было договариваться — не было субъекта «общественности», не вырос еще. Но сейчас ситуация меняется, и все чаще мы видим, что сопротивление «внутриэлитным» решениям (из серии «мы лучше знаем, что народу надо») оказывает вполне компетентное и сплоченное местное сообщество, понимающее свои интересы. Как, например, это происходит в Архангельской области. Вообще-то умная власть должна бы радоваться, поскольку у нее теперь может появиться настоящий деятельный партнер в реализации крупных общенациональных проектов. Только для этого надо видеть в гражданах именно партнера, а не противника! Общество перестает быть просто объектом для управления — оно хочет, чтобы его воспринимали как субъекта изменений.

Мы выяснили, что значительная часть наших сограждан тревожится относительно своего будущего. Испытывает ли тревогу власть, видит ли риски?

Тут я захожу на территорию политологов и могу судить только по косвенным признакам. Мне кажется, что тревога есть. Она выражается и в том, что среди KPI губернаторов появились «уровень протестных настроений», «уровень патриотичности среди молодежи», то есть показатели массовых настроений. Раньше были только инвестиционный климат, ВВП на душу населения, количество койко-мест и прочие тонно-километры. Сейчас губернатор отвечает еще и за общественные настроения. Тревогу ощущают, чувствуют, что где-то может прорваться.

Как будут измерять градус накала страстей?

Можно назвать пять основных каналов получения властью информации о происходящем в обществе. Каждый из них имеет свои плюсы и минусы, каждый из них сам по себе недостаточен, но вместе они должны позволять перепроверять информацию и повышать ее надежность:

1. Госстатистика. К ней много претензий, и некоторые эксперты даже высказывают радикальные суждения, что этот канал забит откровенной туфтой с мест. Но, с другой стороны, во многих отношениях этому каналу альтернативы нет.
2. Экспертные оценки и аналитическая информация из разных учреждений, институтов и независимых агентств.
3. Непубличная информация спецслужб.
4. Сообщения СМИ разных уровней, аналитика медиасферы.
5. Социологическая информация.

Каждый из этих каналов дает информацию определенного рода, с некоторыми ошибками, погрешностями, но в сумме все эти источники могут и должны давать объективную картину.

Сейчас у некоторых довольно ресурсных субъектов есть заинтересованность в дискредитации части этих каналов (например, стремление подорвать доверие к социологической информации). Этого нельзя допускать — нельзя отбрасывать ни один из источников данных о состоянии общества! Только на пересечении и сопоставлении информации разной природы можно получить адекватное представление о реальных процессах.

Вот сейчас идет дискуссия о мониторинге реализации национальных проектов. И возникают желание и возможность запустить несколько параллельных процессов. Счетная Палата РФ становится одним из субъектов мониторинга — они уже заявили, что будут мониторить не только финансовые, но и содержательные показатели (результаты). Возможно, Общественная палата будет вести свой мониторинг. ОНФ также строит свою систему «народных экспертов». Если все три канала будут запущены параллельно, то в целом это будет весьма эффективно.

Запрос на обновление властных элит

По данным ЦИРКОНа, 45 процентов россиян считают, что между властью и народом существуют острые противоречия. Можно ли говорить, что в обществе существует запрос на обновление властных элит?

Довольно большие группы населения демонстрируют такой запрос, а другие большие группы говорят, что не надо ничего менять. Примерно пополам разделились мнения при ответе на вопрос «Как вы считаете, сейчас для развития России было бы лучше, чтобы пришли новые люди или остались сегодняшние лидеры?».

Запрос на новых людей во власти есть. И он часто связан не с рациональным мнением, что новые люди что-то изменят, а скорее с психологической усталостью от старых. Представьте, айфон появился десять с небольшим лет назад, в жизни молодого человека за это время уже все три раза перевернулось — в технологическом оснащении, в личной сфере, в социальном окружении. А в руководстве страны все те же лица; в избирательных бюллетенях — те же Зюганов, Жириновский, Явлинский, которые были там еще до его рождения, буквально в прошлом веке. При этом зачастую никаких рациональных претензий президенту молодой человек предъявить не может, но иррациональный психологический протест против отсутствия изменений в политическом «иконостасе» налицо.

Сменяемость лиц необязательно связана с изменением политики, но она связана с изменением психологического фона, с появлением позитивных ожиданий. Я подчеркиваю — не изменений, а ожиданий, которые возникают с появлением нового человека во власти. И если он поддерживает возникающий порыв, то ожидания могут перерасти в изменения.

В России за прошедшие 20 лет использовались разные механизмы формирования социального оптимизма: национальные проекты, смена действующих лиц в правительстве, Олимпиада, чемпионат мира по футболу. Не устали ли мы от «смены декораций»?

Любой успешный проект оставляет позитивные воспоминания. Но каждый Большой Проект должен демонстрировать реальные Большие Изменения. В чем сейчас сложность ситуации с национальными проектами? Не в деньгах и даже не качестве управления, хотя последнее становится критическим фактором. Проблема в доверии. Большое количество людей, включая и тех, которые за эти проекты отвечают, в них не верит. Такое отношение основано, в частности, на том, что предыдущие национальные проекты не были зафиксированы как реально выполненные. Я допускаю, что многие показатели, которые планировались, были достигнуты, но в массовом сознании они не зафиксированы как достигнутые! Нет ощущения успеха. И теперь новая постановка задач не вызывает энтузиазма. На всех уровнях, от элиты до народа, ждут, где, на каком моменте произойдет отмена ранее принятых невыполнимых решений и будут объявлены новые задачи.

Появился новый тип управленца, который даже не предполагает выполнения целевых программ, которыми он вроде бы управляет. Он с самого начала знает, что на определенном этапе эта программа сменится новой и дезавуирует, сделает ненужным выполнение предыдущей. И это уже почти управленческая норма. Мы запускаем программу — она начинает проваливаться, и мы запускаем новую с такой же помпой и с новыми деньгами. А лицо, которое было ответственно за реализацию незаконченной программы, без последствий переходит на другой, иногда более высокий пост.

Какие декорации будем менять дальше?

Ну почему опять декорации? Общество дозрело до реальных изменений. Но оно уже ученое — оно не хочет революций и так называемых «радикальных реформ», ожидая от этого радикализма только очередного Большого Обмана. Около двух третей наших респондентов на вопрос о предпочтительности «быстрых и решительных преобразований» или «постепенных с сохранением стабильности» выбирают второе.

Понятно, что внешний контекст заставляет думать о необходимости для страны решительного рывка, настоящего прорыва, которого можно достичь только при всеобщей мобилизации. И никто пока не придумал иного механизма позитивной социальной мобилизации (войну, внешнюю угрозу и прочие негативные стимулы сейчас не рассматриваем), кроме как «общее дело». Должны быть великие цели и амбициозные задачи, но принципиально, чтобы в них были включены массы, чтобы они чувствовали, что это «их» задачи и цели «для них» — тот самый общий образ будущего. Ощущение общих целей мобилизует. Стране нужны новые Большие Проекты — возможно, как единственный механизм солидаризации общества в условиях его фрагментированности. Но, повторяю, это должны быть общие задачи, а значит, они должны быть понятны всем, фиксироваться в общественном сознании как достижимые, рассматриваться большинством как свои. А их выполнение должно быть прочувствовано как общий успех.