Евгений Миленький учился на культуролога, а стал печником.
— Преподаватель по истории живописи мне говорил: «Женя, у тебя есть две классные темы, которые ты можешь объединить. Ты, с одной стороны, стремишься быть художественно образованным, а с другой — у тебя руки хорошие. Объедини это, и ты будешь управлять своей жизнью». Я отвечал, что этого никогда не срастить. А он обещал, что я еще вспомню его.
После школы Евгений Миленький поступал на философский факультет, но не прошел по конкурсу. На следующий год подал документы на факультет культурологии.
— Меня привлекало искусство, философия, и я был скорее гуманитарно, чем технически ориентирован,CJ — вспоминает Евгений. — У меня с детства была склонность теоретизировать и поучать. Я представлял себя таким антропологом, «изучателем» человеческой сути.
Учась на культуролога, Женя успевал ходить на лекции во ВГИК, в консерваторию и ГИТИС. Так сложился круг друзей из художников, актеров и журналистов. Но это не отвечало на главный его вопрос: «кто я»?
— У меня был комплекс самозванца. И еще мне казалось, что эта профессия стоит в стороне от жизни. Вот есть нормальные люди, а есть профессиональные наблюдатели. И я помню, что такого рода внутренние ощущения были и у моих друзей, журналистов и актеров.
Фотографии, лекции в консерватории, спектакли и выставки — все это составляло лишь одну сторону жизни. Но была и другая, о которой Женя предпочитал не распространяться.
— Я этой работы довольно долго стеснялся. В моей голове было разделение: есть интеллектуалы — актеры, артисты, а есть сермяжная, нелицеприятная изнанка жизни — «работа на стройке». Мне нравилось себя представлять фотографом. Но на фотографию я больше тратил деньги, чем зарабатывал. Фотография окупала сама себя, но не кормила. А камины меня кормили.
В тот год, когда Женя не поступил на философский, он решил получить какую-нибудь прикладную профессию. Купил газету «Из рук в руки», просмотрел объявления об образовательных курсах и выбрал печное дело.
— Печник — профессия снобская, — объясняет необычный выбор Женя. — Это специализированное узкое знание. Ты не просто каменщик — ты печник. Ты знаешь аэродинамику, хитрую логику «расположения» дымоходов. Есть что хранить в секрете.
К тому моменту Женя уже умел кое-что делать руками. В школе вырезал из деревянных капов фигурки. Летом работал на стройке — так и накопил денег на курсы. А еще у Евгения была хорошая наследственность: про его отца говорили, что у него золотые руки.
— Отец умер, когда мне было двенадцать, — рассказывает Женя. — Ничему конкретному он меня не научил, но я с завистью отмечал, что он почти все умеет. Он был чеканщиком: чеканил из цветных металлов декоративные полотна для оформления интерьера. Это был его параллельный заработок. Вообще он работал художником-оформителем аэропорта Шереметьево, а потом стал бортпроводником. Он постоянно был в рейсах, дома мы его видели редко. Ночами в гараже он делал свои чеканки. Я помню запах гуаши, плакатные перья, контуры шрифтов и этот гараж, священное место с миллионом напильников и молоточков… Это был культовый в моем детстве человек. Наверное, мне мечталось когда-нибудь стать таким, как он.
Окончив курсы, Женя стал работать монтажником каминов. Работу совмещал с учебой в институте. Мама зарабатывала немного, надо было помогать. Когда была сессия, почти не работал. Когда не было сессии, почти не учился.
Несколько лет Женя монтировал и запускал типовые камины, придуманные другими людьми. Их набралось несколько сотен. Но все изменил первый камин, который Евгению доверили придумать самому.
— Заказчиком был именитый советский скульптор-монументалист, дедушка моего друга. Он сказал: «Сделай камин для моей семьи так, как ты его себе представляешь». Я его нарисовал, спроектировал и построил. И оказалось, что это клево. С этого момента открылся новый шлюз: я стал доверять своим рукам и своим способностям. Это оказалось то счастье, о котором я мечтал с детства.
Сейчас его камины стоят на кораблях, в ресторанах и частных особняках. Оттолкнувшись от каминов, Евгений шагнул к металлу, который так хорошо поддавался рукам отца — люстры, столешницы и декор для отелей, ресторанов и жилых комплексов под его руководством разрабатывает команда дизайнеров, скульпторов, мастеров и технологов. Недавно Евгений Миленький представлял собственную скульптуру из кирпича и металла на выставке в Голландии — теперь нужно найти время съездить в Амстердам и установить скульптуру во дворе частного дома коллекционера, который ее приобрел.
А культурологом Женя не стал.
Мейкеры и крафтсмены
Евгений — классический пример мейкера, для которого хобби стало работой и в конце концов бизнесом. Слово «мейкерс» пришло в русский язык из английского, и следом за британцами у нас тоже стали называть ремесленников мейкерами.
— В американской традиции этот термин чаще применяется к сфере инноваций, — рассказывает декан факультета управления социокультурными проектами проектов Шанинки Ольга Карпова. — У них мейкеры – это и изобретатели, которые создают новые материалы, и все, кто работает с технологическими инновациями, проектируют современные протезы, например. Здесь много самых разных креативных историй. Это, по сути, мейкерские стартапы. Но есть и более широкая сфера применения этого понятия – сектор крафтс.
В большом городе мейкеры и крафстмены кажутся новым явлением, хотя на самом деле они продолжают хорошо забытое старое. Разница в том, как они это делают. Пекут хлеб или строгают стол так, что этому хотят подражать, — то есть задают тренд. Но, по большому счету, крафтсмены — это и те, кто занят традиционными промыслами и ремеслами: всеми этими матрешками, лаптями и балалайками, которые покупают разве что туристы.
Образ жизни и способы заработка крафтсменов давно и глубоко изучают в Великобритании. Исследованиями занимается британский Совет по делам ремесел, который стремится поддержать «новых ремесленников» и адаптировать к современным рынкам традиционные промыслы. Исследования направлены на то, чтобы придать старинным ремеслам новый смысл и помочь крафтсменам найти свою нишу.
— Если говорить о главной проблеме, которая есть у так называемых новых «новых ремесленников», — продолжает Ольга Карпова, — она связана с тем, что изначально ремесло — штучная продукция, в лучшем случае — мелкосерийная, но все равно это индивидуальные вещи. С приходом массового производства в XX веке потребность в этих вещах исчезла. И сейчас надо изобретать для ремесла новую актуальность.
Независимость
Дмитрий Захаров недавно переехал жить за город, там теперь у него дом и мастерская. Его работы, как и процесс их изготовления, представлены на его страничке в Инстаграме. Через эту страничку его находят будущие клиенты. Дмитрий шьет сумки и рюкзаки, ремни и кошельки — это ручная работа уникального качества — и время от времени дает мастер-классы.
Он никогда не собирался стать мастером и очень удивился бы, если бы кто-то ему сказал, что его ждет такой поворот судьбы. Учился, искал себя, и от этих поисков у него осталось два разнонаправленных и неоконченных образования — инженер-строитель и художник-педагог. Он не смог представить себя в 40 лет инженером, просиживающим дни в кабинете; пошел учиться на художника, но к третьему курсу и там стало скучно.
— И так совпало, что меня попросили уйти. С тех пор я занимаюсь кожей.
Его профессия и будущее уже давно были рядом. С тех пор как, ничего не умея, он захотел сшить сумку.
— Я ходил с тряпочной сумкой, она у меня истерлась. А на ней был кожаный кармашек — я посмотрел на него и подумал, что, наверное, если вся сумка будет из кожи, это классно. Походил по магазинам — это был 2010-й год, все было слишком дорогое для студента, и я подумал: если найду кожу, то и сам смогу сделать. И вот как-то еду в электричке и рисую эскиз, рядом со мной сидит дядька. «А вы что, сумки делаете?» — спрашивает. Я сказал: нет, вот хочу сшить. И он подсказал, где кожу купить. Оказалось, он тоже сумками занимается. Я съездил, купил. И сшил сумку.
На сумку ушли все зимние каникулы, и Дмитрий решил, что больше никогда с этим не свяжется — труд был объемный. Но зарекаться было поздно: он уже пообещал сшить сумочку подруге. Потом — попросила однокурсница. Потом — сделал себе кошелек. Потом стали просить другие люди, и получилось так, что он все время что-то шил. Работа стала приносить доход.
— Я не почувствовал сложностей перехода. Вообще, если свое жилье есть, то не так много надо. Десяти квадратных метров уже достаточно, чтобы начать.
Учился Дмитрий методом проб и ошибок. Смотрел на сумки в магазинах. Искал в интернете западных мастеров. Инстаграм только появился, в «Живом Журнале» специалистов почти не было.
— Сейчас информации просто куча. В последние три года пошел очень большой приток мастеров. Инстаграм я веду лет пять и стал замечать, что начинающих прямо лавина.
МУЖЧИНЫ ИЛИ ЖЕНЩИНЫ?
В Британии типичный мейкер – мужчина в возрасте за 40, и занят он в основном полный рабочий день.
— Вы чувствуете конкуренцию?
— Уже есть люди, которые наступают на пятки. Большинство мастеров делает мелкие изделия, кошельки, небольшие клатчи. А если нужна большая сумка или рюкзак — тут пока конкуренции нет. Сумки — более сложные изделия, тут уже требуется образование.
Эта работа выросла из хобби. Доход нестабильный, деньги куда-то улетают, но Дмитрию важно, что теперь у него есть независимость.
— Здесь есть творческая составляющая, есть удовольствие: когда вещь готова и она удалась, это самоутверждение какое-то. Из минусов — отсутствие режима, это предполагает ответственность. Ты вроде можешь встать, во сколько хочешь, и работать, сколько хочешь, в любой момент сорваться и на озеро поехать. Но ты этого не делаешь. Хотя приятно осознавать, что это возможно.
Общение с ремесленниками — удел более-менее обеспеченных людей, признает Дмитрий. Если человек покупает себе одежду в маленькой мастерской, то он захочет себе и кошелек. Кому-то нравится, что это сделано вручную, кому-то — что такую же сумку не носят двести человек, а для кого-то важно, что кожа натуральной обработки стареет вместе с хозяином, становится «ламповее».
Arts & Crafts
— Когда-то маленькие ремесленные мастерские или даже мануфактуры, которые делали недорогой продукт повседневного спроса для крестьянского рынка, были очень востребованы, — рассказывает Ольга Карпова. — У более состоятельных горожан был другой заказ и другой продукт. А этот покупали люди из бедных и средних слоев — мещане, купцы, крестьяне. Потом появились более дешевые массовые продукты, более модные, в другой стилистике, и все эти игрушки стали не нужны.
Русские художники из содружества Абрамцево (Абрамцевский художественный кружок) больше ста лет назад «отправились в народ» именно с этой целью – найти новую актуальность для крестьянских ремесел и декоративно-прикладного искусства, спасти их от наступления индустриализации. Так были спроектированы почти все известные сегодня народные промыслы.
Примерно в это же время — в середине XIX века — в Англии возникло знаменитое движение Arts&Crafts, вдохновителем которого был поэт, художник и мыслитель Уильям Моррис. Идеологи движения противопоставляли вещи, созданные ремесленниками, товарам машинного производства, видя в ремесленничестве живое творческое начало, а в промышленности – обезличенность и деградацию.
— Что они делали? Они пытались возродить средневековые ремесленные традиции, формируя моду на качественное декоративно-прикладное искусство, находили более современный формат использования, новое применение традиционным изделиям, — объясняет Ольга Карпова. — Вдохновленные природой и традициями, они переносили растительные мотивы на современные предметы, стали выпускать ткани и обои, сформировав целое направление в дизайне. То же самое происходило и в России. Наш российский стиль «модерн», которым мы восхищаемся до сих пор, было очень схож с Arts&Crafts, это были явления одного порядка. Просто это прервалось.
— Что этому помешало?
— Революция.
Но уже в 1920-е годы в СССР был создан Кустпром – министерство кустарной промышленности, которое поддерживало кустарное производство. Государству это было нужно с чисто практической точки зрения. С одной стороны, это давало какую-то занятость крестьянам. С другой, позволяло выпускать элементарные товары первой необходимости, которые больше некому было производить: страна разрушена, промышленности еще нет. Так 1920-е стали расцветом кустарной промышленности. Это быстро, дешево и держало на плаву целые территории. А потом и это ушло. И казалось бы, не должно было вернуться.
— Мне кажется, сегодня крафтс возвращается в совершенно другом ключе, — говорит Ольга Карпова. — Приходит эпоха, когда мы устали от массового потребления и от некой унификации, однообразия. Люди хотят какой-то индивидуальности, самовыражения. Не только во внешнем облике, но и в интерьерах своих домов.
Свобода
Месяц назад журналист Шура Буртин получил престижную мировую премию True Story Award за свой текст о главе чеченского «Мемориала» Оюбе Титиеве. А сейчас Буртин собирает инструмент и готовится строить полати. Почему один из лучших журналистов страны работает плотником?
— Ну, журналистикой просто я устал заниматься в режиме фултайм, потому что это держало голову в каком-то постоянном модусе, — рассказывает Шура. — Мне журналистика-то нравится, а вот этот модус не нравится — когда ты постоянно смотришь через какой-то критический фокус. Это была навязчивая субличность, от которой мне уже хотелось избавиться… А полати я строил разным друзьям давным-давно. У меня есть друг Саня Левинсон, и я предложил ему делать вместе. Учился я у Сани просто по ходу дела — он художник, музыкант, портной и все на свете. И он очень хороший столяр.
Шура написал про полати в фейсбуке, публика восприняла это с восторгом, и на него посыпались предложения, десятки заказов. Совершенно не удавалось сделать все сразу, и большая часть первых заказов просто куда-то ушла.
— Я рад, что у меня в жизни появилось это измерение. Бесхитростная деревенская мебель мне всегда нравилась своей корявостью и функциональностью, и хотелось ее именно воспроизводить. К тому же это просто приятно физически — работать с деревом, и сами вещи мне нравятся, и люди радуются.
— Как реагируют люди, когда узнают, что ты строишь полати?
— Я думаю, что люди ко мне относятся с большей симпатией из-за того, что у меня есть такое хобби. Это подкупает, как любое другое измерение. И это важная очень штука была — банально знать, что я, если что, себе заработаю на жизнь такой простой вещью. Она как-то приземляет, дает какую-то опору, и жизнь становится менее нервной. Чтобы освоить новую профессию, мне кажется, что нужно 10 лет. Сейчас я достаточно уверенно себя в этом чувствую, и хорошо, что есть вот это другое измерение, что ты можешь себя как-то идентифицировать и с умственной сферой, и с рабочей — это расширяет социальный мир. Вот эти люди, которые везут тебе доски, — ты понимаешь, чем они занимаются, можешь объяснить, чем ты занимаешься, и это создает какую-то профессиональную близость. Я это почувствовал.
Новое занятие давало новый фан. Сначала был бурный взлет. Шура позвал друзей, сколотил артель из пяти человек — и вот у него появилось много организационной мороки: ответственность за коллектив, деньги и качество продукта.
— Все еще очень коряво все умели делать, а я был типа организатор — и мне приходилось за все отвечать. Это было интересно и мучительно… и через год или полтора кончилось полным крахом. Все перессорились, были стыдные истории с деньгами и несделанной работой. Год после этого я не занимался полатями. Кустарный стартап провалился. Но это был закономерный этап. Потому что когда люди берутся за что-то, чего делать не умеют, наверняка их ждет какой-то крах.
Через год друзья помирились и снова взялись за дело. Для каждого из них это наполовину хобби. Своей мастерской они так и не обзавелись, да и решили, что это необязательно. Полати за пару дней собирают прямо на дому у заказчика. Проблем с материалом тоже не испытывают — просто покупают доски в «Леруа Мерлен». А что до удовлетворения своим трудом — так тут примерно то же, что с хорошим текстом, только полати делаются быстрее.
— Я же очень долго пишу — вымучиваешь текст месяцами, страдаешь и думаешь, что никогда не напишешь. А с полатями прекрасное в том, что результат ты видишь гораздо быстрее! Два дня максимум — и к концу этого дня ты видишь ребенка, который лазает по этим полатям, и это очень приятно. Поскольку это все для детей, то это клиент, которого очень легко обрадовать и удивить.
— А потом выходишь на сцену и получаешь журналистскую награду… Не испытываешь при этом никакой раздвоенности?
— А откуда раздвоенность? Я же не давал клятву верности. Но эта штука — она в моей журналистской деятельности даже помогает. Теперь я занимаюсь журналистикой мало, только когда мне хочется. И у меня гораздо больше свободы, чем если бы я занимался журналистикой фултайм. Это мои отношения с ней улучшило несказанно. И кстати, на True Story Award я встретил довольно много людей, которые тоже так живут.
Жизнь после мегаполисов
Профессор Высшей школы экономики Юрий Плюснин купил у ремесленника несколько плетеных кресел. Два оставил дома, по одному подарил сыновьям, увез к себе на дачу и в деревню под Кологривом, где его семья любит жить все лето и в любое свободное время.
— Вот оно будет служить сто лет и больше! — хвалит он кресло, сравнивая с магазинными, которые стоят вокруг большого обеденного стола, — у профессора большая семья.
— Эти стулья и даже стол прекратят свое существование, а кресла будут служить еще долго — сто и больше лет.
Обосновавшись в Кологриве, Плюснин не пошел за стульями в магазин.
— У нас в Кологриве вся мебель самодельная. Несамодельные только холодильник и стиральная машинка.
— Почему так?
— Потому что мебель из дерева сделана. Чистое дерево, без всяких добавок! Не клееное, не ДСП.
— И кто сделал это кресло?
— Конечно, ремесленник!
Профессор Плюснин занимается полевой социологией и считает, что ремесленничество — один из примеров нового образа жизни, идущего на смену ритмам мегаполисов.
— Жизнь после мегаполиса — когда ты из анонимного унылого существования, вон как в городе Красногорске рядом, едешь в свою усадьбу и получаешь радость просто от того, что пьешь кофе и смотришь вверх на пролетающих гусей.
Профессор ставит на стол мед, привезенный с частных пасек Башкирии и Алтая.
— Все наши герои сменили профессии. Стали ли они ремесленниками?
— Они ремесленники, конечно. У меня племянник со своей женой таковы. Жена работала в областной администрации, сейчас она растит детей и делает открытки, которые продает за границу. А племянник делает бадьи, украшения на окна, деревянные поделки — для своего удовольствия, а в то же время создает и поддерживает сайты.
— «Для удовольствия» — ключевые слова?
— Не устаю повторять, что в русском языке есть два понятия, которые мы уже почти не различаем: работать и трудиться. Работать — это тяжкий наемный труд ради куска хлеба. А трудничество — это ради Бога и ради себя. И вот, собственно говоря, эти новые ремесленники — по сути, трудники в старом смысле слова. Трудятся для души, а если для души, то, значит, можно сказать, для Бога. То есть они находятся в таком состоянии, которое, говоря современным языком, близко к просветлению.
— А если не так возвышенно?
— Проще выражаясь, эта деятельность приносит им радость. Они получают от этого удовольствие. А это и есть просветление. К просветлению человек приходит через труд, который приносит радость и ему самому, и его соседям, и другим людям. Они обнаружили для себя новые возможности. Оказывается, можно научиться тому, что ты можешь делать с радостью. Ведь очень многие получили образование под влиянием какой-то моды, по желанию родителей…
— Но ведь люди не знают, смогут ли они прожить на эти деньги или нет, будут ли покупать у них то, что они делают.
— Они даже не знают, куда они уйдут в следующем году или через десять лет. И вот это тоже радость — поиск.
— Радость в неопределенности?
— Неудовлетворенность постоянством — это ведь тоже есть. Безысходность хорошей жизни — это когда ты живешь и знаешь, что так и будет тянуться до последнего. И вот эта безысходность тяготит многих людей. Они пытаются найти что-то новое. А эти люди — творческие. Если даже я табуретки стал делать, я все равно творческий человек! Большинство начинает это делать в удовольствие и продает свои изделия по случаю. Потом человек обнаруживает, что это нравится другим… Это люди творчества, а не рынка.
— Значит, для экономики это незаметная величина.
— С точки зрения статистики их вообще как будто нет. А с точки зрения реальности они имеют большое значение, потому что задают моду на то, что сделано своими руками. Вот я это кресло не променяю ни на что — я дарю его своим друзьям, и они начинают дарить своим друзьям. Деятельность таких ремесленников имеет большое значение в экономике, но не в экономической статистике.
— Куда их можно определить?
НЕ ТАКОЙ УЖ НЕЗАМЕТНЫЙ РЫНОК
Обзор крафтовой экономики Великобритании
— Нельзя человека «определить», если он, скажем, режиссер или оператор, а строит столы. Дело не в массовости явления и не в экономических показателях. Дело в том, что люди создают новую моду. Они — точки кристаллизации, точки будущего роста.
— И что вырастет из этого?
— Что-то многоцветное! Наша индустриальная экономика, которая стала складываться примерно с 1800 года, — это примерно как лесоводство в Пруссии, когда стали создавать леса из одних только сосен, елок и так далее. Так вот, эти ребята-ремесленники — это будущее многоцветие, которое позволит нам, придя в этот лес, собрать много разных грибов, а не только одни сосны рубить.
Хобби
Сергей Кузнецов все детство хотел быть военным, а стал портным. Военными были все мужчины в семье, и он другого будущего себе не представлял. Но уже в школе стало понятно, что в армию его не возьмут из-за зрения.
— Из меня не получилось военного, ученого, врача, дипломата и священника, — не без гордости перечисляет он.
Он одевается эксцентрично, носит очки в круглой металлической оправе и завинчивающиеся вверх усы. Винтажный твидовый пиджак и кепка сообщают его образу исторический акцент; завершает образ медное кольцо в виде швейного сантиметра на безымянном пальце правой руки — в том смысле, что он «женат на работе». Но чтобы найти себя и стать портным, сначала ему пришлось выучиться на пиарщика.
— Шла уже середина августа, если не конец, и матушка моя говорит: «Что тебе ерундой маяться? Вот у нас в соседнем доме университет, сходи, документы подай». Сходил, подал. Связи с общественностью. Ну что, меня всегда интересовали люди, снаружи и изнутри. Поступил. Отучился. Две недели отработал. Сидел в офисе и видел, как стопка бумажек на левом углу стола превращается в стопку бумажек на правом углу стола. Это меня не впечатлило, и я с радостью оттуда сбежал.
— А как вы наконец нашли то, что получилось?
— Все произошло само собой. Я, можно сказать, монетизировал свое хобби.
Дело в том, что лет с двадцати Сергей занялся историческим фехтованием — «это когда неким подобием топора XIII века ты бьешь своего оппонента в голову». Подрабатывал в тематическом магазине, продавал доспехи и мечи, ездил по турнирам и соревнованиям. У магазинов не было своего производства, они продавали товар, который делали мастера-самоучки. Вот и Сергей попробовал сшить стеганый ватный поддоспешник — и у него получилось так хорошо, что скоро ему уже заказывали экипировку. И тут он оценил рынок.
— Небольшая аудитория с платежеспособностью крайне спорной; при этом, как большинство бедных клиентов, они капризные и придирчивые. И я решил попробовать шить мужскую классику — красивые пиджаки. Для пиджаков требуется гораздо более высокая квалификация, гораздо более разнообразное и качественное оборудование. Я это воспринимаю как работу для взрослых. И, как любое взрослое дело, она требует больше навыков и меньше физической силы.
Специального образования у него нет — всему учился сам.
— Есть масса хороших профессий, но мне нравится шить. Для меня еще важно, что вот у меня была стопка листов ткани, утюг, машинка, а на выходе появляется что-то совершенно другое.
Теперь Сергей ложится поздно, встает рано, варит кофе, думая о том, как же хочется спать, но его клиенты тоже встают рано, и поставщики тоже — и он идет работать. В мастерской заняты несколько человек; это хорошая команда, и хотя Сергей может подменить любого из них, его непосредственные обязанности уже другие. Он встречается с клиентами, снимает мерки, подбирает дизайн, ездит за тканью и помогает человеку понять и представить, чего же тот хочет на самом деле.
— Для вас это бизнес или дело для души?
— Конечно, бизнес. Если относиться к чему-то как к делу для души, в итоге придешь к тому, что вот душа не лежит — не делаешь. Профессионализм проявляется именно в тот момент, когда у тебя нет вдохновения: да, тебе плохо, тебе не хочется, тебе еще, скорее всего, заплатят меньше, чем это стоит, но ты по какой-то глупости согласился — и вот если ты относишься к работе как к работе, ты берешь и делаешь. Ну и, соответственно, ведешь себя как профессионал. А не как одухотворенный творец.
— А как ваши родители-военные отнеслись к смене профессии?
— Ой, это как раз несложно. Как-то так получилось, что все мои известные родственники по мужской линии служили в армии в рабочее время, а нерабочее время — отец шил, дед ботинки тачал… Ну а у меня с армией не сложилось: в рабочее время шью, а в выходные в войну играю.
Крафтовая экономика
Правда в том, что единого определения крафтовой экономики нет, как нет и стандартной системы учета тех, кто занимается ремесленничеством. Поэтому нет статистических данных, а значит, не представляется возможным определить, какое место занимает крафтовая экономика и какой процент населения ею занят. Но о процессах экономисты могут рассказать.
— Понимая, какие процессы происходят на рынке труда, мы видим несколько неожиданный момент, хотя и объяснимый: в целом экономика от стандартного массового производства стремится ко все большей индивидуализации, — рассказывает профессор Московского государственного университета, экономист Татьяна Разумова. — Появляется все больше людей, которые не хотят потреблять стандартный продукт, а хотят что-то специально для них сделанное. Экономика выходит на новый этап, и от ремесленничества средневекового — через машинный этап массового производства — приходит к ручному производству уникального качества, адресованному конкретному потребителю. Сделанные на заказ одежда, обувь, украшения из сегмента лакшери, особого качества продукты… И, с одной стороны, есть люди, которые хотят иметь нечто уникальное, ручной работы, а с другой стороны, есть люди, готовые этим трудом заниматься.
— Кто эти люди?
— Часто у них совершенно стандартная для рынка труда профессия, но ко всему прочему есть хобби — они любят готовить, шить, фотографировать и так далее. Возникает широкий спектр услуг, адресованный конкретному потребителю. И вот эти люди, у которых есть свободное время или финансовый запас, получают шанс превратить хобби в работу, за которую можно получать деньги. Это как бы досуг, превращенный в работу.
Еще один феномен — новый уровень работы и новое качество продукции. Это уже не кустарная продукция, не халтура, которую наштамповали от безденежья или нищеты. Новые ремесленники учатся у лучших в своей сфере — через интернет. Благодаря соцсетям технологии стали доступны повсеместно.
— Часто это люди, у которых произошло выгорание на основной работе, — продолжает Татьяна Разумова. — Недавно я слышала от дамы, которая у нас училась: «Мой муж двадцать лет работал в офисе и до того уже измаялся от бессмысленности этой работы…» Но в то же время он любил готовить — и что вы думаете? Человек резко меняет свое направление деятельности и становится поваром.
— Насколько это распространено?
— Пока это существует на уровне кейсов и статистикой улавливается плохо. Наверное, такие люди всегда были, просто у них сейчас появляется больше возможностей. Может, цифровая экономика дает им такие возможности — что-то производили кустарно, кустарного качества, а через интернет получили новые знания и подняли качество на профессиональный уровень.
— Есть ли у ремесленников перспективы? И могут ли они стать точками роста для экономики?
— Если это примет характер предпринимательства. До тех пор пока это индивидуальная деятельность, мне кажется, что ее масштабы будут ограниченны. Не могу сказать, что это может стать прямо драйвером, но резервом экономического роста — определенно.
Новая экзотика
— Ремесленники появились, потому что пришло поколение, которое ничего не делало руками, — говорит Ольга Карпова. — Люди соскучились по ручному труду, который снова стал экзотикой. Довольно долго феномен ручного труда воспринимался как признак личного, социального неуспеха: что-то вроде формулы «ты не смог получить высшее образование, ничего особого не добился в жизни». Несмотря на то что рабочий пропагандировался как главный социальный класс, все равно рабочие стремились своих детей выучить, дать им высшее образование и вывести в люди. То есть в обществе было скорее ощущение, что ручной труд — низкоквалифицированный, не очень интеллектуальный и потому не очень успешный. Но — пришло поколение, которое фактически выросло без ручного труда, даже в повседневной жизни мы перестали что-то делать руками. И сейчас в новые мейкерские практики начинают приходить, наоборот, люди высокоинтеллектуальные, творческие, которые идут сюда за самовыражением.
В России пока нет серьезных исследований в этой сфере, но судя по британским данным, почти половина приходит в крафтс, не имея специального художественного образования. Просто в какой-то момент люди захотели этим заниматься. Им стало интересно, и они осваивают эту деятельность с нуля.
— Мне кажется, в этом нет ничего странного, — продолжает Ольга Карпова. — Мы вступили в эпоху быстрых перемен, когда человек за свою жизнь кардинально меняет профессию три-четыре раза — и это считается нормой. Технологии развиваются быстро, мир меняется, компетенции быстро устаревают, и тебе нужны новые. Еще десять лет назад мы говорили о том, что в Европе уже норма для кадровых служб, когда сотрудник как минимум раз в три года проходит повышение квалификации, иначе ему будет трудно устроиться на хорошую работу. А сейчас ты можешь пойти и вообще переквалифицироваться в совершенно другую профессию.
Наши герои так и поступили. Одни сменили профессию, другие дополнили свою жизнь новым измерением. Почему? Чего им не хватало в жизни? Возможно, это происходит потому, что современный человек ориентирован на самореализацию. Сегодня ему мало иметь хорошую карьеру. Он хочет, чтобы ему было интересно.
— Поменялось отношение к жизни. Мы теперь не живем, чтобы работать. Раньше труд — это было почти все в жизни, и больше почти ничего не оставалось, только немножко времени на семью. Сейчас очень многие работают фриланс, все больше людей ратуют за ответственное потребление, экологически экономный образ жизни. Новый тренд — покупать вещи долгосрочного пользования. Если вы покупаете мебель, которая сделана вручную из дерева, она прослужит гораздо дольше, чем дешевая из ДСП. Деревянный стул может служить вам в течение всей вашей жизни, и вы даже можете его передать по наследству, как это было в Средневековье! Появляются люди, которые хотят, чтобы их личный интерес, самореализация и самовыражение еще и давали им доход. Часто они не ориентированы на потрясающий карьерный успех — у них этот успех связан с делом. Для многих достаточно того, чтобы это давало им средства для нормальной жизни. Мейкерство и есть скорее образ жизни. Человек хочет чувствовать себя творцом, быть в творческой среде, что-то делать, но не в безумных масштабах и темпах.
— Что изменилось в отношении людей к ручному труду?
— Мне кажется, он снова становится популярным, но возвращается уже не в том качестве, что раньше. Новые ремесленники — это все-таки ручной труд, который связан с творчеством. А для творчества нужен дар. Кто-то одарен, а кто-то нет. Через новое мейкерство ты как бы становишься причастным к сонму людей одаренных, которые умеют что-то. А мы удивляемся им.
Мейджик
Никита Злобин сажает в машину непослушного Макса и везет его гулять в парк. Собаку он взял из приюта три года назад. Прошлое Макса неизвестно. При виде любых собак Макс сильно раздражается. Никита перехватывает его прямо за ошейник, когда вдалеке показывается безобидный йорк. Ошейник из крокодиловой кожи, под цвет собаки, сделан на заказ. Уж если человек создал штучное производство обуви, то и сам предпочитает штучный товар.
Строя свою карьеру, Никита Злобин и не думал о ремесле. Закончил юридический факультет, участвовал в разработке Налогового кодекса, был государственным советником Российской Федерации II класса, защитил диссертацию. Потом пошел работать в адвокатуру, налоговые дела и экономические преступления. Дело это было очень уж стрессовое.
— Я просто понял, что я трачу свою жизнь на то, чтобы решить чужие проблемы. Меня это раздражало. Причем экономическая уголовка — там много коррупции, много раздражения. Причина разбирательства обычно вне правовой сферы — кто-то что-то делит, кто-то кому-то мешает, кто-то кого-то заказал… Весьма неприятно и тоскливо. Главное, что все по дороге тебя обманывают.
И он думал об этом на работе и дома, а потом поехал в Черногорию на день рождения. Сидел, смотрел на ровную линию горизонта и понял, что не хочет обратно. И он нашел компромисс – налоговый консалтинг. Этим делом можно было заниматься удаленно, наезжая на пару недель в Москву. Незаметно прошло полтора года, пора было возвращаться. Вот только возвращаться к «налоговой уголовке» совсем не хотелось.
— Супруга уехала в Питер, а я в Москве решил запустить производство мужских аксессуаров. Я дал объявление о найме технолога, и мне девушка, которая помогала мне набирать персонал, говорит: «Никит, займись обувью».
— У вас было какое-то представление об обуви?
— Никакого.
По объявлению пришел технолог, который работал на небольшом производстве. Такая-то была компания, говорит технолог, вот мы у них работали, делали детскую ортопедическую обувь и остались без работы. А кто мы? Ну все, заготовщица, два обувщика, технолог, модельер-конструктор.
— Мужскую обувь сможете сделать? — поинтересовался Злобин.
— Сможем.
Само в руки идет, подумал он и решил брать. Шел 2013 год, средний класс получал пять тысяч долларов, и они решили делать обувь за тысячу долларов. Каждая пара обуви была в единственном экземпляре, для конкретного человека — это был способ сделать дорогой продукт. На проработку модельного ряда ушло полгода. Плюс был в том, что все модели обуви обкатывались на его ноге.
— Это аккуратная сборка, три месяца работы. Нет стандартизации, поэтому нет механизации. Одно дело — приходит дяденька с 38-м размером обуви, другое — с 46-м. Ты не можешь ни подошвы, ни лекала, ни каблуки, ни колодки делать. Технологический цикл предполагает выполнение двухсот операций, разными специалистами, последовательно, так, чтобы никто не ошибся. Если кто-то ошибся, ты возвращаешься на стадию «ноль» и начинаешь все заново. Это не массовое производство, это по-своему интересно. Это понимание того, что в принципе мы в России можем делать любой продукт, абсолютно любой, какой надо.
— Вы были счастливее в этот момент?
— Мне было интереснее. Стресса меньше, связанного с собственной безопасностью. Когда ты понимаешь, что все эти истории за чужие деньги могут по-разному для тебя закончиться, это сильный стресс. Ты по живому бьешь, людям карьеры портишь. Я, например, четырех следователей уволил. Что мне этим, гордиться, что ли?
Парой обуви гордиться было приятнее.
— Любое юридическое дело длится минимум полгода. Клиент за это время отдает деньги, ждет и все время раздражен. А тут приходит девчонка и говорит: «У меня здесь 37 размер, а здесь 38-й. Сделайте мне лодочки, ребят!» Конечно, когда она эти лодочки надевает на каблуке девять сантиметров, и в первый раз в жизни ей удобно — ты чувствуешь: не зря работал!
Для него в этой работе было своего волшебство, как он называет, мейджик.
— Ты делаешь какую-то штуку, ее вчера не было — и вот. Вроде что там? Кусок кожи, гвоздики, кусок пластика, клей — оп, и пара обуви. И такая, что еще поискать и не найдешь!
Но в конце концов магию пришлось закрыть. Заболела мама, нужны были деньги и внимание, все наложилось на сезонный спад в сфере услуг. Никита сделал перерыв, позанимался здоровьем, оглянулся на пройденный путь.
— Что вы вынесли оттуда, что приобрели?
— Я понял, что можно создавать любой продукт. Не надо бояться ставить себе высокие планки. Понял, что надо больше слушать себя и меньше — окружающих.
Теперь он хочет уехать к морю, написать докторскую о налогах и открыть маленький бизнес.
— Что-то спокойное. Какое-нибудь кафе, мороженое, для детей, с круассанами! На побережье моря! По-моему, прекрасно. Ну, а что?
Но вот еще одна вещь произошла. Только тогда, когда Никита начал заниматься обувью, он узнал, что у него был прадед, который занимался обувью в Фергане. Он был из евреев-переселенцев, больше о нем ничего неизвестно, но Никиту навсегда связала с ним собственная история ремесленничества.
