Боевой батюшка
Владыка, епископ Саянский и Нижнеудинский Алексий и секретарь его епархии, высокий худощавый отец Владимир идут через двор Никольского храма к вышедшему к ним навстречу приходскому священнику отцу Андрею.
— Лето было холодное, — негромко говорит владыка, обращаясь к секретарю, — ледники не таяли. И все соединилось — ливни мощные и жара, ледники начали таять. И лес в себя ничего не впитывает. Леса не осталось.
— Владыка, я как бывший гидрометеоролог… — спешит что-то сказать секретарь, но их настигает отец Андрей.
Набычившись, он приветствует владыку объятием.
— Владыка, воду дали! — говорит он, отстранившись. — Пить не рекомендую. Там водозаборы были затоплены, их илом, грязью занесло. Трубы еще надо обеззаразить и восстановить. Питьевой воды до сих пор нет. Там военные заводик поставили, сами воду чистую производят, по бутылям разливают, обеззараживают.
— Что у вас? — тихо спрашивает владыка, наклонившись к женщине, переминающейся с ноги на ногу у входа в храм.
— Дочь и сын потонули, ну а корову спасли, — говорит она, и секретарь вздрагивает.
Позже выяснится, что в Тулуне «потонувшими» называют всех, чьи дома попали под наводнение. Сын, дочь и корова этой женщины живы, а дом уплыл.
— Только что в грузовик пятьсот литров воды погрузили, тушенку, кашу, картошку, — сообщает отец Андрей, стоя на крыльце с видом решительным и сонным. — Я всех своих друзей напрёг, — говорит он через «ё», — они прислали подушки, раскладушки. Но сейчас, владыка, еще нет у людей осознания… А крупный рогатый скот полег. Это официально только полторы тысячи голов утонуло, а так — больше. Представляете, владыка? Они же в коровниках стояли, никто их не выпускал, люди сами еле выбегали! Что мы будем есть, что мы будем пить? Ни молока, ни сыра, ни яиц своих не будет. Поля пострадали, семена смыло. Ну все вынесло.
— Вы как будто не спали, а, отец Андрей? — спрашиваю я.
— Почему? Я вчера шесть часов спал, а до этого ночь не спал. Так тут в храме людей было полно, мы их приютили. А ночами я разгружал гуманитарную помощь. Не было возможности спать — людей надо организовывать, охранять груз от мародерства. Это сейчас тут птички, красота, как будто ничего и не было. А в город поедешь — там люди под администрацией стоят, смотрят, как их дома плавают… Ой, я не могу, прошу прощения, не буду снова сам себя травить… Владыка, а сектанты-то из Братска перекрыли дорогу и перехватили наш гуманитарный груз, который нам мои друзья прислали, когда я их напрёг! Отвезли на свой импровизированный склад, а потом раздавали как волонтеры. Я приезжаю, говорю: «Груз отдайте!», они такие присели… Говорю: «Я вас всех найду и заставлю извиняться!». Ну, непростой был разговор. Пойдемте, владыка, я вам склад покажу.
— Какой боевой батюшка, — говорю я владыке, идя следом за отцом Андреем в подсобные помещения.
— А в Сибири по-другому не выжить, — отзывается владыка.
— Владыка, я вам видео покажу, — отец Андрей сует владыке телефон. На экране вода, подходящая к ногам отца Андрея. Секретарь, наклонившись над экраном вместе с владыкой, сочувственно вскидывает брови. — Мы с матушкой поехали наших прихожан спасать. Ой, — отец Андрей краснеет, глаза его слезятся. — Не буду снова сам себя травить… Мы поехали вывозить наших прихожан из Казаково. Картина дикая. Народ стоит и смотрит, как дома плывут. Смотрю — вода к ногам приближается, поднимается на глазах. И какая там глубина, непонятно. Как туда проехать, тоже непонятно. Чуть сами не утонули, — говорит он, и подошедшая к нему матушка ударяется в слезы. — А связь еще была, — продолжает он. — Прихожане звонят, просят помочь… Ну что я, своих прихожан брошу?!
— А Марию не нашли, — плачет матушка, опустив уголки рта.
— Мы долго ее искали, — дает пояснения отец Андрей. — А мы еще и тут людей должны были в порядке держать. Потому что воды нет, антисанитария полная. Армейские части позже подошли. Сначала наши прихожане, у которых водовозки были, сюда воду привозили. Представляете, владыка, четыре канализационные станции потеряны! Воды сточные, может, где-то кладбища подмыли, трупы животных плавали. Вонь такая. А от Марии мы только запись в ПВР (пункт временного размещения. — «РР») нашли, она туда обращалась… — он убирает телефон, когда видео заканчивается. — Я все отдал, владыка. Даже тапки свои резиновые последние отдал. Потому что парень один пришел босиком. А что я буду, в тапках ходить, когда он босой? Я себе все равно что обуть найду. У меня даже больше уже ничего и нет отдавать… Но обо всех наших прихожанах, кроме Марии, мы знаем — где они и что им нужно.
Секретарь и владыка следуют за ним в подсобное помещение, где на полу лежат пакеты с непортящимися продуктами и одежда.
— Известно что-то по расселению? — тихо спрашивает владыка, наклонившись к отцу Андрею, и тот снова взрывается.
— Владыка, они сертификаты на жилье будут выдавать! Но к конкретному месту их не привязывают. Вы представляете, что будет, владыка?!
— На какую сумму, неизвестно? — спрашивает владыка.
— Не знаю… Можно в мэрию сейчас заехать. Но они же ничего не скажут. А так — треть города теперь уедет. В местах подтопления строить запретят. Эти сертификаты крест на территории поставят.
— По телевидению заявляли, что пятиэтажные дома для утративших жилье строить будут, — вставляет секретарь епархии.
— Это значит только одно, — насупленно отзывается отец Андрей. — Они пахотные земли у района отбирают под эту реновацию.
— Собянина бы вам сюда на время, — хмыкает секретарь.
— Всю спину обгадила, владыка! — отец Андрей оборачивается, когда за деревянной стенкой чересчур звонко заливается птица. Сзади на его черном подряснике — белое пятно помета. — Только я на лавку сел вас ждать, владыка, она тоже решила мне на плечо присесть — от радости, наверное, — добавляет он. Секретарь и владыка хохочут. — Ну ничего, — умиротворенно произносит отец Андрей. — Я же сельский батюшка.
Мы на войне
Отец Андрей ведет машину через центр Тулуна к берегу реки Ии. Остатки бедных деревянных домов тонут в грязевых воронках. Черные дома сидят в иле на боку или вверх дном. Между обломками, остатками оград копошатся люди, выбирая что-то из земли. Кажется, на эту территорию упали водяные бомбы. В центре города встречается водовозка, с которой военные раздают воду.
— Жутко, — говорит отец Андрей, выглядывая из окна машины на дома, выброшенные из реки на берег.
Река Ия вынесла из них мебель, одежду, семейные фотографии. Перемешала предметы из разных домов, добавила в них грязи, ила, разложения от загнивших захлебнувшихся коров и свиней, а потом вернула кое-что на берег в хаотичном порядке — уложив вокруг домов вещи, которые этому конкретному дому никогда не принадлежали.
Ближе к берегу Ии луга зеленеют сочной травой, и о том, что они несколько дней провели под водой, говорят только черные лужи, забившие все впадины и не просыхающие на тридцатиградусной жаре. Одни деревья стоят переломанные, на других висит одежда, шедшая по течению и зацепившаяся за сучья и ветки. Столбы электропередач — перебиты. По ним хорошо видно, до какого предела тут поднималась вода.
— Зима будет непростая, — говорит отец Андрей. — Нам все тяжести еще предстоят. Еще несколько дней назад срочно нужна была всем вода, и мы ездили, развозили. Некоторые вернулись к затопленным домам, чтобы охранять их от мародеров. Я заходил в ПВР, а там люди в шоке. Начинаю с ними говорить, а они: «Чем ты нам поможешь, батюшка? Ты мне дом верни. А если не можешь, то не спрашивай, чем помочь. Лучше бы я вместе с домом утонул». У меня уже притупились чувства из-за усталости, — продолжает он и вдруг резко тормозит, увидев женщину, стоящую у ворот пострадавшего дома. Женщина юркает за ворота. — Колдунья! — вскликивает он. — Опять принимает, зараза! Сейчас я на обратном пути вернусь, зайду к ней, к этой гадалке. Вот посмотрите, что ей будет! Я с ней еще не ругался, вижу ее в первый раз. Ты смотри, только вода сошла, а она уже принимает!.. Видите дома, — продолжает он, выезжая к берегу реки. — Их тут не было. Их сюда принесло. Люди сейчас ходят по берегу, ищут свои дома. Вот тут база отдыха была, гостиничка, шашлычная, — ничего не осталось. А люди уже работают, — он показывает на девственно зеленые луга, на которых ковыряются тощие мужчины. — Потому что они нищие. Как и все наши люди. Им надо урожай спасать, иначе голодный на зиму останешься! Наши в основном в администрации работают, в школе; мужчины — кто на трассах, кто дороги делает. Эти нормальную зарплату получают, в среднем двадцать тысяч в месяц.
Он останавливает машину у длинного дома, построенного из белого камня. На поле рядом с ним колесами вверх лежат грузовики, комбайн. Вязнут шины, тазы, вынесенные из домов. На петлях висят калитки с номерами домов, уплывших по течению.
— Мы на войне, — говорит отец Андрей, выбираясь из машины. — Сначала нашим врагом была вода. Но вода ушла, и теперь мы ведем бой в городских и полевых условиях с паникой и дезинформацией. Сейчас идут слухи, что Саяны с самолетов бомбили. Но это дичь!
Во дворе каменного дома на веревках сушатся белье, ковры, половики, сапоги на каблуках и вывернутые, наполненные илом брендовые сумки. Из дома выбегают молодая женщина в шортах, женщина средних лет и худощавый мужчина с голым торсом.
— Благословитесь, — подталкивает их отец Андрей к владыке.
Секретарь епархии останавливается рядом с лежащим носом вниз соломенным зайцем и с грустью смотрит в его испачканный илом затылок. Владыка в сопровождении хозяев дома проходит первый этаж насквозь и выходит к Ие. Дом стоит прямо у воды. На бетонной террасе сушатся кожаные диваны, комод, кресло-качалка, матрасы, светильник, на погнутой железной ограде сидит одна розовая туфля.
Владыка останавливается у самого края и смотрит на реку. Она течет зеленая и почти прекрасная в своем спокойствии. С другого берега в ней отражаются побитые водой молодые сосны и второй каймой сверху идет отражение взрослых елей, выдержавших натиск воды и как будто поделившихся с ней своей зеленью.
— Я ненавижу ее, — тихо говорит взрослая женщина.
— А я боюсь, — отзывается молодая, глядя на реку.
— Здесь на крыше сидели, — говорит Виталий владыке, сильно жестикулируя, показывая то на крышу, то на воду. — Нас предупредили, что будет наводнение, но не такое.
— Говорили, до десяти метров поднимется, — плача, комментирует его мать. — А она на четырнадцать метров поднялась.
— Мы решили остаться дома, — продолжает Виталий. — А она начала подниматься — вот так вот, — он отмеряет уровень до коленей, — вот так вот, — отмеряет до паха, — вот так вот, — до груди. — И так быстро!
— Да неправильно он все говорит, — перебивает его мать, — просто он бросил машину там, — показывает в сторону от реки. — Ему соседи кричат: «Виталя, машину убирай, а то все затопит!». Он в калиточку выходит, ему вода вот так, — показывает по щиколотку, — а через десять минут возвращается, ему уже вот так, — показывает по грудь. — Он заходит, ничего нам не говоря, залезает на крышу и оттуда кричит. Приплывает мальчик-сосед на надувной лодке. Виталя с крыши сажает меня. А я документы только на шкаф на втором этаже закинула — в лодку бы с чемоданчиком не вместилась. А когда меня везли, я уже криком кричала — на крыше Виталя с Олечкой оставались. Вода уже выше окон второго этажа поднялась.
— А там уже вода шуршала и бурлила, — Ольга показывает за стену дома. — А потом чужие дома мимо пошли. И они все бились об наш дом. Рядом у нас дом из такого кругляка стоял, мы молились, чтобы он не сошел и нас не ударил. Один дом прошел ударился, второй, сайка прошла, баня, третий дом прошел… Мы сидели на крыше и слушали скрежет домов.
— Меня увезли на ту гору, — мать показывает на еловый лес, — и я там криком кричала, боялась, мой ребенок утонет. Олечку привезли, а Виталя еще на крыше оставался. Люди там, на горе собрались, и смотрели, как вода уносит их дома. Сначала молча смотрели, потом как завыли. Слышали бы вы этот вой…
— А потом уже с горы мы увидели, как тот огромный дом из кругляка по нашему долбанул, — говорит Ольга.
— Батюшка, — Виталий обращается к владыке, — я вам честно скажу: тут такой кипиш творился, а спасателей не было ни одного. Мы с моим знакомым сами эвакуировали людей. Потом появились спасатели и попросили меня надеть жилет «МЧС России». Специально, не специально — я не знаю. А моему знакомому дали костюм МЧС. Мы просто плавали от дома к дому и сами снимали людей с козырьков.
— А я вот что хочу сказать, — громко обращается к владыке мать. — У нас сейчас все силы сосредоточены в городе. А в районе никого нет.
— Хотя затопление началось с районов, — замечает владыка.
— Я спросила в штабе: «Почему?». Мне отвечают: «Пока мы город не уберем, в районы даже не сунемся».
— А я объясню, почему, — вступает отец Андрей. — Деревни были до последнего закрыты блокпостами, чтобы туда никто не прошел. Из-за трупов животных. Сначала надо было там все обеззаразить и вакцинацию провести. Вы думаете, почему Путин, когда приезжал в Иркутск, сюда не приехал?
— А я знаю, почему он не приехал! — отвечает женщина. — Мы, когда отсюда ушли, находились у родственников на Братском тракте.
— Мост — артерия жизни, — вставляет отец Андрей (1 июля у федеральной трассы Р-255 «Сибирь» в Тулуне образовался затор из-за снесенных потоком воды домов. — «РР»).
— Так представляете, там пятьсот-шестьсот машин дальнобойщиков стояло! — продолжает она. — Без еды, без воды, без соляры — закрытые. Им есть было нечего. Эти прокатились сюда на машине и поняли, что Путина здесь разорвут.
— Да, батюшка, — поддерживает мать Виталий. — Мы видели этих людей, которые проводили анализ. Они сюда заехали в субботу в час дня и быстро поняли, что Путина сюда не надо везти. Тут хаос был конкретный.
— Поэтому они и не чистят районы. Им население — что муравьи. Они транспортную артерию в первую очередь будут чистить, — говорит отец Андрей.
— Дальнобойщиков все это время никто не кормил, — продолжает женщина. — ГСМ смыло. А фуры стоят. Моя родственница — у нее корова — ходила их молочными продуктами подкармливала. Так они ее помидорами завалили! Потому что все же в фурах гниет. Она канистру брала, воду из скважины им приносила.
Владыка пересекает первый этаж, возвращаясь к машине. Секретарь епархии снова с грустью останавливается возле зайца. К нему присоединяется Виталий.
— Он уплыл, а потом обратно приплыл, — говорит он о зайце. — А сколько мародеров тут! В полпервого ночи они сюда приезжали, я их спугнул. Мы не боимся… Волков бояться — в лес не ходить, — добавляет он, глядя на зайца.
— Поэтому у тебя пряди седые за эти дни появились? — спрашивает его Ольга. — Что мелируешься-то без меня?.. А мы собаку спасли, — говорит она мне. — Нашего алабая. Мы его за день до этого вывезли в другое место. Но и там он чуть не утонул. Плавал сорок минут в холодной воде, пока у него не отказали задние лапы. Потом какой-то человек кинул ему веревку, и он выплыл. Он убежал, а через несколько дней туда же вернулся. Одна половина города была отрезана от другой, и мы, как только смогли, поехали за ним. Он всегда такой агрессивный, а когда мы за ним приехали, пищал как маленький.
— А вы смотрели в интернете видео про собачку? — спрашивает ее секретарь епархии. — Тоже алабай. Тощий такой. Шел, шел, упал в воду. Еле выплыл.
— Ненавижу реку, — говорит Ольга. — Мне она — только для красивого вида. Я плавать не умею. Никогда ее не любила.
— К тому же вода в ней холодная, — успокоительно говорит секретарь.
— Это вы просто мест не знаете! — обрубает отец Андрей.
Передайте там в Москве
В черном двухэтажном деревянном доме выдавлены окна и двери. У входа, закрытого сверху шиферным козырьком, — нарисованный белой краской полустертый заяц. Из окон первого этажа выглядывают лоскуты обоев, вздувшаяся мебель. В окнах второго этажа стекла в покривившихся рамах почти целы. Из открытого окна выносится на сквозняке когда-то белая, но замоченная в черном иле занавеска.
Я выхожу из машины. Сразу из-за угла ко мне бросаются четыре дворняги. Три белые, в лохмотьях шерсти. И одна серая, с желтыми пятнами. Они лижут мне руки, суют головы под ладони, ласково заглядывают в глаза — просят еду, которой у меня нет.
— Не трогайте их! — кричит, выйдя из машины отец Андрей.
— Почему? — кричу в ответ.
— Это антисанитария!
— Я вытру руки салфетками!
— Не забудьте!
Захожу за угол дома. Там в полукруг стоят мужчины и молча смотрят на меня, сдвинув брови. Их глаза красны и воспалены, как будто они не спали уже несколько суток. Лица покрыты черной пылью — высохшим илом, который оставила после себя река. За спинами мужчин свалка вещей самого разного назначения: тазы, одеяла, книжные полочки, кастрюльные крышки. Некоторое время мы молча разглядываем друг друга, и я не знаю, с чего начать разговор.
— Их кормят? — спрашиваю я о собаках, которые теперь лижут руки самому взрослому мужчине из четверых.
— Их — нет. Только мы кормим тем, что нам привозят, — отвечает он.
— Вы тут живете?
— Жили. Когда-то. Донынче.
— Расскажите…
— А что рассказывать, — говорит он же. — Видать, там в горах что-то взорвали.
— Взорвали, — эхом поддакивает самый тощий из четверки, переставляя пыльную ногу в резиновом тапке вперед. — В Саянах.
— А где теперь живете?
— А нигде.
— В лесу живем. Сейчас в школах покраска началась — готовятся к новому учебному году. ПВР оттуда уже расселяют. Временные пункты только до первого сентября. А потом нас — с глаз долой.
— Еду привозят?
— Привозят, хотя должны, но не обязаны, — отвечает старший.
— А вы не знали, что будет наводнение?
— Знали, у нас всегда бывает, но не так.
— Не так, — подхватывают остальные.
— Она всегда могла огороды затопить, но чтобы так, никто не ожидал.
— Тут волна хорошая пошла. Цунами. Когда она валом пошла, мы побежали с детьми по деревне. Кто-то на крышах остался. Их потом снимали на лодках.
— Но ведь дома и крыши уносило! — говорю я.
— А почему нет? — спрашивает старший.
— Но на них были люди. Они что, погибали?
— Много.
— Как вы думаете, что государство сейчас должно сделать для вас?
— Сертификаты людям срочно выдать надо на покупку домов или квартиры. Зима скоро. Сейчас мы что-то с ними еще сможем сделать, а потом замерзнем.
— А где сейчас ваши семьи живут?
— В лесу. Государство должно нам помочь.
— Но не обязано.
— Они Сирии могут помочь. Африке. А нам только по десять тысяч дали. Что мы на эти деньги сделаем?
— А что вы на них сделаете?
— Вот и мы не знаем, что делать. Тут булка хлеба в первые дни сто пятьдесят рублей стоила.
— Девушка-а-а, — тянет старший. — Нам дома нужны. Некуда нам идти, — говорит он, и у высокого, все время молчавшего молодого мужчины на глаза наворачиваются слезы. Он нервно отворачивается. — Бросили нас. Мы так себя чувствуем. А до потопа мы сами государству помогали — налоги ему платили и от него не зависели. У нас все было — и огороды, и сайки забитые, кушать что было… А потоп что, не люди сделали? Вот вырубка лесов — разве это не люди? Не мэры с губернаторами?
— Нас даже просто за то, что мы дрова соберем, сразу сажают, — говорит высокий, справившись со слезами. — А сами весь лес в Китай вывезли.
— Вот я, например, — говорит старший, — кредит взял на ремонт дома. А дом уплыл. Кредит остался. Вон видите, где черемуха растет — там мой дом был. А страховку не заплатят. Жизнь-то у меня осталась. Хоть бы как-то с кредитом нам помогли… Передайте в Москве — просим с кредитами нам помочь.
— Мы тут все жили вместе, мы как братья, — говорит худощавый. — Но нас теперь отсюда переселят, будем жить врозь. Только вон тем богатым почему-то тут жить можно, — он показывает на дом из белого камня, из которого я только что вышла. — Им можно, а нам нельзя! Но, может, и нас государство не забудет?
Не перебивайте губернатора
— Вон люди уже картофельное поле копают, — отец Андрей высовывается в окно и показывает на двух потных, покрытых пылью мужчин, копающих землю в обход черных луж. — А что им еще делать? Что зимой есть?.. Многие тут сейчас сидят, охраняют то, что осталось от мародеров. А эти едут отовсюду. Особая порода людей — асоциальные животные какие-то, — говорит он, и мне кажется, что он преувеличивает проблему мародеров из-за травматического опыта с «сектантами», перехватившими его гуманитарный груз. — Кому война, а кому мать родна… Вот! — он подскакивает за рулем, приближаясь к дому, где живет гадалка, собирается затормозить, но проезжает мимо. — Не пойду к ней, — говорит он. — Я все хотел к ней с крестным ходом сходить… Да только водяной к ней первым пришел. Она утонула.
— В смысле — утонула? Вон же она, живая.
— Дом ее утонул. Теперь она сама свалит, а нет, так поможем.
— А почему вы в эти дела вмешиваетесь?
— А потому что я хочу, чтобы люди православные были православными.
— Вы чересчур суровы.
— Я не суров. Тут Сибирь. Тут надо конкретные действия предпринимать.
Сказав это, он останавливает машину возле мэрии. Взлетает вверх по ступенькам, успев кого-то благословить. Промахивает первый пролет — и утыкается в губернатора области Сергея Левченко и мэра Тулуна, стоящих на лестничной площадке в окружении пострадавших.
— На каком основании? На каком? — с хорошо уловимой сдержанностью спрашивает губернатор пожилую женщину, волосы который завернуты в аккуратный пучок.
— А на основании того, — отвечает она с тихо сдерживаемой непочтительностью, — на основании того, что мы пострадали. Пострадал дом. На основании того, что мы уже столько дней сидим без света и еды. Это бог с ним, что этих запасов мы лишились. Но сегодня у меня — ноль.
— В целом в частном порядке… — начинает губернатор.
— В каком?!
— Не перебивайте, — натянуто говорит он. — По закону мы не имеем права — вы не потоплены. Другое дело, что как частному лицу мы можем вам помочь.
— Прошу прощения!
— Не перебивайте… Давайте посмотрим, что мы для вас можем сделать.
— А я не пойду по частному порядку. Все. Спасибо, — женщина спускается с лестницы.
— Как хотите… — выцеживает губернатор.
Отец Александр забегает в кабинет своей прихожанки, на двери которой табличка: «Председатель комитета социальной политики Абрамова Елена Евгеньевна».
— Что с кредитами? — спрашивает отец Андрей. — Домов нет, кредиты есть.
— «Сбербанк» предлагает выгодные условия — отсрочку по выплатам.
— А вообще отменить нельзя? — спрашиваю я. — Раз у людей беда.
— Наверное, нельзя. Вчера мы встречались с жителями. Губернатор сказал, что проценты, может быть, по кредитам уберут. У нас затопленных людей с кредитами очень много.
— Сколько домов пострадало?
— Порядка трех тысяч.
— Сколько людей?
— Порядка шести-семи тысяч.
— Как будут компенсировать утрату имущества? — спрашиваю я.
— А вот, — она дает мне бумажку, на которой написано: «Единовременная материальная помощь выплачивается всем, чьи дома попали в зону затопления — 10 тысяч рублей на человека, финансовая помощь в связи с утратой имущества первой необходимости — 50 тысяч рублей при частичной утрате, 100 тысяч рублей при полной утрате, капитальный ремонт, реконструкция жилья, которое можно восстановить. Решение о восстановлении дома принимает межведомственная комиссия. Компенсация за утраченное жилье в случае признания его непригодным для проживания — на выбор: выдача сертификатов, покупка жилья на вторичном рынке, покупка нового жилья, предоставление земельных участков с выделением средств на строительство домов».
— А зона подтопления будет отстраиваться? — спрашивает отец Андрей.
— Все, не будет. А я две недели назад фундамент залила, — расстраивается председатель. — Будет построена многоэтажка на Угольщиков, двадцать пять. Будет многоэтажная застройка в сосновом бору и индивидуальное жилищное строительство в березовой роще. А эту зону мы сделаем лесопарковой.
Неоспоримые бесы
Владыка заходит на территорию Покровского храма. Навстречу ему спешит отец Валерий. Длинная борода поблескивает сединой на его груди. Одновременно с ним сюда заезжает микроавтобус с гуманитарной помощью из Братска. На скамейке под деревом сидит сотрудница полиции и составляет протокол: в храм пришла женщина и предложила помощь; пока она фасовала гуманитарную помощь, у нее украли сумку. Пострадавшая с отчаянием на лице сидит там же на скамье.
— У нас уровень воды в водохранилище тоже хорошо поднялся, — говорят волонтеры из Братска, окружив владыку.
— Это там, где в него впадает Ия? — спрашивает владыка.
— Да.
— К вам заразу принесет, — качает головой секретарь епархии.
— Спасибо за помощь, — говорит отец Валерий. — Вчера была гора помощи, сегодня к вечеру уже ничего нет. Но что интересно, владыка. Поехал я в Казаковку. Там у женщины дом унесло. А она говорит: «Все мы грешные. Надо терпеть». Ее муж рядом с ней стоял, согласился. А в лес приезжаю — у нас такая семья есть, Каплиных, и этот Каплин сидит у костерка, табакодробилка у него рядом стоит. Я говорю: «Зачем это тебе осиновая кора?». Он усмехается: «Это не кора, а табак». Сам сидит, что-то варит, его шпендик в миске с огурцами ковыряется… Спрашиваю: «Чем вам помочь?». Он говорит: «А нам тут нормально. Корова тут у нас. Маленький на сале у меня». Я думаю: «Ничего себе! Дом у него утонул. А он такой добрый». Потом выяснилось, что он всегда такой… А другие женщины пришли, постель попросили, им подушки пожертвованные выдали, они и говорят: «А что такие старые?». Разные люди бывают. А так-то, владыка, выйдешь в город — и плакать хочется. Сердце сжимается, когда видишь дома там, где они не стояли, и калитки с номером дома, а дома нет.
— Да, — соглашается владыка. — Мы-то это привыкли совсем в другом виде видеть.
— Все залито, от картошки вот что осталось, — отец Валерий показывает кукиш. — Люди ходят убитые, как зомби.
— Сердце сжимается, — говорит владыка.
— Хотя наши люди привычные ко всему… Но вид у города такой, как будто бомбу на него сбросили. Вот завтра бабушку какую-то будем хоронить. В куче мусора и хлама ее нашли. А торговый центр «Радуга» видели? У них там весь товар уничтожен! Он как наш храм в высоту.
— Это же они — сотрудники «Радуги» — к Путину обращались? — вставляет секретарь. — «Вот нас сто пятьдесят человек, все вещи для продажи были куплены в кредит. Теперь они уничтожены, и мы не знаем, чем расплачиваться с поставщиками».
Покровский храм — старинное здание из кирпича. Священники кружком стоят у входа и обмениваются новостями. За их спиной в прохладе храма — икона Покрова Пресвятой Богородицы. Роль оклада выполняет зеленая широкая лента, расшитая блестками, похожими на рыбью чешую. Зеленое полотно струится по бокам иконы, как зеленые воды реки Ии.
— Без рассусаленности, — одобрительно замечает секретарь об окладе, приложившись к иконе.
У входа в храм поодаль от священников стоит женщина и трясется мелкой дрожью, постоянно прикладывая ко рту платок.
— У вас же младенец-ребеночек? — к ней выходит женщина с покрывалом для детской кроватки.
— Да, — отвечает та, подняв глаза с видимо отслаивающейся сетчаткой. — Неделю назад дочка родила. Маленький совсем.
— А кроватка у вас есть?
— Есть. Дали. Мы там все мяконькое постелили. А дома нет, — поворачивается она ко мне. — Разбросало нас кого куда. У сына дом потонул по самую крышу. Сейчас там вода стоит по бедро. Комиссия звонила, сказали, что не могут пока туда поехать — к дому не подойти. А вещи из дома нельзя забрать. Там все плавает, воняет, — она плачет и трясется. — Я сюда приехала продуктов набрать. Кормить-то ребят нужно. А сын с мужем всю ночь на крыше просидели — чтобы их заметили и сняли, им пришлось поджигать зажигалкой крышу. Ой, не могу, — она рыдает в платок. — Все-таки Бог есть на земле.
— Вам нужно успокоиться, иначе потом вы свое здоровье не восстановите, — говорю я.
— А сколько погибло, — воет она в платок. — Вы ж наш дом не видели! Скотина не вышла. Там вода стала зеленой, как сопли слизь вонючая тянется. И ничего не решается с жильем, комиссии не подплыть. Как тут не нервничать! Ночами спать не будешь. Затрепает. А со мной пусть хоть что будет. Главное — детям успеть все сделать, чтобы им было хорошо.
— А если с вами что-то случится, вашим детям будет хорошо?
— Не будет, — женщина резко отнимает платок ото рта и перестает плакать. — Хорошо, я послушаюсь вас и постараюсь не нервничать, — спокойней говорит она.
Владыка заходит в третий храм. Отец Федор встречает его у самых ворот.
— Сдал? — спрашивает владыка.
— Нет, — отвечает отец Федор. — Я попросил хоть тройку поставить. А экзамен я лучше в следующем году сдам. Не могу сейчас там присутствовать. У меня тут дела!
Он ведет владыку в строящийся деревянный сруб — там будет храм. На спине подрясника отца Федора мелькает квадратная заплата. В срубе прохладно и пахнет смолой.
— Я тут от жары спасаюсь, — говорит отец Федор, задрав голову к балкам.
— Он бывший сотрудник полиции, — говорит мне на ухо секретарь.
— Алтарь большой у вас будет, — довольно замечает владыка.
— Работы пришлось остановить, — говорит отец Федор. — Не время сейчас. Все мои бойцы завалы разбирают. У меня, владыка, уже у самого руки как у орангутана — воду развозили. Взять хоть пенсионеров из многоэтажек, у кого детей нет. Им же, простите, владыка, даже в унитазе не смыть за собой! Перли мы им эту воду на пятый этаж.
— Мы сейчас проехали вдоль реки, — говорит владыка, скорбно качая головой.
— Я разговаривал с операми, — отзывается отец Федор, — там в Саянах такие чаши есть, где вода скапливаются. Такие малые озерки. Дождь шел сумасшедший, и эти чаши переполнились и вода из них перелилась. Прорвало эти чаши, вода сюда пошла… Так ведь перед моим отъездом в Новосибирск сатанисты крест на Икеевском тракте спилили, вот вода и взбунтовалась! — восклицает отец Федор. Яркий солнечный свет из окна бьет в его аккуратную рыжую бородку. — Это откуда речка с верховьев Саян идет. И как хлынуло оттуда… Отец Валерий звонит мне, говорит: «Давай новый крест поставим по-быстрому». Я звоню своим бойцам. Озадачил их крестом. Но бесы точно не дремлют! Погода стояла солнечная, все замечательно. И только плотник наш Сергей Ефимыч вошел в столярку крест строгать, как дунул ветер. Такой ветрище подул! Столярка вся шатается. Но Ефимыч держался, строгал крест. И что вы думаете, владыка? Выходит он с крестом из столярки, — отец Федор почтенно берет в руки воображаемый крест и прижимает его к груди, — сразу тишина на улице, солнышко. Поехали они ставить этот крест. А там скала каменная — долбили-долбили, не продолбили. Ефимыч говорит: «Пойду посмотрю, где старый крест стоял». Подходит, а там труба вкопана, и в ней крест стоял. Он остатки того креста вынул. А свой крест он делал, не зная размеров старого. Воткнул его в трубу, и он тика в тику попал — чик — встал плотненько. Тут снова ветер страшный поднялся! — Солнце из окна попадает ему в лицо, он стоит посреди древесного духа и блестит бородой, глазами и крестом. — А вы что смеетесь? — спрашивает он, поймав мой взгляд. — В бесов не верите? А вы Евангелие почитайте, там все последние новости написаны.
— О человеке, — старательно окая, произносит секретарь епархии.
— Бесы есть, — замечает владыка. — И это неоспоримый факт. Если вообще верить во всю эту историю, — добавляет он.
Нищета затопила
Когда солнце садится я захожу в случайный дом, где на заборе сушатся полинялые ковры. Земля во дворе покрыта ядовито-зеленым мхом, как будто ее лизнула Ия и оставила повсюду след своего языка. В тазах мокнут детские вещи. Поперек огорода стоит оранжевое крыльцо от чужого дома. Посередине — островок, на котором сохранились высокие перья чеснока. У стены мокрого дома сидит старушка в грязных галошах и перебирает что-то в ржавой бочке. Весь двор усыпан вырванными из забора деревяшками, банками и бутылками. Со другой стороны двора рыжая дворняга пытается переплыть лужу, но, обмочив лапы, бросает эту затею.
— Мне дядя подарил, — из дома выбегает девочка лет двух. В руках у нее плюшевая чистая овца.
Из-за угла выходит беременная женщина в белой майке. Она несет тяжелый камень. Опускает его на землю и идет за листом рифленого железа.
— А вы уверены, что вам это все надо поднимать? — спрашиваю ее я.
— Может, и не надо, — злобно говорит она. — Могу и не поднимать, — она бросает лист. — А если жить не на улице хотим, то буду поднимать, — она снова его поднимает. — У нас зима бывает пятьдесят градусов. Вы представляете, что это такое? Мне надо о ребенке заботиться.
— О каком именно?
— О ней, — она показывает на девочку с овцой. — И так нас нищета задавила. Всю Иркутскую область нищета задавила. Хотя ресурсы у нас есть — газ, золото, лес, платина, все что хотите! А мы все равно в нищете задыхаемся. Только там у вас живут — не знаю, где. Наверное, в вашей Москве. А у нас работы нет. Допустим, мой муж уехал вахтой на восемь месяцев, — продолжает она, даже не спросив меня, кто я и откуда. — Комиссия пришла, говорят — полная утрата имущества. Ну а по жилью никакой комиссии не будет. А тут же дышать нечем. Сюда же вся параша приплыла! Все в кислятине. Я беременная одна с ребенком сама доски на полы клала. Сама ночью залезла с ней на забор. А вода уже шумела. Вода уже по капусте шла. Я понимала, что не утону. Но понимала, что все потеряю. Сама взяла чемодан. А ее вот сюда на живот посадила и так несла, — она показывает на верх выпуклого живота. — И потом несколько дней ее на животе таскала.
— А что будет с этим ребенком? — показываю на ее живот.
— Не знаю, — она начинает рыдать в голос. — Наверное, это мальчик, раз он до сих пор жив. Девочка бы такого не пережила.
Метеорологическое смирение
— Так вот, — говорит секретарь епархии, когда они с владыкой, навестив все три прихода в Тулуне, идут к машине. — Я как бывший гидрометеоролог хочу сказать: в Унгайте у нас председатель молодец! Он воспользовался старым метеорологическим способом — ведром. Поставил его под дождь. Не под слив, а под дождь. Если туда накапает с мензурочку, то это дождь. А если со стакан — ливень. Увидев полное ведро, председатель всех поднял, рожениц отправил в Тулун, продукты вынесли на возвышенность. Скотину выпустили. У него в Унгайте ни одна курочка не пострадала. Я к чему? Хотелось бы знать, есть ли хоть какие-то метеостанции на наших речках!
— Вот так и проедешь иной раз по нашим деревням, — замечает ему владыка. — И как рассказывать там людям о смирении, когда они и так живут в полной… нищете?
Как помочь людям в Тулуне
Надежный способ — через активно работающие и эффективно помогающие людям приходы Саянской епархии.
Реквизиты карта Сбербанк 4276 1800 1796 7067
Получатель Данилко Владимир Сергеевич, секретарь Саянской епархии, руководитель отдела по церковной благотворительности и социальному служению.
Реквизиты счета для перечисления денежных средств Религиозная организация «Саянская Епархия Русской Православной Церкви (Московский Патриархат)»
Банк Байкальский Банк ПАО Сбербанк г. Иркутск
ИНН 3814997541
КПП 381401001
к/счет 30101810900000000607
р/сч 40703810418350029851
БИК 042520607
В строке «Назначение платежа» — указать «Добровольное пожертвование на помощь пострадавшим от паводка»
