Я долго живу на этом свете и знаю, что все меняется. И потом бывает стыдно.

Сейчас травят Владимира Шахрина из легендарной группы «Чайф». Стайно, подло, мерзко. Мудрого и сдержанного человека. Давно уже екатеринбургского морального авторитета.

Он имел неосторожность и одновременно смелость высказать свои мысли по «скверному делу». В том смысле, что, ребята, давайте уважать друг друга, попробуем обойтись без насилия, все можно решить путем переговоров. Это было не то, что хотели услышать от него защитники городского сквера. Они-то думали, что он — свой, их. А он оказался вовсе не их, а сам по себе, отдельный. Как и бывает у людей с самостоятельными мозгами. В его миротворческой позиции они — те же самые люди, которые гневно возмущаются в соцсетях гонениями на Зощенко, — увидели политическую слабость и книксен перед начальниками православной церкви.

И не простили.

Иммунитета от остракизма теперь нет ни у кого. Никакие чемпионы духа и рекордсмены совести не застрахованы от пожелания гореть в аду за не понравившееся слово. Живи сейчас Дмитрий Сергеевич Лихачев — и его бы нашли за что предать позорной анафеме.

Позже Владимир Шахрин обмолвился, что перестал слушать «Эхо Москвы» и потому обрел спокойствие, а чайфы выступили в Москве, на «мясном» фестивале Meat and Beat, устроенном столичным начальством в день митинга за допуск к выборам оппозиционных кандидатов в депутаты Мосгордумы — как считают протестанты, специально, чтобы отвлечь людей от гражданской активности. Прогрессивная общественность увидела в этом прогиб под власть, к тому же корыстный.

И травля возобновилась с новой силой.

— Мне приходится ставить фильтры на отвратительные слова и тереть из-за них комментарии в соцсетях, я получаю угрозы по телефону. Как-то так печально вышло, что желание Владимира стать переговорщиком между двумя сторонами в «скверной истории» автоматически и молниеносно привело к зачислению его в ряды поборников церкви, хотя об этом и речи нет, — говорит пресс-атташе группы «Чайф» Марина Залогина. И потом с сомнением добавляет: — Иногда кажется: лучше, может, помолчать, не ворошить?!

«Помолчать» — вот ключевое слово. Тем, кому надо говорить, выбирают молчание. Не потому, что эмоционально трудно и вредно для психического здоровья терпеть оскорбления, тем более незаслуженные. Хотя и это тоже. А потому, что молчание равнозначно нейтралитету, а нейтралитет — самая, как представляется, нравственная сейчас позиция. И еще потому, что любое высказывание умножает общую агрессию, и кажется, что миротворческое — больше других.

Ну, вы определились, наконец, с баррикадой. Нет, не хочу. Вы ходили на митинг протеста или на крестный ход. Я никуда не ходил, отстаньте. Вы за геев или за консервативные ценности. Да мне все равно — вот прям святая правда. И не надо, не надо, пожалуйста, засовывать мне в карман ваш наградной парабеллум, я все равно не буду стрелять!

Таких много. Но кажется, что их нет совсем. Потому что такие молчат. А те, кто на баррикадах, предпочитают орать.

Теоретик и практик ненасильственного сопротивления, баптистский проповедник Мартин Лютер Кинг сказал однажды: «Самое жаркое место в аду уготовано для тех, кто сохраняет нейтралитет во времена большого конфликта моральности».

Мартин Лютер Кинг просто не был в шкуре Владимира Шахрина и не знал, что случаются времена, когда нейтралитет становится как раз наиболее честным частным оружием.

Знаете, как я отвечаю на главный разоблачающий и провокационный вопрос российской современности «чей Крым?»

Я ездил в Крым, когда он был советским. Я ездил в Крым, когда он входил в состав Украины. Я езжу в Крым теперь, когда он стал частью России. Возможно, когда-нибудь Крым будет принадлежать Гвинее-Бисау, кто знает. Но я и тогда буду ездить туда, потому что люблю это место на земле всей душой — и мне плевать, в какие там списки ненависти по этой причине заносят меня орущие с двух сторон на баррикадах.

И я отвечаю так: «Крым — мой».

Потому что долго живу на этом свете и знаю, что все меняется. И потом бывает стыдно.