Я надеюсь, мне удастся убедить вас, что история, вопреки циничному афоризму, —
это не «перечисление фактов и ни черта больше».

У истории действительно есть общие закономерности,
и пытаться найти им объяснение — занятие не только плодотворное, но и увлекательное.

Джаред Даймонд

Вопрос о том, существуют ли закономерности исторического процесса, является предметом спора уже многих поколений историков. В начале XIX века основатель позитивизма Огюст Конт обещал доказать, что «существуют законы развития общества, столь же определенные, как и законы падения камня». Это было время промышленной революции, когда люди, вдохновленные успехами естествознания, верили, что законы истории имеют ту же природу, что и законы физики, что они вот-вот будут найдены. Однако законы истории не были найдены, и в конце XIX столетия возникли сомнения в том, что их удастся найти.

Символом смены парадигм стал известный спор великих немецких историков: когда Карл Лампрехт попытался отстаивать точку зрения Конта, Эдуард Мейер ответил, что в течение многолетних исследований ему не удалось открыть ни одного исторического закона — и он не слышал, чтобы это удалось другим.

Философия сомнения господствовала и в первой половине ХХ века. Макс Вебер считал бессмысленными попытки поиска исторических закономерностей. «История имеет глубокий смысл, — писал Карл Ясперс. — Но он недоступен человеческому пониманию». Эдвард Хьюлетт Карр утверждал, что на Западе больше не говорят об «исторических законах», что само слово «причина» вышло из моды.

Надо отметить, что в широких научных кругах такие высказывания воспринимались резко критически. Отрицание причинной обусловленности событий прошлого отнимало у истории само право называться наукой. «История может считаться наукой лишь в той степени, в которой она объясняет мир», — сказал знаменитый социолог Эмиль Дюркгейм. «История — еще не наука, — говорил Бертран Рассел. — Ее можно заставить казаться наукой лишь с помощью фальсификаций и умолчаний».

Действительно, XX век был ознаменован поразительными успехами научного знания, на фоне которых аргументы Ясперса казались наивными. Историки уже не имели права отворачиваться от триумфального шествия точных наук, утверждая, что их наука «описательная». В конце XX века больше не существовало «описательных» наук; биология, география, лингвистика превратились в точные науки.