Фольклористы и «сектанты»
Как получилось, что в 90-е вы решили учиться фольклору — не самому популярному направлению в музыке?
Я хотела стать пианисткой и готовилась к поступлению в Тульское музучилище. Меня там все знали, я сдала почти все экзамены, а на последний, по русскому языку, просто не дошла. Я шла по коридору и случайно услышала такое странное, необычное пение в одном из залов, где репетировали студенты. Я зашла, закрыла за собой дверь, села на последние ряды… и застыла! В общепринятом представлении народное пение — это Надежда Бабкина, при всем моем уважении. Но в том зале я не услышала ничего подобного, это было совершенно другое. В результате я не поступила на фортепианное отделение, ушла из общеобразовательной школы и год просто ходила на курсы, чтобы поступить на отделение народного хора. Поступила, стала артисткой Тульской филармонии, стала заниматься фольклором, копать материал, ездить в экспедиции, расшифровывать, преподавать.
То есть в вашей истории все решил один день?
Одно мгновение.
А на что был похож тот фолк, что вы услышали в зале?
Это были какие-то тонкие-тонкие нити, которые пронизывают тебя от пят до макушки — знаете это чувство, когда у тебя комок в горле не от того, что случилось что-то печальное, а от восхищения. Может, это какая-то генетическая память — сработало в одну секунду.
Как вы работаете с материалом? Помните свою первую экспедицию?
Это было в Тульской области, мы поехали небольшой компанией студентов тульского музыкального училища. Жили в местном ДК, спали на каких-то непонятных матрасах, на нас сверху падали насекомые. Мы были просто в ужасе, но когда на следующий день пошли к бабулям, когда они начали говорить о своей жизни и петь, появилось ощущение, как будто вокруг тебя время останавливается. Ты вдруг понимаешь, ради чего ты здесь, и ты уже можешь спать на этих матрасах в полуразрушенном ДК — просто для того, чтобы дотронуться до этой культуры.
Вы приходите в дом и просите что-нибудь спеть?
Нет, просто так ходить по деревне и спрашивать: «А у вас кто-то поет?» — это очень глупое дело, неблагодарное. Как правило, через ДК узнаешь, есть ли в селе поющие бабушки. Знакомишься с ними, приходишь в дом, разговариваешь о жизни, а потом спрашиваешь: «Может быть, мама вам что-нибудь пела? А бабушка?». И это удивительно: они могут не помнить, как зовут их детей и внуков, но песни, которые им тогда пели, они помнят от начала и до конца. И вот так потихонечку начинают петь — начать могут с какой-то современной «Виновата ли я», но потом медленно переходят на что-то по-настоящему старинное, другие подхватывают…
Чем пение на юге отличается от пения на севере?
В корне отличается. Проедешь даже 100 километров — уже по-другому поют. Другие интонации, другой характер текстов. Например, в Вологодской области очень много хороводных песен, это размеренная музыка, с огромным количеством куплетов, с октавным подголоском наверху — вдруг через октаву слышится тонкий голос! Север — это что-то текучее, очень сладкое в самом хорошем смысле, пахнущее яблоками. А брянщина, например, — это что-то такое острое, голоса все расположены близко друг к другу, плотно. Для белгородской традиции характерна полифония — на юге России многоголосие очень необычное, с неочевидными ходами.
Вам удавалось когда-нибудь увидеть связь между особенностями фольклора конкретного региона и местным укладом жизни?
Да, например, похороны на севере проходят очень размеренно, плачи выпеваются тоже тонким голосом. На юге совсем иначе, там нет этой северной сдержанности, как и в музыке.
Бабушки до сих пор собираются и поют сами, не по просьбе фольклористов?
К сожалению, это происходит редко. Я давно не была в экспедициях, потому что мало, очень мало осталось поющих — материл собирается по крупицам. В Туле были известны Пронины — семь сестер. И ни одной уже, к сожалению, нет в живых. Но, слава богу, есть огромные архивы и молодежь продолжает записывать то, что осталось.
Архивы доступны?
Да, они в открытом доступе. И вообще нужно делиться материалом — это мое обращение ко всем специалистам, которые занимаются сбором народной музыки. Раньше я часто сталкивалась с ревностным отношением фольклористов к своим находкам. Иногда так и говорят: «Мы были в экспедиции, собирали эти песни, тратили время, и с какой стати должны все это кому-то давать?”. Я называю таких специалистов сектантами. Сейчас в сообществе, к счастью, это моветон — зажимать материал. В конце концов, это народное достояние, а не твоя собственность! Уже даже во «ВКонтакте» можно найти очень редкие записи — низкий поклон людям, которые это выкладывают в сеть. Я, кстати, отдала практически весь свой архив нескольким студенткам.
Оригинал и отсебятина
Вы в аранжировках используете довольно тяжелую гитару, ударные. Это не искажает характер фолка?
Нет, на мой взгляд. Я не только адаптирую песню для сцены, я пытаюсь примерить ее на себя и на современных людей. Есть, например, песня с таким текстом: «Я лежу в больнице на кровати, а солнышко светит мне в окно. Мне скучно, досадно, уехал мой милый далеко. Пошейте мне белое платье и сделайте гроб голубой, мой милый, мой милый вернется, и пусть он поплачет надо мной». Для меня эта песня была шоком, это же трагедия! Какая еще должна быть аранжировка? Если кто-то услышит этот текст акапелльно, может, еще и посмеется, удивится: «Что за пошлость такая?». Но, к сожалению, очень многим это чувство знакомо — когда ты готов умереть из-за несчастной любви.
Есть ли границы, за которые вы не можете выйти, чтобы сохранить подлинность?
Конечно! Ни в коем случае нельзя менять лад, менять текст. Можно варьировать мелодию песни, но у тебя обязательно должно прозвучать несколько куплетов в оригинале. Сокращать текст можно, менять местами куплеты — тоже, но так, чтобы не терялась смысловая цепочка. Эти правила очень строги: начнешь нарушать — получишь не фолк, а отсебятину. Народ-то не дурак! Он чувствует, где правда, а где выпендреж.
Почему тогда так популярен псевдофольклор? Песни в народном стиле, которые исполняются в ярких костюмах?
Если честно, для меня это отвратительно. Но осуждать эти коллективы нельзя — многие просто не догадываются, что исполняют не народную музыку. Когда я преподавала в институте, постоянно с этим боролась: приходят на вступительные экзамены девчонки 18–20 лет, выходят в кокошниках и поют «Я люблю тебя, Россия!». Я с уважением отношусь к этим советским песням, которые «под народные», но не нужно забывать, что, начиная с 50-х, с фольклором были большие проблемы — его так зажали, так затюкали! К сожалению, многие из тех, кто поступает в музыкальные вузы, другого даже не слышали: преподаватели показывали им песни, которые к фольклору вообще никакого отношения не имеют. До сих пор на любом конкурсе народной песни можно увидеть массу таких коллективов, но, к счастью, их все меньше и меньше — это правда. Все благодаря доступу к подлинным материалам, самым разным.
А легко определить, в какое время появилась песня?
По мелодике можно определить, но по тексту понятнее всего. Если песня романсного типа, есть припев, куплет — это конец XIX или начало XX века. Как правило, самые старинные и самые странные, далекие для нас — это колыбельные севера. Вот пример: «Баю-баюшки-баю, не ложися на краю, нет ли местечка в раю для тебя? Из осиновых досок сколочу тебе гробок, и как похороним мы тебя, положим в этот вот гробок, мы тебя закопаем в самом лучшем местечке и ты будешь счастливым». Я когда в первый раз это услышала, не поверила, что колыбельная может быть такой! Но есть объяснение. Родился ребенок, любая мать готова отдать жизнь за то, чтобы смерть к нему не пришла, поэтому мама проговаривала вслух то, что могло случиться. Дескать, уходи, ты ошиблась, мы уже сделали ребенку гробок, он уже умер.
Есть приемы, которые очень сильно отличаются от того, что привычно нашему слуху?
Кажется, никого уже ничем не удивишь, но в народной песне иногда встречаются такие лады, что любой даже профессиональный музыкант, который не имеет отношения к фольклору, послушает и скажет: «Что-о? Как так-то?!» Поют-поют, а потом раз — появляется неожиданно странное созвучие или двухорие: с середины песни второй голос начинает повторять текст с самого начала, фоном. И думаешь: «Как? Зачем?»
А с точки зрения ритуалов?
Тоже! Есть, например, такой текст: «А я к садику под грушу, там лежит тело, оно побелело — никто к телочку не подходит, никто его не закопает». И вот подошла старая бабушка, взяла тело на руки, понесла тело до церквушки, дверцы «отворилися», звонницы «зазвонилися». О чем это? Конечно же, это аллегория — эта песня пелась, когда заканчивалась весна, начиналось лето, был переход из одной поры в другую. Бабушка взяла тело на руки, понесла до церквушки, чтобы отпеть, чтобы душа освободилась. Странно, но очень красиво — символ на символе.
Алена и «ДДТ»
Как в вашей жизни появилась группа «ДДТ»?
Совершенно спонтанно. Я принимала участие в проекте Zventa Sventana c Тиной Кузнецовой, и мы приехали в Санкт-Петербург в 2010 года, чтобы выступить на телеканале «100». Юрий Шевчук случайно услышал, мы его чем-то зацепили, и он нас разыскал. Позвонил администратор и предложил нам с Тиной приехать попить чай с группой, поболтать и поговорить о сотрудничестве. Тина на тот момент готовилась стать мамой и отказалась, сказала: «Алена, пробуй сама, одна». Через месяц я уже приехала в Санкт-Петербург с большим чемоданом на репетицию с группой «ДДТ» и еще через три недели поехала с ними на гастроли. И по сей день с ними.
Когда вы стали исполнять народные песни на концертах «ДДТ»?
Почти сразу! Мы вместе с группой стали работать над народным материалом. Константин Шумайлов пишет аранжировки — мы с ним в проекте «ALЁNA» на равных! Поэтому я очень благодарна музыкантам «ДДТ» и Юрию Юлиановичу. Для меня он настоящий музыкант, который никогда не стоит на месте. Бунтарь, перфекционист — ему все не нравится, он всегда думает, всегда пишет, у него в голове музыка, и он заряжает нас. Мы становимся такими же «больными» в хорошем смысле и работаем.
Что лично вам дало знакомство с народной культурой? И что это дает тем, кто приходит послушать «ДДТ»?
Когда я выхожу на сцену, у меня возникает чувство гордости, я думаю: «Ребят, я вот вышла и вам сейчас спою. Вы вообще никогда такого не слышали, и это народная песня, представляете?». Мне нравится думать, что я сделаю для кого-то небольшое открытие. Народная песня — как пластилин: из нее можно лепить что-то очень непривычное для всех. При этом она дает много энергетически правильных штук. Особенно это чувствуется в экспедициях. Ты видишь, как жили люди, и просто начинаешь ржать над своими проблемами! Ты становишься… нет, ты пытаешься стать чище, сильнее.
А вы сталкивались когда-нибудь с тем, что выходите на сцену, исполняете эти песни, а слушатель встречает их с отторжением: «Фу, фолк какой-то…»? Как с этим справляетесь?
Бывает такое! На концертах «ДДТ» иногда слышу: «Алена вышла, хорошо, что мы пиво пошли попить». Раньше я бунтовала, но сейчас старюсь не реагировать и не обижаюсь: не научишь же всех любить то, что любишь сам. Пусть кто-то в следующий раз решит остаться и не пойдет пиво пить — это тоже будет прорыв!
